Разум рождается постепенно. Обычно для этого требуются многие месяцы, но магия - очень могущественная магия - может сократить этот срок.
Тем не менее, даже так любой разум рождается с малого, с искры. Она мелькает где-то в темноте и сперва новорожденное сознание неспособно осознать её, но с каждой новой ее вспышкой понимание нарастает все больше, пока не становится первой мыслью этого разума.
И она растет и крепнет, как и у всех - под звуки колыбельной. Только вот в этот раз колыбельная - это не нежная песнь матери, наполненная любовью. В нашей колыбельной звучат древние, тайные мотивы, воззвания к силам, недоступным простым смертным; эта песнь - не песнь упокоения, это одновременно обещание и молитва, с каждым звуком которой рождается все больше чувств.
Слово - и вот уже плывущий во тьме разум чувствует, как что-то тянет его вниз. Слово - и липкий холод пробирается внутрь. Слово - и кожа чувствует вязкую жидкость вокруг.
С каждым тактом мысли внутри сознания вспыхивают с новой силой, яркими картинами навсегда запечатляя несуществующие воспоминания - как рука держит меч, как губы шепчут тайные слова, наполненные великой мощью, как льется кровь, как перо скрипит, выводя на пергаменте цифры, как двигаться в седле, как разжигать костер, как...
Как и в другой, куда более светлой истории, в песню проникает диссонанс. Что-то идет не так и вспышки становятся все тише, все меньше, а смысл всплывающих в сознании картин становится таким далеким и размытым, что начинает ускользать, оставляя лишь чувство, будто у вас что-то украли.
В ранее четкий ритм вмешиваются другие звуки и вы чувствуете, как недовольно шевелятся ваши тела. Новорожденные сознания не способны осознать, что происходит, но одно известно точно - песня не была окончена.
Кто-то грубо хватает одного из вас, выдергивая из небытия и быстро проводит рукой по лицу, снимая липкую черную жидкость, в которой вы были созданы - новорожденная кожа тут же вспыхивает тысячей иголок. Глаза с трудом раскрываются - по ним все еще стекает эта жидкость, мешая видеть, но посреди мутного пятна света возникает лицо старого мужчины. Кожа его изрезана шрамами и морщинами, черная потрескавшаяся краска покрывает нос и лоб, а длинная борода, измазанная все в той же липкой жидкости, всклокочена.
Прежде, чем вы успеваете издать хотя бы звук, он подтягивает вас ближе к себе - так, что даже сквозь забитый жидкостью нос пробивается его зловонное дыхание - и произносит:
- Ищи птицу! Ищи грифа!
И прежде, чем тонущий в спектре новых явлений разум успевает осознать случившееся, старик с силой толкает вас вновь, в успокаивающие объятья темноты.
Песни больше нет. Звуки утихают. Одно событие за другим, разум переваривает случившееся за последние дни или секунды - хотя вам знакома концепция времени, но сориентироваться в нем сложно. Как, впрочем, и в том, кто вы есть - лишь имена отзываются благодарной пульсацией где-то в затылке.
Холодная тяжесть окружающих вас вод перестает быть приятной - тело начинает реагировать ознобом, а легкие отказываются вдыхать тягучую черноту, разгораясь огнем и кашлем.
Скорее инстинктивно, чем с полным осознанием ситуации, вы стремитесь наверх, прочь от глубины и выныриваете на воздух. Несколько секунд вам требуется на то, чтобы сделать несколько жадных, алчных глотков воздуха, еще несколько на то, чтобы очистить лица от плотной жидкости и получить возможность видеть окружающий мир. Вы оглядываетесь и видите тела, лежащие на полу. Каждый одет в черный балахон, под каждым уже растеклась лужица крови - эта картина не вызывает у вас особых чувств, ни жалости, ни сожалений.
Помимо мертвых тел в помещении есть еще люди - четыре обнаженные фигуры, каждая из которых стоит в каменной чаше высотой до пояса взрослому мужчине. Вы.
Вы смотрите друг на друга и в груди, в самой душе, что-то зарождается. Возникает ощущение чего-то правильного.
Так и должно быть. Не кто-то один, четверо. Так правильно.
Память подсказывает - то, что вы испытываете можно назвать родственными чувствами. По левую, по правую руку и напротив по диагонали стоят ваши братья и сестры.