И Альберт похоже, рад был сам забыть всё, что произошло. Вернее отложить на потом, когда можно будет поговорить спокойно. Что-то в этой истории с Мерседес не давало ему покоя.
Мужичок представился Винсентом Д'Элонэ. Он тут занимался посредническими услугами, был чем-то вроде адвоката для иностранных бизнесменов, торговцев и капитанов, решал разногласия и тому подобное. Полезная профессия.
Вы почти сразу начали бурно общаться, вспоминая Париж, и много пить. Эмоции, накопившиеся за время ссоры, требовали выхода – Альберт не давал этому Д'Элоне и слова вставить. Тот вас угощал и был, кажется, рад такому приятному обществу. Он был старше вас на десять лет, но одно слово – обыватель. Чувствовалось (да он и прямо это говорил), как он завидует вам.
– А покажите ваши револьверы?
Вы даже рассказали ему (ну, конечно, скрыв некоторые подробности), как в Париже обезвредили целую банду, чем привели его в полный восторг. Он заказал вам еще выпить и поднял за вас бокал.
Время летело незаметно, уже стемнело.
– Господа! А не прогуляться ли нам в одно из заведений с местными дамами? – спросил Д'Элонэ, подмигивая. – Я как раз знаю одно. Боюсь, для вас это будет слегка...
de mauvais aloi, но хотя бы экзотично!
Ты почувствовал, что пьян совершенно, что язык плохо ворочается. Но Альберт пришел на помощь.
– Не извольте беспокоиться, мсье Д'Элонэ, – ответил он. – Мы с Уильямом отвергаем подобные развлечения.
– Не верю! Вот не верю! – засмеялся Д'Элонэ. – Два таких молодых, здоровых, веселых человека!? Не может быть!
Альберт хотел что-то сказать, но пьяно махнул рукой.
– Просветите меня! Мне всё это интересно! – попросил Д'Элонэ.
Тут Альберт задумался, посмотрел на тебя и вдруг поцеловал. Прямо на глазах у всех посетителей. Ты даже немного протрезвел от такого.
Если честно, никто вроде бы не обратил внимания, а Д'Элонэ пришел в еще больший восторг.
– Это значит... ну да, что еще это может значить! – засмеялся он. – В самом деле... Господа! Вам страшно повезло встретить меня здесь. Страшно повезло! Вы знаете, Мексика – католическая страна, но сейчас всё перемешалось, перепуталось – к власти приходят то одни, то другие. У вас уникальный шанс. Я... я могу вас поженить.
– Чегооо? – засмеялся Альберт.
– А вот так! – парировал Д'Элонэ. Сейчас тут в законах полный бардак, и мужчины иногда женятся друг на друге, чтобы второй мог получить наследство, не платя налоги, в случае смерти первого. Такие браки признаются на всей территории, контролируемой военной администрацией. Сделать это проще простого – мы заполним заявку, я отнесу её завтра в ратушу, и готово! Не отказывают практически никому.
– Вы смеетесь над нами! – Альберт толкнул его в плечо. – Вы просто смеетесь над нами.
– Вовсе нет, – обиделся Д'Элонэ. – Я вам докажу. Он достал из саквояжа какие-то бумаги, стальное перо, чернильницу, и принялся их заполнять. Кажется, он опьянел куда меньше вашего, и из-под пера выходили ровные буковки.
– Шутка зашла слишком далеко, мой друг, – сказал Альберт.
– Ну, как хотите, – ответил Д'Элонэ. – Будете жалеть всю жизнь.
Вы переглянулись.
– А сколько это стоит? – спросил Альберт.
– По десять песо с носа. А мне от вас вообще ничего не надо. Ну, если и мне десяточку подбросите... а, да что там, я больше просадил, угощая вас, хах!
– А давай! – вдруг сказал кузен и залпом допил горьковатый мескаль. – Давай!
И вы подписали заявку на двух листах каждый.
Потом вы ещё пили, играли в карты, смеялись, но долго вечер уже не продлился – осознание нового статуса захватило вас обоих с головой.
Через час вы попрощались с Винсентом и пошли наверх.
Вы были в странном состоянии – оба совершенно пьяные и оба взвинченные до предела, и почему-то понимающие друг друга с полуслова.
