Унгер не вполне понял Сестричку-Белоручку.
Как эта мысль может быть прекрасной, когда Братец-потерявший-волосы их уже потерял?
Наконец, Унгер решил, что имеет дело с тонкостями изящной словесности и Сестричка-Белоручка выражает сожаление относительно невозможности украсть волосы во второй раз, и одновременно надежду, что если у Брата-Потерявшего-Волосы волосы снова появятся, их можно будет снова украсть.
Риторика.
Правда Унгер сказал бы это короче: «Мои волосы!» — воскликнул бы он.
И коротко.
И ясно.
От мыслей и сбора добычи отвлекает топот ног.
Брат и сёстры явно готовятся к чему-то.
Собираются убивать?
Унгер пока не знает, понравится ли ему убивать.
Унгер никогда этого не делал.
Унгер собирается пожрать весь мир, но при этом сомневается в своей способности отнять даже единственную жизнь.
Потому что Унгер может «забрать» ее только на словах.
Жизнь ускользнёт куда-то ещё.
Куда Унгеру нет доступа.
Или просто растворится?
Сложный, мировоззренческий вопрос.
Таким образом Унгер испытал сомнение — и как всегда в таких случаях повернулся к «Маме» (роль которой сейчас исполняла сестричка Нямням) за разъяснением.
Лицо новорожденного приняло совершенно по-детски наивное выражение.
— Нямням! Убивать — хорошо?
Встал за жаровней.
Так, чтобы любоваться племенем.
Огонь — красиво.
Огонь — ест всё.
А ещё есть дым.
Едкий чёрный дым.
Унгер не может забирать жизни.
Но ему по силам забрать воздух.