Легко ли оказалось предать человека, который тебе доверился? Который днями и ночами делил с тобой крохотную комнатку? Который трижды пересказал тебе свою жизнь, а ты ему свою тоже трижды?
Нет, нелегко.
Это, может, было бы легко, если бы оно было только между вами двумя. Толкнуть в пропасть. Выстрелить, пусть даже в спину. Не дать денег, когда они могли бы спасти. Не помочь там, где он рассчитывал на твою помощь... Было бы легче, наверное.
Но не просто предать, а выдать его начальнику тюрьмы, оказалось очень нелегко. Вы оба с ним были преступники, это-то да. Все заключенные в этой тюрьме были преступниками, за исключением, конечно, невинно осужденных, но что-то ты таких не помнил. Однако преступники бывают разные: закоренелые и вынужденные, беспринципные и порядочные... вы были, как грешники в аду – у каждого своя история и своя судьба. А надзиратели – как черти в этом аду. Не бывает хороших чертей. А ты... ты пошел к главному черту и все рассказал.
Поэтому чего тут спрашивать, легко ли было... Да трудно было не то что сказать, трудно было губами пошевелить, они как каменные стали. Инстинкт. Нельзя. Не выдавай им никого.
А ты выдал. Даром такое не проходит, это уж точно. И лицо главного черта Ханствилля разгладилось, и улыбка тронула его губы, и рога выросли еще на дюйм. "Еще один сломался."
Но знаешь что? Так, если разобраться, скорее всего ты спас Билли Ягеру жизнь. Ведь правда шансов у него было... ну, один из ста? Из тысячи? А вдвоем у вас один из пятидесяти – тоже что-то не очень воодушевляет. А так... ну побьют его... ну накинут пару лет... но хоть не могила.
Задали вопрос, мол, зачем ты его выдал. Ну, ты уже знал, что в таких случаях говорить надо – мол, совесть заела, встал на путь исправления, сэр, а то ведь дуралей Ягер мог и подстрелить честного человека случайно. Но вот это уже сказать просто оказалось. Врать иногда намного проще, чем говорить правду: лживые слова вылетают сами, как колечки сигарного дыма, а правдивое слово – вываливается изо рта, как булыжник, скатывается с губ и падает человеку на башку.
Ты Ягера больше не увидел, кстати. Как сказал, что у него там револьвер – сразу же, пока ты в кабинете оставался, обыск провели, и когда тебя вернули в камеру, Яшера там уже не оказалось.
Знаешь... десять случайных человек из десяти, которых спросили бы, поступил ли ты неправильно, сказали бы, что, конечно, неправильно. Но просто никто из них скорее всего них не провел ни дня в Хантсвилль Юнит Тексас Стейт Пенитеншери, а кто провел бы хоть день, не стал бы на этот вопрос отвечать.
В общем... ты справился. И дальше все пошло само. За Гарри похлопотать? Можно, почему нет. Гарри особо внимания не привлекал, тянул свой срок угрюмо и замкнуто, как будто завернул душу в плащ и в нем и жил. Не был у охраны ни на хорошем счету, ни на плохом. Ну, сделали тебе такое одолжение, сказав, мол, надеемся, вы на своего знакомого повлияете в хорошем ключе.
Ну, ты и повлиял, только не так, как они хотели.
Далее Итан, который теперь был Рэмси Стоктон, привел в дело шестерни, называемые "большие деньги" и "маленькая зарплата". Зубья этих шестеренок были выточены друг под друга, они хорошо зацепились, и механизм пришел в движение.
– Шеф, не могу я больше терпеть! – сказал ты конвойному. Ты был не в курсе всех деталей, просто знал, что он хорошо подмазан. На самом деле он получал примерно три годовых заработка. Начальник караула был тоже в курсе. Он получал пять годовых заработков. Таким образом оба были неплохо застрахованы даже на случай увольнения. Но они, конечно, не хотели, чтобы их уволили. В нарушение всех правил вас двоих отстегнули от общей цепи, оставив цепи на ногах у каждого, и вы под конвоем засеменили аж под мост в пятидесяти ярдах от траншеи, которую копала бригада. А там вас уже встретил Итан. У него были две свободные лошади, два свертка с одеждой и магазинный карабин, нацеленный чисто на всякий случай поверх головы конвойного. Конвойный снял с вас кандалы.
