Просмотр сообщения в игре «'BB'| Trainjob: The Roads We Take»

  Традиция хёрди-гёрди пришла в Америку через Калифорнию из Гессена.
  Дело было так: Гессенская земля на рубеже 18 и 19 веков стремительно обеднела – людей там было слишком много, а земли – слишком мало, и постоянное деление хозяйств между сыновьями привело к тому, что жалкие их клочки едва могли прокормить семьи. Гессенские крестьяне стали активно искать способы, чтобы как-то заработать – делали нехитрую утварь и свой национальный инструмент – хурди-гурди, что-то вроде помеси шарманки, скрипки и ручного органа. По традиции играли на нём либо взрослые мужчины, либо девочки.

  Девочки эти сначала играли только в самом Гессене, но потом начали находиться предприимчивые люди, которые вывозили их из родной земли (всё равно в ней денег было мало) и ездили по разным городам, зарабатывая деньги представлениями, а потом возвращали родителям. Ну, а где музыка – там и танцы!
  Постепенно девчонок стали вывозили всё дальше и дальше – в другие страны, сначала по Европе и России, а потом – за океан, в Америку и Австралию. В Америке как раз началась золотая лихорадка, и хёрди-гёрди-гёлз поехали набивать карманы золотым песком.
  В Калифорнии музыку, конечно, оценили, но – что ожидаемо – гораздо больше соскучившихся по женским объятиям старателей привлекали танцы под эту музыку! Девушки даже стали носить особые деревянные башмаки – чтобы косолапые мужики не оттаптывали им ноги. В Калифорнии они зарабатывали танцами БЕШЕНЫЕ деньги – говорили, что самые красивые состригали с незадачливых золотодобытчиков от 30 до 100 долларов за одну ночь! Их "надзирателей", которые и собирали денежки и следили, чтобы барышень не обижали, там же прозвали "саул боссами" – "хозяевами душ".
  Золотая лихорадка в Калифорнии закончилась, а хёрди-гёрди постепенно стало синонимом дансинга с платными партнершами вообще, предположительно на немецкий манер.
  Примерно в такое заведение ты и попала. Называлось оно "Эдельвейс".

  Хозяином бара был мистер Мюллер, а танцами заведовал мистер Шварценбергер, тьфу, черт, язык сломаешь, пока выговоришь! Мюллер звал его "Шварци" – они были друзьями и старыми партнерами.
  Мистер Шварценбергер придирчиво тебя осмотрел, спросил, умеешь ли ты танцевать и сказал, что ладно уж, из уважения к Шнайдеру он тебя возьмет, так и быть, и берется научить танцам за месяц, но потом месяц тебе надо будет работать бесплатно. Ты приходила днем, когда посетителей не было, одна из его дочерей играла на чем-нибудь, а он показывал тебе движения. Танцы вы учились танцевать самые разные – вальс, польку и цвайфахер (баварскую польку). И ещё райнландер, самый веселый – это был танец, в котором кавалер, беря девушку то за одну, то за обе руки, крутил её туда сюда, а потом вы вместе прыгали и хлопали. И ещё Дер Дёйтч – быстрый немецкий вальс на три восьмые. Было, конечно, поначалу сложновато попадать в такт, но потом ты освоилась.

