– Да делайте с этой нашей купчей что хотите, – сказал Гилмор. – Лошадь все равно издохла. Купчая теперь только для растопки и годится.
– А сумму мы сами впишем. Вы не беспокойтесь, её часто в последний момент же вписывают.
– А чего нам потом копаться? – спросил Эванса Гилмор.
Тот замялся. Потом они послушали твои условия насчет сотни.
– Ладно, – сказал Эванс. – Сто долларов согласны. Но тогда без десятки вперед, мисс. Вы нас тоже поймите. Нам-то резона никакого вас обманывать, а вы нас можете все же.
"Коллега" толкнул его локтем.
– Мой партнер не хотел вас обидеть, мэм. Просто так надежнее. Мы вам заплатим, только не сто, а девяносто. Нам так удобно будет, а вам хватит, я чувствую.
– А че ты жмешься? Давай сто заплатим мисс. Ей вон деньги нужны.
– А как мы...
– Ой, из моей вычтете, ей богу. Слушайте, мисс. Мы вам заплатим сто. Просто тогда уже сразу после дела. Как обедалем, так сразу и заплатим. В ресторанчике нас подождите в отеле вашем. К полудню приходите туда. Мы быстро дело сделаем и там же вам заплатим.
– Ну, соглашайтесь!
В их словах был резон. Когда ты согласилась и вы пожали руки, они сказали:
– Сумму напишите такую: три тысячи шестьсот долларов.
Тут они переглянулись и стали посмеиваться.
– Вот мы дураки! – сказал один. – Там же цена за каждую лошадь и каждого мула в перечне есть.
Ты тоже этого не заметила. Потом проверила сумму, так и выходило – три тысячи шестьсот долларов.
Дело прошло как нельзя лучше. Несмотря на плохой свет и не самое лучшее перо, ты написала им такой документ, что любо-дорого посмотреть. Произведение искусства!
Его даже захотелось никому не отдавать, а повесить в рамочку и наслаждаться его видом.
Одна незадача – стены у тебя не было, на которой он бы так хорошо смотрелся. И дорога к обретению этой стены лежала, видимо, через сто долларов, которые должны были передать тебе два джентльмена с небезупречными манерами и дурными намерениями.
На следующий день ты "пошла отобедать в ресторан".
Там они тебя и встретили, у Эванса была фальшивая борода, неплохо, кстати, сделанная. Так бы и не заметила. Она скрывала родинку на щеке.
Спросили только: "Готово?"
Все было готово.
Глянули.
– Комар носа не подточит.
С ними был еще какой-то детина.
– Он вот посидит с вами, чтобы вы не беспокоились, мол, мы уйдем. Все честно, мисс.
Они ушли. Ты видела сквозь застекленные двери ресторана, как они что-то попросили у консьержа, потом потопали наверх по лестнице.
Детина молчал.
Немного погодя вернулись.
Гилмор тихонько сунул тебе деньги, сложенные вчетверо. Посмотрела – правда сотня.
– Удачи, мисс. Не задерживайтесь в городе, – сказал Эванс тихонько.
И они ушли. Было слышно, как несколько лошадей поднялись в галоп на улице. Выходит, лошади у них тут же были.
Сто долларов!
Сто долларов.
Сто долларов – это даже лучше, чем... Это лучше, чем почти всё.
Можно отдать долг мистеру Огдену. Можно отыграться. Можно, кстати, просто уехать отсюда и попытать счастья в другом месте. Можно, пожалуй, даже и до Денвера попробовать добраться. А что?
Но что-то, наверное, природное любопытство, заставило тебя пойти на шаг, который таил в себе ловушку.
Тебе захотелось посмотреть – какой-такой из себя этот болван, мистер Гордон из Миссури?
Ты понимала, что если он проездом (а скорее всего так), то сейчас он спустится в лобби из номера, где они всучили ему эту купчую.
Лэроу учил тебя хорошо, и ты готова была побиться об заклад, что узнаешь по выражению лица человека, который стал счастливым обладателем лошадей и мулов на такую солидную сумму.
Ничего опасного в этом не было.
Ничегошеньки опасного. Просто дама сидит в лобби. Какая кому разница зачем? Дилижанс, йопт, ждет.
Отдыхает после обеда.
Ты вышла в лобби и села в кресла.
И узнала его по лицу.