– Ну че, послабее или посильнее? – спросил Итан, усмехаясь, когда вы вдвоем переоделись.
– Ну так, чтоб правдоподобно, но не очень си... – Итан, не став дослушивать, с наслаждением ударил конвойного прикладом, возможно сломав ему челюсть.
– Че, парни, по-моему, правдоподобно! – сказал он. – Теперь по коням, и едем шагом вдоль речки. Как я в галоп подниму – так и вы поднимайте.
Вы влезли на лошадей – руки и ноги уже отвыкли от поводьев и стремян, но куда-то в спину, под загривок, под хребет, все нужные ощущения и реакции въелись уже давно и намертво. И когда наконец вы подняли лошадей в галоп, это было как во сне! Ничего более фантастического, чем этот галоп после трех лет за решеткой, ты до сих пор не испытывал. Воздух свободы пел в ушах что-то неразборчивое, сердце билось как ненормальное, и руки дрожали.
Свободен!
Вы поехали очень, очень быстро, сначала вдоль реки Тринити, потом пересекли её, проскакали еще милю, свернули на какую-то глухую тропку, и тут уже поехали потише, потому что легко было напороться на ветку.
За два месяца Итан хорошо изучил пути отхода. Когда вы остановились передохнуть и напоили лошадей из бочага, Гарри спросил:
– Куда теперь? В Хьюстон?
– Неее, – ответил Итан. – В Хьюстоне про побег узнают быстро. И наверняка выставят заставы по дороге в Шривпорт тоже. Будут думать, что мы к границе штата поедем, в Луизиану.
– А мы куда же?
– А мы, парни, на север. Поедем через Даллас. Там еще нет телеграфа, про побег там узнают из газет, а мы туда попадем раньше, чем газеты. Двести миль – и мы на месте. За двое суток должны успеть.
– А потом?
– А потом продадим лошадей, сядем на дилижанс в Шермане и усвистим на север.
– А на дилижансах нас же искать бу...
– Кто? Рейнджеров после войны разогнали. Армии не до нас, поверь. Дело ваше не федеральное. Кому вы сдались, парни? А главное, вы че, думаете, этим, которым я заплатил, очень хочется, чтобы вас поймали? Не-а. Им хочется, чтобы вы исчезли из Техаса. Они расскажут какой-нибудь херни про вас. Все будет шито-крыто-в-землю-врыто. И водой залито. В Техасе просто не светитесь больше – и нормуль.
– А че делать-то будем? – спросил Гарри, который был пришиблен произошедшими событиями и плоховато соображал.
– Че хочешь, – ответил Итан. – В этом же и смысл свободы, м? Лан, хватит болтать. Поехали.
***
Лошади у вас были резвые – выносливые молодые армейские морганы, должно быть, не меньше баксов шестидесяти за каждую уплачено. Вы скакали, скакали и скакали, пока задницы не начали ныть.
– Че, парни, жопы в тюрьме отсидели? Отваливаются? – спросил Итан насмешливо.
– Ага.
– Вот и у меня тоже! – заржал он. – Давненько я так не скакал никуда.
Вы разбили лагерь в каком-то овраге, хотя лагерь – это сильно сказано: едва почистив лошадей, раскатали одеяла, упали на них и заснули, не обращая внимания ни на мошкару, ни на голод (из припасов были только сухари и бекон, который вы сожрали еще в обед).
А вечером следующего дня уже были в Далласе.
В Далласе жило около трех тысяч человек. Тут шла ожесточенная борьба между освобожденными в ходе реконструкции неграми и белыми, в этом году как раз появилась своя ячейка ку-клукс-клана, и на трех потных белых мужиков никто особенно не обратил внимания.
Вы завалились в отель, сожрали каждый по стейку, едва умещавшемуся на тарелке, выдули кружке степлевшегося, но страшно ароматного пива и пошли мыться.
