Поймав взгляд Ингрид, Беркут всё читает правильно и торопится подыграть ей, переводя беседу в другую колею. Вроде бы он всего лишь поддержал разговор, который она сама же завела, но ей виднее, конечно. Возможно, подметила в лице или голосе отца что-то, им, Беркутом, несчитывемое. А ей сейчас, вообще-то, не до того даже, чтобы такие моменты подмечать. Пусть всё её внимание будет сконцентрировано на раненых.
Но внешний мир редко даёт возможность полностью замкнуться на текущем деле. Когда Ингрид отшивает посланца, присланного Дастом, Беркут выходит вместе с рейдером на крыльцо:
– Брат, сам видишь, Ангел оперирует. И это не говоря о том, что её саму задело. Я понимаю, что день сегодня непростой и Даст не просто так зовёт, но не бывает же такого, чтобы Ангел бросил человека истекать и побежал, верно? Как сможет, придёт. Если будут ещё раненые,.. не знаю, ведите или несите прямо сюда, перед крыльцом. Если что, я готов таскать, – Беркут слегка похлопал рейдера по плечу, – Как там этот гранатомётчик-то отбитый? Подстрелили?
Вернувшись в дом, он следит за манипуляциями Ингрид, и лицо его снова сереет, как давеча, когда они вышли к площадке перед домом культа и стали свидетелями расправы над Сирокко. Стараясь подавить вздох, разрезает некогда прекрасное платье Полуночи, обнажая всё ещё прекрасную грудь. Долго ли ещё под ней будет биться сердце, в которое уже никогда не вернётся вся эта кровь, густо пропитавшая все подложенные тряпицы и кажется, не думающая останавливаться?
Когда операция, наконец, закончена, Беркут помогает Ингрид подняться с пола и протягивает ей кружку воды. Что можно было сделать для Полуночи и Сирокко, сделано. Дальше оставалось ждать. Ждать и надеяться. Наскоро умывшись, Ангел отправляется за порог, к новому Вожаку, и Водила провожает её взглядом. Если он уже чувствует себя наполовину опустошённым, каково же ей! Какая она всё-таки сильная!
– Кай, если я тебе тут как-то мешаю, скажи, я пойду, – обращается Беркут к пожилому лекарю, – Но я готов посидеть с ними, сколько будет нужно. Как тебе лучше.