Вместо того, чтобы разойтись каждый по своей комнате, вы оказались в номере Альберта. И там он стал говорить, и ни один писатель, журналист и даже стенограф не смог бы внятно изложить на бумаге, что он несет, но ты ОТЛИЧНО его понимал.
Он рассказал тебе об искупительных жертвах. Он объяснил, что курица в Гаване – это должна была быть именно такая жертва. Это как козел отпущения у евреев. Его не надо убивать, просто курица была там с вами и видела ваш грех, а потом он её отпустил. То же и Мерседес, только лучше, ведь курица всего лишь свидетель! А с Долорес вы оба слились бы и отдали ей свой общий грех. А ты этого не понял, не поверил, что это может быть что-то еще, что это не просто так, и Альберту стало очень обидно. Но теперь... теперь это ни к чему, потому что этот человек вас "поженил". Наверняка это какая-то шутка, и так не бывает, но... но в глазах любого божества свидетельство такого лица – это и есть освящение, если не подходить к вопросу формально-ритуалистически.
Это был отборный и лютый бред, но ты отчетливо понимал каждую мысль, ты чувствовал вашу небывалую близость в этот момент, ты понимал, как глубока и важна для него проблема ваших отношений. Как он не хочет ехать в Савану. Как он хочет остаться здесь. В Мексике. Вдвоем с тобой.
– Ты меня иногда не понимаешь, – твердил он тебе. Вы пили снова, глотая дешевый, слишком сладкий и слишком пахнущий спиртом ром. – Знаешь, почему я так люблю, когда ты переодеваешься? Хотя я знаю, что для тебя это непросто. Ты же боишься, что я люблю в тебе женщину, а не тебя! А это не так, Уил. Я люблю тот момент, когда открывается, что ты не женщина. У тебя в этот момент подпрыгивает сердце, я по глазам это вижу. У тебя там страх, стыд, тревога, паника. Такой коктейль! Я вижу, как у тебя сердце бьется. Когда я трогаю тебя в этот момент, я как будто сердце твое трогаю, бьющееся. И дальше что мне сделать? Успокоить? Или еще чуть сильнее напугать, довести тебя до точки кипения? Такой выбор! Такое искушение!
Вы говорили, обливая рубашки ромом из рюмок и обливаясь непослушными словами, теряя концы фраз, горячо шепча друг другу и едва не крича. Никто из вас не заметил, как граница исчезла совсем, как вы начали дотрагиваться друг до друга, потому что так получалось убедительнее что-то объяснить.
Отчетливо помнишь, как Альберт, распластав тебя на кровати, делал что-то невыразимо приятное с тобой, приникая к тебе ртом и одновременно входя в тебя пальцами. Как вы спорили о какой-то глупости, целуя друг друга между фразами. Как твои ноги оказались у него на плечах, но он был так осторожен, так нежен, как будто это был и не он, а ты уже был так распален, что хотелось кричать ему что-то... чтобы он сам наслаждался тобой смелее. Или тебе это только казалось?
Были там какие-то игры, в которых вы через поцелуй делились сорокатрёх-градусным ромом изо рта в рот.
И потом опять кровать скрипела, как корабль в шторм.
И вы курили потом одну сигару на двоих и смеялись.
И все было снова понятно, а что непонятно – то и неважно.
И потом вы заснули, обнимая друг друга. Двадцатилетние юноши. Один – убийца, но поневоле, случайно, еще до конца не понявший, во что ввязался, в какую сторону резко накренилась жизнь. Второй – еще даже и не убийца.
Сложно уже вспомнить, что точно происходило той ночью, а что примерещилось.
***
А вот то, что произошло утром, запомнилось навсегда.
Вы проснулись от того, что кто-то настойчиво барабанил в дверь чем-то твердым. Альберт кое-как натянул штаны и сорочку, вдел босые ноги в туфли. Это была Мексика – тут многие так ходили.
– Ща! – крикнул он, еле ворочая языком.
Болела голова – так, что хотелось стонать.
– Кто там? – спросил Альберт, держа в руке револьвер.
– Лейтенант Дарден. Здесь находится Альбер О'Ниль?
– Дааа, – нехотя протянул кузен.
