— Инагава-кай? — Соломон тихо засмеялся. — Нет. Я в жизни не слышал этого названия. В этом месте впервые в своей жизни, но знаете… — он прикрыл глаза, чувствуя как всё внутри него резко изгибается тугой пружиной, — …я тоже родился здесь. Не в толчке этого бара, конкретно: увы, тут твои родители переплюнули моих. — Развёл руками, вытаскивая из-за пазухи карандаш.
В голове Давид на пару мгновений вернулся к своему прошлому, делая шаг назад, всё ещё удерживая Ариэль за плечо.
Он поднял одну руку над головой: ту, в которой между пальцам был зажат карандаш. И ту, где по пальцам ветвился глубокий шрам, как от удара чего-то очень острого по руке. Шрам уходил вниз, по ребру ладони и нырял под старые потёртые часы, запаздывающие на минуту. Под ними, из-под рукава, выглядывал шрам во всё предплечье, глубокий, рубленный и очень частый: следы от сделанных в молодости татуировок, что были содраны нагало с отрезвляющим разочарованием и горечью от потери.
Шрамы, из-за тупых ударов которыми срывался верхним слой кожи, походили на всегда розовые всполохи огня, бледнеющие когда Соломон был расслаблен… и вспыхивающие алым, стоило горячей крови прилить к руке и капиллярам лопнуть в глазах у бойца, заливая белок красным. Он резко потянул Ариэля на себя:
— Прости парень, — выкрикнул мужчина, сталкивая его с панком с розочкой, так чтобы осколок стекла прошёл мимо него и его нового друга, — бери на себя этих бастардов. — Соломон ринулся вперёд, ныряя под летящим над головой стаканом. Он сжал свою ладонь до боли, что карандаш лопнул надвое, выпирая из здорового кулака двумя деревянными осколками, а из-под пальцев хлынула кровь.
Для громилы он двигался очень шустро. И ещё быстрее соображал. Мужчина так и не сказал ни слова перед атакой, громче слов за него говорили полные ненависти глаза: в них до сих пор горела красота бетонных особняков, построенных его же руками, и ими же в один миг разрушенная. Соломон даже сам не понимал, почему в первую очередь решил ударить по глазам. Но он ощущал это правильным.
Давид решил не использовать бластер: кто знает что может вдруг случиться, если достать пушку в баре, тем более что остальные тут решили действовать подручными средствами. Так что он ограничился ими же. Кровь гудела в ушах, подобно хриплому крику.
От этого гнева его сердце билось как мотор. От этой обжигающей ненависти, в его ушах звучал гул. Лёгкие были невероятно чисты, и на устах Давида сам собой поселился тот же оскал, с которым дети трущоб рвут друг другу глотки как животные.