  Первый твой вечер прошел на ура – всем интересно было узнать, что это за девочка такая с большими глазами, как она танцует и откуда здесь взялась? Танцевать ты быстро приноровилась – парни, вообще-то, и сами танцевали по-разному, некоторые – не ахти, а некоторые – ого-го!
  Сначала на сцене выступали другие девчонки – они танцевали заранее отрепетированную программу и пели. Это были две дочери Шварценбергера и ещё две немецкие девочки. Потом все начинали танцевать друг с другом – парни приглашали танцовщиц, таких, как ты – вас тут было ещё, может, десять. А парней набегало человек сорок, не меньше!
  Однако было кое-что, что омрачало скакание по дощатому полу под веселую музыку.
  Во-первых, в "Эдельвейсе" было железное правило, о чем даже заявляла особая табличка над баром: "Кто не угощает, тот не танцует!" Желая потанцевать, парень должен был взять себе кружку пива или же бокал шампанского (оно было дешевым, и пили его тут, кажется, вёдрами!), а тебе тоже взять шампанское или сидр. Чтобы ты не упилась в два счета (и чтобы не переводить продукт), твое шампанское, конечно, разбавляли содовой с чаем пополам (для цвета), такого же "сорта" был и сидр. На вкус эта бурда была не очень, но что поделаешь, приходилось пить или хотя бы изображать. Собственно, из-за этой схемы мистер Мюллер и завел у себя танцы.
  Во-вторых, надежды завести принца рассеялись, как дым – вам запрещено было общаться с парнями помимо танцев, так, может, несколькими фразами перекинуться. Никаких "фроляйн, а пойдем погуляем, смотрите, какая луна, ой, какие у вас глаза красивые!" Танец стоил парням по сорок центов, которые они платили Шварценбергеру, а разговоры ничего не стоили. Немцы или американцы – а бизнес есть бизнес.
  Парни, конечно, успевали между полькой и вальсом наплести тебе и про красивые глаза, и про улыбку, и про себя рассказать, и даже иногда приобнять (что-то более смелое было строго запрещено), но... вечер заканчивался, они разъезжались по фермам, мельницам, фабричным районам, пивоварням и остальным местам, около которых жили и где работали. И на этом всё.

  А сколько же ты зарабатывала?

  Поскольку мыть тарелки у Шнайдера ты не захотела, пришлось два месяца жить на пожертвования добрых жителей Мемфиса – закончились они очень быстро, потому что фрау Ляйнер не потерпела вас в одной комнате и вскоре велела расселиться или съезжать. Готовить было негде, за еду (двухразовое питание) вместе с комнатой ты платила семнадцать с половиной долларов в месяц – в общем, это было не особо дорого, "ещё по-божески", тем более, что готовила Фрау Ляйнер хорошо и сытно. В конце второго месяца пришлось подзанять у Сьюзан десятку, но что поделаешь! Она не ворчала.

  За вечер танцев с двадцати-тридцати партнеров – тебе шло по пятнадцать центов с носу из сорока, отходивших хозяину – у тебя набегало три доллара и три четвертака. Мистер Мюллер подкидывал ещё доллар с выпивки – получалось почти пять, а в месяц – около двадцати. Вообще-то ОЧЕНЬ неплохо для работы раз в неделю! За оплатой следили очень просто – каждый парень покупал у Шварценберга жетончик, отдавал его тебе перед танцем, а потом ты получала за каждый свой "длинный бит". В общем, дело шло неплохо, хотя было грустно сознавать (а ты работала в магазине и могла это подсчитать), что Шварценбергер зашибает за каждый вечер около пятидесяти-семимидесяти долларов (некоторые девушки были не столь популярны, как ты), а сколько наваривает Мюллер – бог весть.
  После того, как ты платила фрау Ляйнер, у тебя оставалось два с половиной доллара – отказавшись от обеда в некоторые дни, доллар можно было отложить.
  У Сьюзан было уже отложено долларов двадцать, и где-то по полтора-два доллара она откладывала каждый месяц, отказывая себе буквально во всем.

  По будням ты слонялась по городу, заходила на почту проверить, нет ли письмеца от Кины, да училась танцам, если были занятия.

  В октябре у немцев случился какой-то их большой праздник – ты так и не поняла, в честь чего, кажется, в честь какой-то там старой свадьбы какого-то их принца... Это было очередное пивное безумие! Ты стерла ноги, танцуя с десятками кавалеров, а Сьюзан пропадала целый день. Зато обе получили премии – по пятерке. В декабре на рождество вам подкинули по три доллара, зато и фрау Ляйнер подняла цену на полтинник – за уголь, которым вы топили печурки у себя в комнатах.
  В итоге к февралю вы насобирали почти пятьдесят долларов. Кажется, много! На самом деле – не особенно. Сьюзан между тем начинала волноваться, потому что Картер Уоррен спросил в письме, когда же она приедет.
  – Выйдет там без меня за муж за какую-нибудь вертихвостку! – переживала она. – Останусь с носом! Надо ехать.