– А Уильям О'Ниль?
– А что нужно?
– Может, откроете дверь?
– Зачем?
– Мне приказано доставить вас к капитану Сен-Валери.
– Чего-о?
– Мсье, со мной солдаты. Открывайте, не дурите.
– Сейчас... погодите.
Вы кое-как оделись, обмениваясь взглядами, в которых читалось: "Это какое-то недоразумение или Дюнуа попался?"
Лейтенант Дарден оказался тридцатипятилетним мужчиной с капральскими усами.
– Вы что, спите в одном номере? – удивленно спросил он.
– Мы вчера напились, и я заснул в кресле, – парировал Альберт.
Дарден презрительно и недоверчиво поморщился.
– Ладно. Идемте со мной. О, у вас револьвер. Сдайте, пожалуйста.
– Мы арестованы? – спросил Альберт, не спеша отдавать оружие.
– Нет.
– А вы полицейский?
– Нет. Но я при исполнении и выполняю приказ военной администрации. Так что без глупостей.
– А в чем дело?
– Ни в чем! Сдайте оружие и пойдем к капитану. Просто чтобы проблем не было. Вам его потом вернут.
Как-то подозрительно это звучало.
– Послушайте, молодые люди, – сказал лейтенант. – Ну, хватит дурочку валять. Идем!
– А зачем? В чем нас подозревают? – спросил Альберт.
– Да ни в чем! – ухмыльнулся офицер. – У нас никогда никого ни в чем не подозревают. Давайте поскорее.
За спиной у него в коридоре маячили солдаты в кепи с ружьями в руках, и вы решили, что игра не стоит свеч. Ну, попался этот дурак Дюнуа. Но вы-то причем? Вы не были в курсе никаких его дел. Вы даже можете дать показания против него, если попросят. А что?
К тому же с похмелья вы оба были так себе бойцами, так что в итоге вы все же сдали оружие.
Связывать или заковывать в цепи вас не стали, но лица у солдат были такие, что вы поняли – если что стрелять они будут не в воздух. Кажется, им были даны соответствующие указания на ваш счет – "ребята опасные". Вы вышли на улицу. Было уже довольно жарко, солнце слепило ваши воспаленные с перепою глаза.
– Нам бы к полудню на пароход поспеть, – сказал Альберт. – Это получится?
– На какой пароход? – не понял Дарден.
– "Дельфин".
– Так, господа, – сказал он. – Ну-ка ещё раз. Вы Альбер О'Ниль, а вы Уильям О'Ниль. Все верно?
– Да, все так.
– Странные вопросы задаете просто.
– Да Господи Иисусе! – взорвался Альберт. – Вы можете объяснить, что, черт побери, происходит?
Дарден скомандовал солдатам остановиться и достал... те самые бумаги, которые вы вчера подписывали. С видом человека, которому надоел этот балаган, он помахал ими в воздухе.
– Ваши подписи?
Альберт замялся и отвел взгляд, но потом вызывающе выпрямил шею.
– Да, наши! И что теперь? Мы нарушили какой-то закон что ли?
– Вам виднее.
– А зачем вы нас ведете куда-то?
– Как зачем!? – теперь взорвался Дарден. – Ваша же подпись, вы сами сказали!
– Нам сказали, что это здесь разрешено, – осторожно заметил Альберт.
Лейтенант посмотрел на него, как на сумасшедшего, но доброжелательно.
– Ну, конечно!
А что если... что если капитан хочет заверить формальности и вас и правда... поженят!? А что? Наверняка в Веракрусе такими делами ведает военная администрация, тем более, когда речь идет об иностранцах!!! Ну то есть этого не может быть, конечно... Как-то это не в духе консервативной партии, которую поддерживает Франция. И все-таки... Мексика – это не Европа! Здесь и не такое может быть, наверное! Может, как-то схитрят, денег потребуют, а потом все-таки разрешат!?!?!?
– Но в таком случае... зачем нужен капитан? – спросил Альберт.
Тут до Дардена дошло.
– Вы что, подписали, не читая? – спросил он.
– Ну, мы были навеселе.
Он рассмеялся.
– Ну, меня это не касается, господа. Подписали, так подписали! Теперь – всё!