Ты первый раз за четыре года мылся, как человек.
Ты мог курить прямо в бадье, в которую тебя посадили.
Ты мог намыливаться сколько захочешь, а вода была такая горячая, что пар от неё поднимался, словно туман.
Это было так здорово, что поневоле закралась мысль – это, наверное, отпуск. Не может быть, чтобы теперь так – и навсегда. Не... ну... это же ненормально всё. Скоро надо будет вернуться. Но как круто было бы вот так, хотя бы раз в пару месяцев, отдыхать...
А потом все же дошло, что так теперь будет всегда.
Гарри сказал:
– Я ни хера не ценил жизнь, парни. Ни хера не ценил, – и пошел спать.
А тебя Итан, который был теперь не Итан, а Рэмси, как ты помнишь, позвал поговорить так сказать, с глазу на глаз. Вы взяли еще по кружке пива и вышли на большой балкон отеля, где из-за жары никого больше не было. Отсюда открывался вид на вечерний Даллас. Если честно, смотреть было не на что – домишки, повозки, магазины да конюшни. Но ты пожирал все это глазами, рассматривая свободно ходящих людей, гуляющих парами дам, настороженно жмущихся к стенам негров, которые рисковали показываться на улицах только группками, вывески с едва различимыми буквами в вечернем полумраке... "Дрисколл и Компания, универсальная торговля." Кто хочет может прийти туда и купить что хочет. Хоть мыло, хоть табак, хоть кофе... Даже, мать твою, навоз на улицах выглядел чем-то родным, едва не утраченным.
И все такое яркое. Все такое настоящее. Руку протяни – и вот оно.
И, конечно, закат. Вчера ты заснул до заката, но сегодня ты его увидел. Красное техасское солнце садится за холмы, поросшие травой, можжевельником и самшитом, и где-то там, между холмами, течет, не спеша, Бразос.
Вы сидели в плетеных креслах, дым от сигар поднимался в неподвижном воздухе. Жара потихоньку отступала.
И пиво.
Ты думал, что помнишь, какое оно на вкус, но оказалось – ни черта! Оно гораздо, гораздо вкуснее.
– Ну, давай, спроси меня, нахера? – предложил Итан.
И ты спросил.
Он засмеялся. Он был постарше тебя года на три или на четыре.
– Всегда я тебе завидовал, старина. Всегда я тебе завидовал. У меня в жизни ни хера никогда не было, и у тебя тоже. Я попал к шефу, и ты попал к шефу. И он тебя сделал чем-то вроде гребаного наследника, принца, блядь, датского. Всему научит. Всегда озаботится. В рыло кому надо двинет. А мне – ни хера. Я думал, надо к тебе поближе держаться, тогда, может, и мне перепадет. Не, не перепало. Тебя шеф позвал с собой на ранчо, а меня нет. Ток ты взял и отказался. Господи Иисусе, как же я ликовал, ты не представляешь! – он отсалютовал тебе бокалом пива.
Потом он задумался, припоминая, видимо, события восьмилетней давности.
– Мы с Медвежонком поехали на юг, а тут как раз война началась. На юге собрались все недовольные союзом, а кто и просто бандиты, как мы. Многие пробирались в Техас или Алабаму и воровали лошадей нещадно. Мы с Медвежонком засели в Сан-Бернардино. Бывал в Сан-Бернардино? Мормонский городишко, а мормонов после Маунтин Медоуз много кто не любил. Ну, и короче всё в то время можно было на мормонов свалить, абсолютно всё. Что бы ни сделал – пусти слушок, что это мормоны, и про тебя и думать забудут. Сколько мы там лошадей наворовали... не перечесть. Но потом союз ввел войска, к тому же, завелся там новый шериф, и он начал уже всех щемить. Тогда мы с ним бизнесом занялись – покупали шлюх в Сан-Франциско и развозили по городам, где нужны были. Всяких покупали, и китаянок, и метисок, и белых. У нас даже повозочка особая была, как у приставов, с решетками на окнах, прикинь? Ну и до шестьдесят шестого так и ездили. А потом... потом у Медвежонка окончательно чердак съехал. Он и раньше перегибал, ты помнишь. Ну и... один человек его пристрелил.
