Матвеев. Каждому. Пески. Дюны. Пустыня каменистая. Кряжи рассохшиеся, слюдяные пластины шпата темно-серого. Отшвырнуло взрывной волной, присыпало пылью горячей. Не болит ничего, вроде бы. Слабость, вот, только. Сил нет. Накатило. Глянул. Кохельман. Рядом валяется, щекой в грунт ткнувшись. Голый, грязный. Отключило его. Тягостное чувство невосполнимой потери. Нет. Он жив. И не потому, что дышит. Не потому, что сердце стучит в груди, кровь по сосудам разгоняя. Чувствуешь жизни биение. Пульсацию разума потухшего, но не угасшего до конца. Он рядом. Он здесь. Тот самый Арчибальд Кохельман. «Сверчок». Твой сослуживец. Вместе в капсуле были. Потом – разошлись. Остался с офицером один, другой – в болота ушел. Судя по всему, смерть обоих нашла. Так или иначе. Рычат аборигены. Умирают. Валятся наземь. Снова встают. Послушники – отступают, очередь за очередью выпуская в бурлящую массу из полных ярости первобытной человеческих тел. Оборону круговую занимают, угольно-черными прямоугольниками раскладных щитов от стрел прикрываясь. Простейшее устройство, на зонт похожее. Купол, скоба рукоятки. Щелчок – рамкой раскладывается. Забавно, да. Меньше десятка их. Десятки фигур – впереди. Сотни, может. Словно муравьи. Кишмя кишат. Шипит броневика приземистого орудие, вращаясь бешено. В толпе озверевших каннибалов просеки из пепла, кишок, крови и гари каждым выстрелом прорубает. Наседают, всё равно. Ближе и ближе. Не боятся. Одно желание – задавить. Растерзать. Сожрать. Дождь из копий, штырей деревянных, камней. Рёв гортанный. Запели мидмирцы. Сначала один начал, дикарю на кисть, меч сжимающую, наступив и пулей пистолетной мозги чужие, вперемешку с битой костью, в стороны расплескав. Другой, пики тонкой обломок из ноги выдернул, мотив подхватил. Третий - следом. Четвертый. С гулом криков хриплых и ветра воем, слова звонкие сплетаются: - Грат дерр граат… Зулл хаад лар… Скьолл дерр ор скьолл… Вурр мет чедар… Ин ор дер харт… Мид дерромар… Найо ар рум… Драос кеддар… Найо ар рум… Драос кеддар…