  И тут, в конце февраля, Сьюзан прибежала домой с работы, как угорелая.
  – Мистер Шрайфогель потерял у нас в пивной кошелек! – выпалила она. – А я его припрятала!
  В кошельке было семнадцать долларов. Вы обе понимали, что если оставить его себе и уехать – назад вам лучше будет не возвращаться. Но если не воспользоваться таким случаем – можно и правда упустить свой шанс. Шутка ли, почти год Картер её ждет! Так никакого терпения не хватит.
  – Знаешь что? А ну её, Баварию эту, к черту! Надоело! – психанула Сьюзан. – Собирай вещи. Поехали на Запад! Хочу замуж, сил нет!
  Вы рассчитались с фрау Ляйнер и, как сумасшедшие, помчались на вокзал. Там вы купили билет на поезд до Сент-Джозефа третьим классом – это обошлось вам по 8 долларов с носа, и восьмиколесный Роджерс 4-4-0, стуча поршнями, понёс вас навстречу судьбе!

  По злой прихоти этой самой судьбы письмо Кины МакКарти, в которое было вложено пятьдесят долларов, всего на пару недель и разминулось с вами.
  И не только оно.
  Через месяц после вашего отъезда к пансиону фрау Ляйнер прихрамывающей походкой подошел какой-то оборванный, худой парень и назвал твоё имя.
  – А кто спрашифает? – поинтересовалась на всякий случай немка.
  Парень этот снял старое, простреленное конфедератское кепи, облизнул обветренные губы, пригладил волосы и сиплым голосом сказал:
  – Сайлас Уолкер. Я её брат.
  – А, брудер! – поняла фрау Ляйнер. – Уфы! Фроляйн Уолкер съехала ещё в фефрале. Тумаю, её больше нет в короде. Не скасала куда! Я сошалею.
  Парень буркнул "спасибо", надел кепи, прошел несколько ярдов, и вдруг повернулся и ударил в отчаянии кулаком в стену...

  Однако, мы отвлеклись!

  Ехать на поезде со всеми остановками пришлось часов десять – сидя на жесткой скамейке и глядя за окно на пролетающие реки и леса. Было очень холодно – около пяти градусов по цельсию. У Сьюзан была дешевенькая овечья муфта, вы по очереди грели в ней руки.

  Но это были ещё только цветочки. Это путешествие, наверное, было одним из самых необдуманных в истории Запада.

  В Сент-Джозефе железная дорога кончалась – новая, Трансконтинентальная, ещё даже до Коламбуса не дотянулась: медленно её что-то строили. Поэтому из Сент-Джозефа на Запад ходили дилижансы Оверлендской Компании Бена Холладэя, которого называли "Королем Дилижансов". Компания эта была серьезная – у неё было пять сотен конкордовских дилижансов и пять сотен крепких грузовых повозок, а также пять тысяч лошадей и мулов и тысячи волов.

Дилижансы доходили до Сол-Лейк-Сити в среднем за восемнадцать дней, но люди пользовались ими в основном для коротких перемещений.

  Почему же они покупали повозки и на свой страх и риск отправлялись на Запад большими караванами?
  Во-первых, путешествие на дилижансе было очень дорогим – после войны с её инфляцией доехать до Солт-Лейк-Сити стоило порядка трехсот пятидесяти долларов с человека, а ведь Солт-Лейк-Сити – это ещё даже не Сакраменто. Сюда не входили расходы на еду, а цены на станциях драли будь здоров! Во-вторых, такое путешествие казалось куда более опасным – дилижансы хоть и ездили намного быстрее караванов, нападали на них чаще, а уцелеть было сложнее. На самом деле риск был, должно быть, примерно одинаковый, но людям казалось, что в толпе смерть выберет другого. Ну, а в третьих (и в главных), много вещей с собой на дилижансе было не увезти: груза дозволялось взять всего 25 фунтов – один чемодан, не слишком большой, а сверх этого за каждый фунт приходилось доплачивать по доллару.
  Поэтому вы и не взяли дилижанс – до Джулесберга он ехал бы почти неделю и стоил порядка ста пятидесяти долларов на человека. У вас таких денег даже близко не было! А караваны никакие в феврале, конечно же, никуда не ходили. Как же вы добирались?