– Что "всё"!? Имейте в виду: мы – граждане США! – угрожающе крикнул ему Альберт. – Мы пойдем в... в консульство! Вы не имеете права...
Дарден расхохотался и провел рукой по усам.
– Да всем плевать, чьи вы граждане! – успокаивающе заметил он. – Забудьте.
– В смысле?
– Читайте.
Он ткнул вам в лица бумагами. Вы пробежали их глазами и пораженно замолчали.
Это были... контракты. Пятилетние. С вашими подписями. И по этим контрактам...
УИЛЬЯМ И АЛЬБЕРТ О'НИЛ. ПЯТЬ. ЛЕТ. ОБЯЗАНЫ. СЛУЖИТЬ. ВО. ФРАНЦУЗСКОМ. ИНОСТРАННОМ. ЛЕГИОНЕ.
– Не-не-не-не-не! – забормотал Альберт.
– Поздравляю, теперь вы не американцы. Теперь вы – легионеры! И я буду рассматривать любую попытку уклонения от несения службы, как дезертирство. И имею право стрелять на поражение.
– Мсье Дарден, а мы можем как-либо решить вопрос деньгами? – спросил Альберт почти заискивающе.
– Нет! – ответил лейтенант Дарден с улыбкой. – Я – патриот. Франции нужны солдаты. Вперёд, господа, вперёд, выше голову! Вперёд к славе!
***
Тут нужно рассказать, откуда взялся иностранный легион, что вы вообще о нем знали, что он представлял собой и что делала в Мексике в 1863 году.
Легион был создан в 1831 году – в него брали либо иностранцев, проживавших на территории Франции, либо французов, которые не нашли себя в мирной жизни. Офицерами были ветераны наполеоновских войн, бывшие бонапартисты, вылетевшие из армии после поражения великого корсиканца. А нужен он был, чтобы не зачисляя всех этих людей в ряды армии, отправить их воевать в Алжир. Легион по закону можно было использовать только за пределами Республики.
На легионеров в то время смотрели, как на наемников. Их бросали в бой в Африке, в Испании и в Крыму, и нигде особенно не жалели. Но сама по себе идея "получить второй шанс в жизни" была важной для этих людей. И постепенно у них сложилось чувство сродни братскому. Легион отверженных. Кто угодно смотрел на них, как на наемников, но только не они сами, особенно французы.
В 1860-х затевалась реформа французской армии, и легион предлагали даже расформировать (коль скоро и бесконечная 17-летняя война в Алжире, и Крымская бойня закончились). Почему? Да как раз из-за его статуса. Франция строила колониальную империю, зачастую надо было послать именно французские части, как это было сделано в Сирии и в Индо-Китае. Зачем нужны "наемники"? Из них, конечно, хорошие солдаты, но плохие миротворцы.
Но в 1863 оказалось, что миротворцам в Мексике делать нечего, и первый иностранный полк прибыл в Веракрус морем. Что им там поручили? О, самую неблагодарную работу. За Веракрусом начиналась территория, известная, как Тьерра Кальенте – жаркая земля. Это была часть равнины с тяжелым тропическим климатом, где лихорадка и дизентерия преследовали любое войско.
Чтобы прорваться в другие районы страны, с более щадящим климатом, нужно было захватить Мехико, столицу Хуареса. Но путь на Мехико лежал через Пуэбло. Год назад, в мае 1862, французский корпус больно обжегся, попытавшись взять Пуэбло с ходу. Оказалось, что сил для лобового штурма недостаточно.
Тогда французы довели численность армии до тридцати тысяч человек. Только с каждым днем эпидемии разгорались все сильнее. Генерал Форе, сменивший неудачника Лорансе, повел эту армию в наступление. Расстреляв город из тяжелых морских орудий, Форе устроил штурм, дом за домом, и взял непокорную "крепость". В июне пал и Мехико. Французы вырвались за пределы Тьерра Кальенте.
Но вот их коммуникации всё еще проходили по ней. И кому поручили их защищать от партизан? Пф! Конечно, легионерам. Никаких славных битв! Мотайтесь пешочком с обозами по раскаленной равнине между Рио-Бланко и Тепеакой и постарайтесь не загнуться от лихорадки.
