Робштейн . Каждому. Смял в тисках своих пальцев мозолистых кисть твою старик. Пожал руку, крепко-накрепко: - Малкольм. Или – "Дед", как хочешь. "Пустынные львы", говоришь? Есть такое дело. Город мы охраняем, Мартин. Райдеры, мутанты-хуянты, всякая падаль степная. Такое… (из кармана брюк пакет бумажный достал, развернул. Семечки тыквенные. Тебе протянул) Будешь-нет? (раскусил одну, кожурку в кулак сплюнул) Дела… Ты сам откуда? Вижу, не местный. Вообще. Солдат, по ходу? Ладно, не суть (ухмыльнулся) Я, вот, с Гидеона-Прайм. В колонизаторы на старости лет подался, ёб его мать… (бороду пригладил) Пятнадцатый год (снова бороду ладонью-лопатой прижал) тут сижу, считай. Ну, наших, поди, земных. Тут-то год – другой совсем. Сейчас, как бы, зима – самое долгое, получается, время. Если по-простому, по-человечески – два года она, с лишним. Потом – весна ёбаная, полгода. Зверьё дичает, трава прёт, у народа крыша едет. Да сама земля, даже, бычку начинает, да. Лето – короткое совсем, и месяца нет. Но, если есть где Ад, то оттуда надо пацанов сюда перевозить, на каникулы летние. Просто, реально и без понтов – Ад. Самых страшных Детей в эту пору Степь рожает. И такие, бывает, чудеса из пустошей к городам приходят, что, не поседев и не обосрамшись наперед, лучше о них и не вспоминать. Я сам, своими глазами и людей-светлячков, и спичконогов, и поющий камыш, и даже Волчьего Короля видел. А уж чего на дальних заставах народ делает – я хуй знаю. Бывает, лето проходит, осень. Дожди. А деревенька молчит какая-нибудь, ни ответа – ни привета. Поедешь туда – чистенько всё, убрано, водичка протухшая в тазике, хлебушек пыльный на столе, рубашка чья-то на веревке уже месяц сушится. И ни людей, ни собак. Никого. Или, бывает – машина стоит на дороге, а внутри, ну чисто фарш. Как будто мясо с костей у водилы кто поснимал, разжевал и на место прилепил. Ага… (помолчал) А то, один раз грузовик видел. Так его в дорогу просто вмяло и расплющило ну, вот, в блин. Как будто, наступило чего на него. И делов… (очередную семечку меж зубов раздавил) Да. Снова лето наступает, Мартин. И, чую я, тяжко нам придется. Давеча, у стены прямо, пацаненок один в ход крысячий провалился. Пока доставали, твари ноги ему до мослов объесть успели. Люди говорят, Степь крысам подземным Матушку опять подарила, а если так – быть летом пиздецу такому, что только в джип прыгать и гнать, пока горючка в баке плещется, останется. Да эт еще что, вот два лета назад, как жара уже спадать начала, пришел к нам старичок один, поселился в доме гостевом и стал слухи пускать. Мол, видел он, сам, как в Степи, за дальним рубежом, земля провалилась. В провал, говорит, заглянул, а там – корабль. Такой еще, мол, на каких Предки летали, разведчик их. Хрен знает, правда, с чего он взял, что это разведчик именно, ну да ладно. С надписями странными еще на бортах корабль, целый и - огни габаритные горят. Ночью, говорит, шел, и увидел, как сияют они. Клац-клац, клац-клац… (изобразил моргание фонаря, складывая пальцы в венчик и разводя их в стороны). Быстро команда желающих настоящий найти собралась. Это ж, ты представь, мало того, что сама железяка эта как вилла на Жемчужине Сидониса стоит или тело новое, улучшенное и, если огни горят, то и на ходу может быть, а ежели там еще и Исходники живые спят? Короче, ушло их человек десять. Потом еще, говорят, кого-то из райдеров взяли с собой, "Скорпионов". Получается – минимум, дюжина здоровенных, серьезных мужиков с нормальными стволами и на тачках неплохих. Нашли у Белой Скалы их потом. Гвеллеры, говорят, кожу со всех начисто сняли, в соли изваляли и еще живыми к камням арматурой прибили. Да так аккуратно прибили еще, твари, чтоб не сразу умерли они. Мужики рассказывали, что один дышал еще, когда с утеса его сняли, и всё повторял и повторял что-то про "Ангелов" и "Свет", пока не помер. Ну, и по радио сегодня слышал, мол, в Яоминске, с утреца, разборки какие-то были. Не, ну ты понял, в Яоминске – разборки. Новость года, не иначе… (ноги вытянув, коленками хрустнул сухо) Такие дела, служивый