  Ох, тяжко!

  Кое-как, на перекладных: где-то подсаживаясь на грузовые повозки, где-то упрашивая возниц взять вас за пятерку, раз все равно других пассажиров нету, где-то просто договаривались добраться до соседнего городка на телеге с каким-нибудь мужиком, который ехал к родственникам в гости.
  Даже по названиям мест, через которые вы двигались, можно понять, какая это была глушь, и как нелегко вам приходилось. От Лог Кэбин до Сенеки, от Хелленбери до Рок Крик, от Либерти Фарм до Ручья на Тридцать Второй Миле (хрен знает, куда и откуда считались эти мили), от Одинокого Дерева до Форт Кирни.
  Иногда вы подолгу задерживались в одном месте, спали в "отелях" – одноэтажных халупах, в которых дули сквозняки, вместо матрасов – кожаные сетки, простыни – не глаженные, а на завтрак подавали какую-то дрянь. А цены всё равно кусались – чем дальше на Запад, тем всё становилось дороже: еда, топливо, даже за горячую ванну драли втридорога. Вы снимали один номер на двоих, мылись в одном корыте, споря, кому первой вытираться, потому что ждать полотенца было холодно. Сьюзан обычно уступала – уж слишком страшно ты начинала кашлять, когда замерзала. Если такое происходило, вы залезали в кровать, она обнимала тебя и отогревала своим телом – и тогда кашель понемногу проходил.
  А иногда вы приезжали куда-нибудь, а никакого отеля там не было! Была какая-нибудь унылая станция дилижансов, на которой вас, "так и быть", пускали поспать в комнату, где уже храпело человек шесть на каких-то топчанах и лавках.
  Иногда выпадал снег – узорчатые, большие снежинки летели по небу, но вам было слишком холодно, чтобы радоваться красоте зимних пейзажей Небраски. Слава богу, хоть индейцы вам не попались!
  Только в Форт-Кирни, на полпути, вам и повезло – вы пошли в магазин, посмотреть, что там продается, и хозяин, медведеподобный мужик с густой бородой, увидев, как вы считаете монетки, взял вас за руки, привел в салун и произнес короткую, наполовину состоящую из бранных слов речь о сострадании и христианской, "мать вашу", добродетельности. Сначала воцарилась тишина, в которой кто-то прошептал: "Чего это он, совсем сбрендил?" Но затем какой-то кривой плюгавенький мужичишка изрек, криво ухмыляясь и показывая на вас трубкой: "А Том дело говорит!" Тут же была пущена по кругу шляпа, мужчины, накидали в неё пять долларов четвертаками и десятицентовиками. Сам же хозяин подарил вам несколько банок со сгущенкой и персиками, а ещё старую бизонью шубу, которая была особенно кстати. Вы носили её по очереди, а по ночам обнимали друг друга и укутывались ею чуть ли не с головой. Шуба подоспела очень вовремя, потому что тогда как раз похолодало.
  Но скоро наступила оттепель – в воздухе запахло весной, дороги (вернее, то, что жители Запада ими называли) развезло, и вы намертво застряли то ли на станции О'Фэллана, то ли в Алкали, сейчас ты уже и не вспомнишь. Повозки и так застревали в грязи, и дополнительный груз никто брать не хотел. В "отеле" вам заломили такую цену, что вы пошли по округе, и договорились с каким-то фермером, что поживёте у него несколько дней, заплатив за ночлег и еду. Каждый день вы ходили к станции и ждали там, не поедет ли кто, а вечером возвращались на ферму. Давно уже начался март, зазеленела трава, даже в бизоньей шубе стало днем слишком жарко, а ничего подходящего не подворачивалось.
  Но не пешком же идти! Во-первых, страшно одним – мало ли кто на пути попадётся? Даже, скажем, волк – а в Небраске они в те годы ещё водились. Во-вторых, сдохнешь ведь по прерии топать – ни обогреться, ни просушиться. А в-третьих... Да какое в третьих? Две девчонки, бредущие пешком на Запад – это слишком ужасно, чтобы о таком даже думать.