И вот тут произошло событие, которое подарило легиону славу, историю и будущее.
30 апреля 1863 года маленький отряд в шестьдесят пять легионеров конвоировал вереницу мулов с жалованием для регулярных войск на четыре миллиона франков, оружием и боеприпасами. Командовал ротой Капитан Жан Данжу, однорукий вояка. Нет, руку свою он потерял не в бою – ему её оторвало, когда в руках взорвалось ружье много лет назад. Ну в общем, инвалидная команда, что возьмешь, да?
Но когда показался противник, капитан Данжу приказал готовиться к бою, и маленький отряд, построившись в каре, своими залпами прикрыл отход обоза. Задача была выполнена. А дальше началась легенда.
Мексиканцы, рассерженные тем, что караван с лакомой добычей ушел, не хотели выпускать легионеров из западни живыми. К месту боя стали стягиваться новые и новые подкрепления повстанцев. Данжу приказал отступить к гасиенде Камерон – большой кирпичной усадьбе. Там легионеры завалили входы мебелью и приготовились к обороне.
Каким было соотношение сил? Шестьдесят пять легионеров против... двух тысяч мексиканцев!
Ни один командир ни в одной армии мира не счел бы зазорным сдаться в таких условиях. А уж тем более наемник, ведь зачем мертвецу все деньги мира?
Но только не легионеры.
– Пока у нас есть патроны, мы не сдадимся, – ответил парламентёру капитан Данжу.
Они дали бой, такой жестокий, какого Тьерра Кальенте (да и вся Мексика) давненько не видела. Они стреляли и заряжали, заряжали и стреляли, покрытые копотью, пылью и кровью. Пули выхватывали их одного за другим, но мексиканцы несли потери в пять-десять раз больше.
Раз за разом повстанцы ходили в атаки на гасиенду и каждый раз откатывались, оставляя убитых и раненых вблизи её стен.
Капитан Данжу получил пулю в сердце. Лейтенант Вилен, вызвавшийся накануне добровольцем идти с маленьким отрядом, сменил его. Через пару часов пуля угодила ему прямо в лоб.
Не было ни воды во флягах, ни продовольствия, ни малейшей надежды. Только честь и братство.
Полковник Милан, командир нападающих, повторно предложил сдаться.
Ответил ему поляк, сержант Морзицки. Ответил так же, как отвечали гвардейцы при Ватерлоо.
–
Merde! Они продержались десять часов. Потом мексиканцам удалось забраться на крышу, проделать в ней отверстие и стрелять по легионерам оттуда. Потом они и вовсе подожгли гасиенду.
И что было хуже всего – кончились патроны.
И тогда...
И тогда пятеро последних защитников вышли наружу. Это были су-лейтенант Моде, капрал Мен, легионеры Катто, Константин и Винсент.
И что они сделали? С честью сдались?
Нет. Они дали по врагу последний залп, а потом... ПОСТРОИЛИСЬ В ЦЕПЬ И ПОШЛИ НА МЕКСИКАНЦЕВ В ШТЫКОВУЮ АТАКУ!
Мексиканцы открыли беспорядочный огонь. Катто закрыл собой офицера, получив девятнадцать пуль. Благодаря его самопожертвованию, в лейтенанта попали только две. В Винсента одна, в плечо... Три фигурки со штыками на перевес упорно шли вперёд.
– Это не люди. Это демоны! – сказал полковник Милан пораженно.
И тогда майор Анхель Кампос приказал прекратить огонь.
– На этот раз вы должны сдаться! – крикнул он по-французски.
– Только если нам оставят оружие, – потребовал в ответ Мен. – И если вы обещаете позаботиться о нашем раненом лейтенанте.
– Я ни в чем не могу вам отказать, – ответил Кампос. И на этом битва завершилась.
Двенадцати раненым оказали помощь, большинство из них вскоре умерло. Умер и лейтенант Моде, протянув всего неделю.
Но кто же рассказал эту историю? Мальчишка, барабанщик Лаи, которого оставили на поле боя, приняв за мертвого и на следующий день подобрали легионеры 1-го полка.
Битва за Камерон сразу же стала легендой. Само название было помещено на знамя первого полка. Имена Жана Данжу, Клемента Моде и Жана Вилена были выбиты в зале героев в Les Invalides в Париже. А деревянная рука капитана Данжу на веки вечные стала главной святыней легиона.
