Просмотр сообщения в игре «Телефонная будка [доведен до конца]»

Зак Фейр thegd
14.08.2010 16:27
- Эхм... Я выпил твою таблетку. Теперь говори, что в ней было! И, кстати, как тебя звать-то? - конечно имя Заку ничего не даст. Скорей всего преступник его выдумает. Но Зак просто не мог говорить ему "ты". Так называют друзей, коллег, родных. Но никак не маньяков-убийц.

Зак только надеялся, что ни в кого не попал... Он никогда не был верующим. Хотя и был католиком с младенчества. Он за всю жизнь был в церкви раза 3-4. Никак не больше.
Но сейчас Зак, где-то в глубине своего сознания, в каком-то укромном уголке своего мозга, молился. О том, чтобы Зак ни в кого не попал.

Где же, черт тебя дери, полиция?! Был уже нарочито странный звонок, был оскорбленный интеллектуал с задатками заправского боксера (который, правда, скорей всего не пожаловался полиции), был пицца-бой (который тоже скорей всего просто удрал). Но теперь-то они обязаны. Теперь они просто обязаны появиться. Причем как можно быстрее...

Но на что Зак так надеялся? Что они приедут, в одно мгновение снимут его с бомбы, погладят по головке, приговаривая "хороший мальчик - никого не убил", поймают невесть из какой страны вещяющего маньяка и посадят его? Зак прекрасно знал, как работает система. Зак знал, как расправляются с людьми "угрожающими репутации полиции". Сначала непринужденно подбрасывают в карман наркотики. Затем стреляют в голову. Потом оправдываются, что преступник, мол, сопротивлялся при аресте. Есть и другой вариант - сначала стреляют в голову, потом подбрасывают наркотики, а потом оправдываются, что, мол, было сопротивление при аресте.
Зачем детективу повышать раскрываемость убийств, копаясь в старых и разложившихся трупах, в пятый раз перечитывая сотни дел без единой зацепки, выезжать на место старого преступления, в котором уже двадцать раз как смыло все улики дождем? Гораздо проще повышать раскрываемость дел, создавая эти дела...

А в случае с Заком у полицейских даже не будет угрызений совести. Стрелял? Стрелял! Горожанам угрожал? Угрожал! Из будки выйти с руками вверх отказался? Отказался.
Все, братюнь.

Зак даже уже успел представить себе их действия: сначала приедут его товарищи, на бело-черно-синих машинах. Сверху будут крутиться разноцветные лампочки, а изнутри машин будут вопить ужасные на звук сирены. Из машин, как в боевиках, выйдут по двое полицейских, встанут за дверьми своих авто и через оконный проем выставят вперед оружие. Другие же оцепят улицу на всех трех концах красивой длинной желтой ленточкой и красными с белой полоской деревянными перекладинами на дороге.
Вот здесь... Нет... Нет, нет. Воооон на той крыше сядет снайпер. Он будет целиться ровно. Так, чтобы голова Зака была ровно посередине значка (+) в его прицеле. Зак повернет головой налево - снайпер прицелом туда же. Зак повернет головой направо - прицел все так же медленно за ним следует. Точно. Ровно. Без осечек.
А потом бравый капитан, назначенный на расследование этого дела скажет роковую фразу в рацию "Огонь на поражение". Да причем так быстро, чтобы не успели приехать журналисты и ведущие новостей. Никому не нужно, чтобы по интернету потом ходило видео убитого преступника, чтобы миллионы "фотошоперов" выискивали, сами того не зная, по лицу, по каким-то мелким деталям правду. И они ее рано или поздно найдут.

А воображение Зака на этом не остановилось, нет. Он представил себя. Себя. В гробу. Большой белый и црезмерно светлый зал. Ровно в центре лежит его тело, вернее в центре стоит пьедестал, на нем лежит гроб, а внутри гроба - его безжизненное, до безумия белое лицо. Волосы расчесаны аккуратно, как Зак никогда не любил. Одет Зак в слишком официальный черный костюм и черные ботинки. Быть может они бы и пошли ему. Если бы он был жив.
От пьедестала идет длинная и широкая красная ковровая дорожка. По обе стороны от нее стоят в ряд друг за другом длинные скамьи, из темного дерева, весьма длинные и неподьемно-тяжелые.
Но Зал пустует. Нет ни друзей, ни товарищей, ни коллег. В зале есть только три человека. Двое склонились над Заком. Третий - стоящий в стороне - священник. Говорит про Зака красивые слова о том, что "хотя его дух сейчас на небесах, он всегда будет с нами в наших сердцах". И священнику, ровным счетом, по барабану кем был Зак и как погиб. Печально священнику, конечно. Но он тут каждый день. И каждый день провожает мертвецов в другой путь. Он давно привык.
Другой человек, стоящий рядом с Заком - его отец. Трудно поверить, но кажеться, что лицо отца выглядит даже бледнее, чем мертвое, запечатленное на года, лицо Зака. Глаза отца, в отличие от его лица, до невозможности красные. Они словно резонируют с окружающим их пространством. Это от того, что тело отца проситься заплакать. Но он, словно из последних сил, не бросается а эту бесконечную истерику. А если бросится, знал Зак, то выйдет из нее только тогда, когда уже не будет слез. Но и от этого Папе лучше не станет.
И последний, но не по значению, человек, стоящий ближе всего к Заку - Анастасия... Какое красивое имя. Наверное, самое красивое имя на свете. Оно поет, играет на губах мелодию Бетховена. Аня... Настя... Как ни говори - никакие Ильвиры, Оливии, Кейт, Клэр... Никогда не сравняться с именем Анастасия.
В Америке ее все называли Anna. Все, кроме Зака. Это не было ее правильным именем. Это жалкий перенос начального произношения на Английский манер.
Аня говорила, что ее назвали так в честь Великой Российской Императрицы - Анастасии Романовой, которая, не дожившая до лет царствования, была, как говорят, одной из красивейших Русских Княгинь.
Да... Зак был полностью согласен с выбором имени ее родителями. Аня была цветком среди сорняков. Идеалом, италоном красоты, нежности и невинности...
Но почему сейчас, стоя над его могилой, она отнюдь на себя не походила? Лицо заплакано настолько, что кажеться, будто она уже неделю не ела, не спала, а только рыдала без перерыва в подушку... Она стоит над Заком и, как и его отец, пересиливает себя. Но в отличие от отца, пересиливает не свой плачь, а желание прыгнуть на Зака, прямо в открытый гроб, обнять его и заорать, что есть силы "ЗА ЧТО-О-О?! На кого ты меня покинул?!.."

Как обычно наваждение прошло быстро. Так же быстро, как и появилось. На лице осталась грусть, а где-то внутри - неизбежность...