  Но наконец, чудо соизволило совершиться! Голодные, замерзшие, немытые, с полутора долларами на двоих, вы спрыгнули с грузовой повозки в Джулесберге и спросили, где найти Картера Уоррена. Вам сказали, что его ранчо милях в двух к югу, и один парень вызвался съездить и передать ему, что Сьюзан и Кейт Паркер приехали. Узнав, что Сьюзан – невеста Картера, вас сразу же накормили горячим рагу и отвели в гостиницу (эта выглядела ещё прилично, в ней было два этажа), где поселили пока что в один номер на двоих. Вы упали на большую кровать в изнеможении. Вы добрались!

  В Джулесберге в то время было около дюжины домов. Его не стали отстраивать на пепелище после погрома, учиненного шайеннами год назад, а переместили на три мили, ближе к форту Рэнкин. Тут жило от силы полсотни человек: был отель, салун, магазин, церковь и несколько складов, с которых товары увозили в Денвер и, наоборот, на восток, в Омаху и Сент-Джозеф.
  Город этот, в отличие от большинства других городов, названных в честь генералов и президентов, был назван в честь бандита, Жюля Бени. На вопросы, почему к французскому имени Жюль приделали немецкое окончание "бург", почему назвали по имени, а не по фамилии, откуда взялось это "с" на конце (толи "город Жюля", то ли намек был на то, что их, Жюлей эдаких, тут много) и другие "почему" – у истории нет ответов. Зато есть жутковатая легенда о том, как Жюль Бени стал заведывать тут торговым постом и по совместительству станцией дилижансов, а затем начал эти дилижансы увлеченно грабить. В шестидесятом году Сентрал Оверлэнд, Калифорния энд Пайкс-Пик Кампани, которая тогда заправляла перевозками, поручила своему агенту, Джо Слейду, разобраться, что, мать твою, не так с этими дилижансами и почему их так часто грабят. Заподозрив неладное, Слейд уволил Бени, и между ними началась вражда. Таким же вот мартовским днем Бени подстерег Слейда, влепил в него заряд картечи и оставил подыхать на дороге. Но каким-то чудом Слейд выжил, выздоровел, и в августе шестьдесят первого выследил Бени, давшего деру в Вайоминг, около станции Колд Спрингс. Слейд схватил Бени, привязал к забору, всадил в него пять пуль, а перед тем, как всадить шестую, говорят, всунул ему пистолет в рот. Потом он отрезал его уши и стал носить их на цепочке от часов.

  В общем, по-любому, город надо было назвать либо Джулесберг, либо Слейдберг, но кому захочется называть город в честь человека, который носит на цепочке отрезанные уши? Никому – и по крайней мере на этот вопрос у истории был ответ.

  Итак, мы отвлеклись.