Больше никто не сомневался, что Легион – не только нужен, но и важен для Франции.
***
Эту поразительную историю вам рассказал сержант Грабнер, бельгиец, которому и выпала честь конвоировать вас в лагерь первого полка вместе с десятью другими рекрутами, завербованными частью в Веракрусе, а частью в Европе.
Нет, конечно, вы с Альбертом попытались объяснить капитану Сен-Валери, что произошло досадное недоразумение, что вы готовы решить вопрос деньгами, и так далее, и тому подобное. В ответ на это капитан обнял вас обоих за плечи и сказал:
– Господа! Ваши сомнения понятны, но они показывают лишь вашу растерянность. Посмотрите на это в ином свете. Ведь вы были пьяны! Вас могли убить, ограбить или обмануть, а вы записались в легион! Братство воинов! Разве это может не вдохновлять на подвиги настоящих мужчин?
Когда вы сказали, что может, он пожал плечами.
– Более ничем помочь не могу!
Легион – это, конечно, братство воинов, честь и все такое... но после эпидемии Желтого Джека, после потерь под Камероном, живая сила была нужна. Вот вы ею и стали.
Сбежать? Ну, может, в Веракрусе еще можно было попытаться, но Дарден что-то там такое наговорил про вас Сен-Валери, и сторожили вас хорошо. А по дороге... нет, по дороге бежать было некуда. О, эта дорога до палаточного лагеря первого полка запомнится тебе хорошо.
На тебе – черная суконная куртка, белые парусиновые штаны, широкополая шляпа, а за спиной – ранец.
Форм легионеров в Мексике.
Господи, что ты в жизни таскал-то тяжелее револьвера? Шаг за шагом, шаг за шагом, шаг за шагом. Можно считать шаги, но это бессмысленно. Выжженная солнцем земля. Пот пропитывает всё, что на тебе надето, пота столько, что его можно пить. Мексика его и пьет. Она всё пьет. В небе кружатся стервятники, ты уже не смотришь на них, потому что насмотрелся, а любое лишнее движение, даже поднять голову, нежелательно. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Шаг за шагом. Сержант Грабнер идет, как заведенный, отмахивает палочкой, ему всё нипочем. Все смотрят только на него. "Привал, пожалуйста!" – написано у всех на лицах. Но плевать сержанту на ваши лица. Ему скучновато, но в целом неплохо.
Ну, и куда там можно было сбежать? Даже если бы с вами не шли два легионера с винтовками.
Первый месяц вас, новобранцев, учили обращаться с винтовками Минье, стрелять из них, ходить строем и выполнять все команды. Потом вас раскидали по отрядам. Вы с Альбертом... попали в разные.
Даже не в разные взводы. В разные роты. Вот так вот. Дарден подсуетился, видимо. Чтоб не сговорились и не сбежали.
А потом пошла служба.
– Господа легионеры, завтра ваш взвод займется стрельбами. Проверьте оружие.
Значит, завтра придется под палящим солнцем шарашить из винтовки по мишеням. Снова будет ныть плечо, отбитое прикладом.
– Господа легионеры, завтра будет смотр. Приведите форму в порядок.
Значит, завтра отдохнуть не удастся. За смотром почти всегда какие-нибудь учения.
– Господа легионеры, завтра мы с вами пройдем маршрут до Эсперансы, и пройдем его за сутки. Проверьте обувь.
Значит, завтра будет ад.
Самое убийственное, что было во всем этом – полное отсутствие смысла. Зачем вы воюете в этой стране? Зачем делаете всё, что делаете? Это кому-то приятно? Это кому-то нужно? Это кого-то порадует? Нет. Такой приказ. Всё, все объяснения.
А ещё тебе пришлось впервые в жизни всё делать самому. Готовить еду. Стирать одежду. Ставить палатку (да, и колышки забивать, и узлы вязать, безрукий вы бесполезный недоносок, мьсе О'Ниль). Штопать и латать. Чистить винтовку. Только обувь чинил сапожник.