Никакой это был не мистер Гордон.
Это был... семнадцатилетний паренек-ковбой, с выражением облегчения на лице протопавший по ступеням своими каблукастыми сапогами. Нос у него был припухлый и красноватый, над левой бровью ссадина.
Было понятно, как дважды два, что деньги это – не его, и что его сейчас нагрели двое пройдох, знаешь как?
Ну... не так, конечно, как тебя на днях, но ненамного менее жестоко. Три тысячи шестьсо... ДА ОН РАСПЛАЧИВАТЬСЯ БУДЕТ ВСЮ ОСТАВШУЮСЯ ЖИИИИИЗНЬ, КИНА!
Это если сумеет сберечь доброе имя, если у него есть друзья, которые от него не отвернутся, после того, как станет известно, что юноша украл три тысячи шестьсот долларов. Потому что что еще они там в Миссури этом про него подумают, когда обнаружится, что купчая – вот она, только поддельная (ты все же первый раз старалась), и уж точно мистер Шеппард скажет, что ничего такого не скреплял! Он адвокат, он знает, как это доказать... А может быть, паренек этот испугается и убежит в другой штат и будет там красть лошадей, чтобы прокормиться. А может, в тюрьму попадет. Годика так на три-четыре, ага. А потом выйдет... совсееем другим человеком.
Но... тебя ведь это не касалось! Не ты ему фальшивую купчую впаривала, ведь так? Ты не виновата.
Как там? "От этого я не стану бандиткой с большой дороги или злобной мошенницей…" Пфф! Конечно, нет, Кина! Какая же ты-то злобная мошенница! Ты просто просьбу выполнила, перышком поводила – да и всё.
Жаль, что так получилось, но твоя вина-то в чем?
Ни в чем. Спроси десять Кин МакКарти, правильно ли ты поступишь, если сейчас промолчишь, и уж наверное все десять помнутся, и скажут, что правильно! Правильно.
И потом, а кто сказал, что этот паренек – хороший человек?
И предположим, вот что ты скажешь ему? Простите, вас тут обжулили, вы бегите там сами ищите их, у одного родинка на щеке. Можно и так. Только к Гилмору с Эвансом тоже нехорош получится – сто долларов взяла, а сама их выдала. Тогда получается, твои сто долларов надо тоже отдать что ли?
Ты не успела ничего ни сказать, ни сделать, прежде, чем он спросил у стойки, сколько должен за комнату.
И вот тут ловушка-то и захлопнулась.
Он говорил с таким сильным ирландским акцентом, что поневоле вспоминался дедушка Хоган, и старый сарай, и бадья у колодца, и "шомызатица" и "нунывай, Кина". И еще бар "У Фредди". И касса взаимопомощи, которую ты безуспешно пыталась организовать. Никто в неё сбрасываться не стал.
Фредди тогда сказал: "Не сработает, Кина. Не потому даже, что пропьем. Хотя пропьем. Но не в этом дело. Нам беду видеть надо. Вот когда беда, мы последнее отдадим. Но когда не видно беды... мы все бедовые, такой уж народ. А может, нам самим этот дайм нужнее будет, а? А мы отдадим непойми кому, неизвестно на что. Ты лучше если видишь беду – тогда и помоги, хоть пятицентовиком. Я видел, как пяти- и десятицентовиками ирландцу в поезде двадцать долларов насобирали. Это вот больше по-нашему будет."
Потом помолчал, как будто недоговорив. Хмыкнул невесело и нехотя добавил:
"Ладно, Кин, чего там. Это нам с братом и насобирали. Это я со шляпой шел по поезду, дырку в ней пальцем затыкая, чтоб монеты не высыпались. А ты думаешь, я всегда бар свой имел? Не-а. Всякое было. Есть что забыть. Кофе будешь пить?" И принялся натирать стойку, глядя в сторону, чтобы ты не заметила слезы в глазах. Брат его, ты знала, умер еще мальчишкой.
А тут беда-то была самая что ни на есть, только можно было её предотвратить...
А, может, я неправ? Может, не было никакой ловушки. Ну, ирландец. Ну, мальчишка. Пускай жизни поучится. Ты-то её тут в этом городе хорошо поняла, пусть вот он тоже поймет.
Или не надо так?
Вопрос, на который никто кроме Кины МакКарти не ответит.