Рэмси замолк, задумчиво пуская колечки.
– А, к черту! – хмыкнул он вдруг. – Я его и ухлопал. Кто-то должен был. Он берега совсем потерял.
Ты вспомнил Медвежонка и подумал, что это была за парочка: тридцатипятилетний садист, у которого мозгов и гонора было, как у восемнадцатилетнего парня, и хитрый, ловкий двадцатидевятилетний Итан.
– Короче, бизнесу пришел конец. Да и надоело мне страсть. Бабы – это интересно, пока их мало. А когда их много... Намучаешься. Год, наверное, я протрубил без дела, играл в картишки, а потом стакнулся с двумя ребятами из Невады. Мы с Медвежонком возили женщин в Вирджиниа Сити, и я там знал двух корешей с прииска "Надежда". Их оттуда выперли, ну они и затаили, знаешь ли, некоторое хамство на компанию. Вот мы втроем прииск и грабанули полгода назад. Может, читал в газете? А хотя... откуда у тебя газеты-то. Оттуда и денежки. Эй! – гаркнул он так, что ты чуть не подпрыгнул. Тяжело было даже привыкнуть, что с кем-то можно поговорить не шепотом. – Пива еще! Два!
Ты спросил, сколько же ты должен.
Он улыбнулся.
– Ну ты чего? Что значит сколько? Я че тебе, денег взаймы дал? Я тебя выручил. Ты должен. Отдашь когда-нибудь, когда время придет. Будет теперь за тобой, Малой, должок. Вот так вот. Да и где ты денег столько возьмешь? А я че, буду над душой у тебя стоять? Не, это тупо. Сочтемся, как случай будет, понял?
Вам принесли пиво. Ты спросил, откуда ему знать, что ты его не бросишь, если что.
– А я в Сан-Франциско про тебя узнавал. Ты ж тогда не сказал, куда едешь, зачем, а я узнал, что мол тетку доставал. Навел ты там шороху, кстати. Тебя китайцы до сих пор ищут. Ты с китайцами поосторожнее, они же как гребаный улей. С одного конца пожужжали, на другом жала уже приготовили. Хуже китайцев, я считаю, только мичманы королевского флота.
Рэмси коротко рассмеялся.
– Вот как вышло странно, да? Ты тогда спас Медвежонка. А я его убил. А тебя спас. Выверт судьбы. Ну так вот, Джо. К вопросу о том, нахера. Тоскливо. Тоскливо жить-то. Шеф, сука, он умел вот эти вот мыслишки у всех давить. Хер знает почему, но с ним не так было. Интересно что ли. Он пер и пер по жизни, как паровоз, а мы за ним, как вагоны. Он говорил – мы делали. И все вроде смысл имело. А потом ушли и... потерялся смысл, а? На хера всё это? Ну, к примеру, попробовать там что. Бабы. Вино. Устрицы по доллару за штуку. Ну, попробовал. И что? И все. А вот сейчас, знаешь, круто было. Когда я всё это провернул с охраной вашей, ощущение сразу, как будто Господь Бог наверху подавился пивом, понимаешь? Это сейчас кажется, что легко все прошло, а сначала казалось, что вообще невозможно. Это я хорохорился больше, чтобы ты не соскочил. Как найти там людей нужных, как к ним правильно подъехать... И когда прииск грабили, тоже такое было чувство. Только... только стремно такие вещи делать с тем, кого не знаешь. Особенно, когда ты один, а их двое. Капец стремно, брат. Так что ты давай в себя приходи, а потом поедем... поедем перетряхнём людишек. В Неваду я не сунусь больше. Поехали на север? В Монтане еще есть и золото, и придурки. За золото и придурков!
На небосклоне стали зажигаться первые звезды. Звезд ты тоже не видел лет сто.
– Гарри этот – он как? Сойдет? Нормальный он? Че вы с ним делали, выкладывай. И вообще... как ты жил все эти годы, дуралей?