А ещё работать! Ты, Уильям О'Нил, ничего в жизни не делавший, кроме написания пьесок и стрельбы из револьвера, копал лопатой ямы под нужники. Ты грузил какие-то ящики и бочки. Ты таскал на себе снаряжение весом фунтов в сорок, не меньше, это не считая оружия. Ты чистил глиной кожаные ремни – так положено. Чтоб сверкало все и скрипело. Чтобы на тебя приятно было смотреть в те редкие минуты, когда ты не похож на пыльное потное чучело с оружием в руках.
Ты стоял в караулах. Однажды, ты задремал в карауле.
– Мсье О'Ниль, никогда не спите в карауле, – сказал тебе лейтенант Ламбер. – Этим вы переводите себя в разряд придурков, из-за которых погибают товарищи. И вы, и ваши товарищи погибнут лютой смертью. Но ваши товарищи попадут в рай, а вы – нет. Потому что рай – для мучеников, а не для придурков. Вы же не хотите подобной участи?
В легионе офицеры обращались к солдатам подчеркнуто уважительно. Здесь очень часто можно было услышать "господа" в адрес обычных легионеров. Тебя могли назвать мсье. Обманываться не стоило – те, кто подобное обращение не ценили, могли получить и кулаком в зубы. Но солдаты уважали офицеров, а офицеры – солдат. Большинство и тех, и этих, были добровольцами и спайка между ними была сильной. Вот только в последнее время всё больше и больше приходило новобранцев, таких вот... как О'Нилы. Дух элитной части размывался. И все же он был жив.
Тут были всякие люди – те, кто потерял всё, и те, у кого никогда ничего и не было. Те, кто бежал, и те, кому больше некуда было пойти. Те, кто скрывал прошлое, но все же делился им с вами, и те, кому нечего было скрывать. Но твоя история понимания не встретила.
– Надо было думать, когда подписывали, – сказал злорадно капрал Покора, поляк. – Ничего, хоть жизнь узнаете.
Ты был человеком, у которого было всё, и который ничего не терял, просто развлекался. Ты залетел сюда случайно, и людям это не понравилось. Ты хлебнул их жизни – и им это показалось забавным. Ты заслужил свои страдания.
– В обычной армии рядовые – как дети, и ждут, что офицеры о них позаботятся. В Легионе вы все – взрослые люди, господа. Вы все заботитесь о себе и о своих товарищах.
Врали, конечно. Заботились они о вас, просто на свой манер.
Несколько месяцев ничего не происходило – вы сопровождали караваны, умирали от жары и болезней, но это всё превратилось в тяжелую рутину. Тело изнемогало, но мозг, высушенный солнцем, привык.
Потом случилась твоя первая перестрелка. Несколько конников выметнулись из низины и осыпали ваш отряд пулями.
– Стреляйте в ответ! – приказал Ламбер.
– Смелее! – крикнул Покора.
Сколько раз ты тогда выстрелил? Два? Пять? Все закончилось быстрее, чем началось – всадники ускакали прочь.
И таких перестрелок было ещё несколько – в пикетах, патрулях, караулах.
А потом опять – жара, пустая фляга, солнце в зените.
Пыль.
Смрад немытых тел.
Спасительная тень под навесом в какой-то почти заброшенной жителями деревушке, куда вы ввалились после марша. Лежите, отдыхаете. Дышите. Живые. Селестен разносит воду, подставляете фляги, он наливает туда из бадьи. От воды ломит зубы.
Еда... господи, ты никогда бы не подумал, что сможешь жить на такой еде. Рис, бобы, чечевичная каша. Мясная похлебка, похожая на бурду. Через месяц такой еды само понятие "вкусно исчезает". Ты либо голоден, либо ешь, либо сыт. Больше ничего.
Марши, патрули, пикеты.
– Господа легионеры, завтра будет смотр. Приведите форму в порядок.
По-видимому, так пройдут следующие пять лет твоей жизни.
И никаких весточек от Уильяма. Ничего. Он где-то в другом месте. Ваша рота сама по себе, их – сама по себе. За сколько-то миль от вас, ты даже не знаешь, за сколько.
Война... война оказалась меньше всего похожа на то, как её рисовали в газетах. Война оказалась похожа на тяжеленную работу, для которой ты не был рожден.
Или...
Или был?