Люди перевели дыхание. Для таких маленьких деревень, живущих на большом отдалении от цивилизации, появление отряда вооруженных людей всегда настораживает. Такое обычно не означает ничего хорошего. Однако же в этот раз им повезло — это был патруль. Слова Токке ещё больше расслабили, несколько позволяла ситуация, которая, к слову сказать, была на самом деле не очень. Об этом поспешил заявить тот самый седоватый мужик невысокого роста, видимо один из заводил.
— Да, господин, в Паке живёт честный люд и хороший, — он поднял грязный ноготь вверх, обозначая важность последующих слов, — только эта тварь путает умы наши, делами своими чёрными тень на нас всех наводит.
Его глаза чуть не выпадали из орбит, лицо выражало крайнюю степень возмущения, да и остальные, кто стоял непосредственно рядом с ним, тоже пребывали в возбуждённом состоянии. По всей видимости терпение лопнуло и теперь никто ничего не хотел слушать. Все хотели суда, быстрого и с понятным всем концом.
К дозорным вышел староста. Как и положено было его статусу, он был стар. Морщины покрывали все лицо и шею, руки были большими, а плечи покатыми — скорее всего в молодости это был очень крепкий и сильный мужик. Было немного странно, что староста допустил такое у себя в деревне, но вскоре, по тому как он тяжело шёл, причина прояснилась: каждый шаг он делал с огромным трудом, по долгу замирал, собираясь с силами перед новым шагом, а потом бережно, чтобы не оступится, передвигался вперёд.
— Мое почтение, господин Токке. — пробасил староста, наконец таки добравшись до патруля. — Майни позаботиться о ваших лошадях, а Тереза сейчас соберёт на стол, я рад видеть в…
Он хотел ещё что-то сказать, но кашель буквально задушил его. Прибил к земле, согнул. Обычно в таких случаях, мысль о том, что таким как он осталось совсем недолго, кажется не такой уж и нелепой.
Майни — молодой паренёк, который видел от силы полтора десятка зим, по всей видимости был его внуком. Он держался рядом, поддерживал деда, но как только получил распоряжение — безропотно кинулся выполнять. Тереза была в доме старосты, во всяком случае на улице видно её не было.
Появление старосты вызвало неоднозначную реакцию. С одной стороны, большинство людей даже как-то успокоились, лица перестали сочиться яростью и жаждой крови. Они внимательно разглядывали прибывших, с определенной долей осторожности разумеется, но вкупе с вышедшим стариком вроде как складывалось подобие порядка: вот тебе власть местная, вот ещё серьёзней люди приехали, чего уж воду баламутить — сейчас все станет на свои места, сейчас разберутся! Были и другие, те, кто явно желал продолжения всего этого, без вмешательства старого пердуна и каких-то заезжих мудаков — только их не хватало поди!
Впрочем, когда Этери спешилась и как горячий нож сквозь масло, прошла через толпу и остановилась меж двух сторон конфликта, ни у кого не возникло дурной мысли заявить что-то подобное прямо в лицо. Начал говорить тот самый плешивый, что говорил в самом начале.
— Это наш староста. Кармус его зовут. Как видите он уже слишком, — он быстро поправил себя, — он сильно болен. А меня зовут Лабур, я сам все видел! Да! Своими глазами!
Толпа снова воодушевленно загудела, поняв, что вроде как не просто так обвиняют, а есть за ними правда.
— Да что ты видел то? — здоровяк по ту сторону забора, с перетянутыми волосами, взволнованно развел руками.
Плешивый не обратил никакого внимания на эти слова, потому как старался делать вид что ему и вовсе нет дела до какого-то там молодого дурака, раз есть тут старшие господа в лице дозора. Эта манера поведения касалась и старосту, видимо его он специально игнорировал, пытаясь поддеть, мол, вишь люди поважнее тебя есть, со мной беседа ведётся. На вопрос Этери о том, провалилась ли какая-то проверка, он ничего не ответил, потому как то, что это ведьма, было видимо общеизвестным фактом.
— Всем известно, что Анна ведьма, — безапелляционно начал он. — все они бегали к ней, тайком, чтоб проповедники не узнали, а я им говорил, что обернётся это только бедой — так и вышло! Сегодня я проходил мимо дома ейного, дык видел своими глазами как она колдовала: стояла голышом посреди комнаты, и что-то там под нос себе приговаривала, а сама в тазик у ног воду с кувшина лила, потом сыпала что-то. Вот! — он ликующе снова поднял палец вверх, сверкнув торжествующим взглядом. — а не так далеко, если кто хочет знать, только что ливень прошел с градом, ну?! Рожь только-только колос выкинула, как думаете, будет толк в этом году с полей, а?
— Не может такого быть! — неуверенно снова пробубнил парень, но уже как-то не очень уверенно.
— Да что не может, что не может-то, если я сам видел! — седой не унимался и обратился напрямую к Этери, видимо углядев в ней особу крутого нрава, такую что не станет долго сопли жевать, — ну сама то подумай, г-спажа, уж коли ей нечего было бы таить, то она могла бы и сама выйти, все сказать по правде, в глаза глядя, а не этих болванов вперёд себя пускать! Так что толку — пустить петуха, не ровен час выйдет поди, — ухмыляясь переложил Лабур.
— В задницу себе пусти его, придурок, — отвечала ему девушка по ту сторону забора. На вид ей было лет двадцать, оружие она не держала, но стояла решительно. — Госпожа Этери, помните меня? Вы в том году моего сына спасли в улесье от волка. Меня Кайла зовут, вы тогда ещё мне три монетки оставили, так я вам вот что скажу: этот седой хрыч клинья подбивал к Аннушке, дык ей годов-то как мне — двадцать зим, а ему вон сколько! Ну на кой хрен он ей здался? Да ещё плешивый! — многие усмехались, только не сам Лабур, он лишь зубы сцепил им ненавистью на нее смотрел, — Вот когда под юбку полез, то по роже и получил, тогда ещё праздник был, много кто видел — все ржали, а он зло затаил и с тех пор все пакости творит, гад!
— То их дело, дура! — вступился за своего "предводителя" один из желающих расправы, — всем известно, что старая передала науку внучке. Ведьма она!
— Я… Думаю… Кхв, кха-а, — хотел что-то сказать староста, но снова зашелся в приступе кашля. Даже потом, когда тяжёлое дыхание выровнялось, его взгляд был немного растерянным, словно он подзабыл где находится и что вообще вокруг происходит.
Это не осталось без внимания Лабура: он закатил глаза, скривившись, потом глянул на командира отряда, дескать, ну вот, все сами видите и должны понимать.