Утро обожгло меня змеиным теплом мраморного тела, неслышно струящимся сквозь ткань постели. Пара мраморных рук растворили мои сны в горячем чёрном омуте кофейной чашки, лезвия тонких пальцев сняли прилипшую от остывшего пота хлопковую кожу ночной рубашки, пока я, медленно уговаривая кровь течь в своих жилах, шёл к собачьей яме в надежде услышать токи там, где больше никогда не услышать лая. Штиль. Нет зла, есть только мы - только я.
Фонданго в четыре руки на моей тонкой шкуре заканчивается вежливой тростью у порога, мои босые ноги в блестящей коже ботинок, моё нагое тело в чешуе делового костюма. Я знаю этот карточный фокус, я видел змей, выползающих из кожи, я едва почувствовал как кожа вползла мне на плечи и я после этого - аспид? Её взгляд пахнет молоком и на вкус как яд, томный ток её игл. Если бы она не выскользнула из сточных вод, когда я пил из луж,, мне пожалуй пришлось бы её создать. Скоро. Слишком скоро.
Тонкие молнии растворяются озоном за нашими спинами, под колёсами Зевса, молча дожидающегося нас у ворот. Опираясь на трость и змеиные кольца, я задерживаю дыхание, чтобы подольше оставаться наедине с электрическим вкусом, пока ковыляю в пасть плотоядных цветов, крадучись мимо слепого взгляда Фемиды. Нет справедливости, есть только мы. Но слепой гарпии всё равно, что не мои руки поджигают небо - достаточно моего патента на фитиле и неверноподданных рук на бутыли...
Пусть так, Сашек. Пей свой яд, пока у тебя есть кому высосать его из твоих ран.
Искры полуболи разбегаются по плечу, мурашками забегают за шиворот, погибают тянущей пустотой в животе: я слышу голод в их словах. Этот сэр был бы не плох: неделя, может полторы - рыхлая плоть с запасом жизни хорошо примет токопроводящие жилы, его разум мог бы рассказать мне много вещей, которые не станет делить даже с его сознанием. Но полно, пока будь сыт псами. Пусть скажет, я чую разряд в его нервах. Мы - слух.
Я медленно киваю, не сводя глаз с его рук. Может быть после...