  Через полчаса после того, как вы остановились в отеле, в дверь постучался какой-то мужчина. Он был хорошо одет и весьма учтив. Это оказался хозяин гостиницы (заселяла вас его супруга). Он спросил, нужно ли вам что-то с дороги. Сьюзан пожала плечами. "Помыться бы не помешало". Он сказал, что помыться можно либо рядом с прачечной, либо он может нагреть вам лохань с водой, но это будет стоить тридцать центов. Сьюзан вздохнула и сказала: "Ладно, давайте! Скоро замуж ведь!"
  – А то вдруг он посмотрит на меня, такую растрёпу, и передумает жениться? – подумала она вслух, когда хозяин закрыл дверь. – Что тогда делать будем?
  Ещё через десять минут в дверь постучался другой мужчина, помоложе. Он был в измятом плаще, кажется, в рабочей одежде, но при галстуке. В зубах его колыхалась травинка, а одну руку он держал за спиной. Вы насторожились.
  – Мисс Сьюзан Паркер? – спросил он у Сью, открывшей дверь.
  – Да! – ответила твоя подруга. – А вы кто?
  Он наклонился в сторону, выплюнул травинку за дверь и сказал, вытащив из-за спины букетик полевых цветов:
  – Я-то? Я твой муж! Жених то есть. Не узнала штоль? Картер я. Пошли жениться.
  – Ой! А я не готова! – опешила Сьюзан, пытаясь распознать в этом ухаре Картера Уоррена с фотографии.
  – Да лан те! Я уже священника позвал, – с улыбкой возразил "жених".
  – Что, вот так сразу что ли? – предприняла последнюю попытку Сьюзан. – Надо как-то это... привыкнуть там...
  – А-а-а! – все так же улыбаясь, протянул Картер. – Канешн, что за вопрос! Привыкай! Пятнадцать минут хватит? Я внизу подожду!
  Он посмотрел на неё, на всякий случай подмигнул и закрыл дверь, и ты поняла, что с этим человеком спорить, похоже, бесполезно.
  – Ой, у меня платье не глажено! Голова не мытая! Как же я пойду-у-у!? – Сьюзан в отчаянии бросила букет на кровать и схватилась за голову.
  Но Картеру Уоррену на всё это было на это наплевать. Через полчаса их обвенчали в маленькой Джулесбергской церквушке. Ещё через час вы оказались на ранчо Си-овер-Даблью-Бокс. Такое у него было клеймо – буква W вписанная в букву C, а вокруг ещё рамочка.

  Картер Уоррен оказался совсем не похож на человека, которого вы видели на фотографии. Там он выглядел эдак серьезно, как будто закончил если не колледж, то по крайней мере все классы воскресной школы, и был каким-нибудь конторщиком на прииске горнодобывающей компании.
  В жизни же он выглядел так, что с первого взгляда становилось понятно – этот парень если и имел какое-то отношение к воскресной школе, то скорее всего потому что в детстве кидался камнями в детишек, которые там учились, а если и заканчивал колледж, то либо имени Джеймса Маршалла, либо имени полковника Кольта.
  Лучше всего его описывали, пожалуй, слова "лихой" и "упертый".
  Фигура у него была крепкая, хотя и не сказать, чтобы богатырская. Среднего роста, он не выделялся бы в толпе, но широтой плеч природа его не обидела, так что толпа скорее всего сама бы расступалась перед ним.
  У него были вполне правильные черты лица, русые волосы, ни бороды, ни усов он не носил, челюсть у него была тяжелая, а взгляд серых глаз – быстрый. Эти глаза имели три выражения: "Да всё зашибись!", "Кто тут против меня!?" и "Слыыышь!!!" И вот когда глаза его принимали третье выражение, казалось, что этим взглядом он может остановить товарный поезд или по крайней мере повозку-Конестогу. И ещё в глазах его частенько проступал какой-то свирепый интерес к жизни – видимо, Картер любил её пробовать на прочность своей башкой.
  Костюм его всегда был измят, и даже в церкви, во время свадьбы, лицо не покидала развязная улыбочка. Он громко говорил, громко смеялся, легко вспыхивал и легко остывал. При этом вспыльчивость сочеталась с упрямством – если он что-то втемяшивал себе в голову, то переубедить его было трудно.
  Короче говоря, Сьюзан попался бычок не самый крупный, но точно самый бодливый на добрых полсотни миль вокруг Джулесберга.

  Картер был родом из Кентукки и с детства склонен к авантюрам, так как верил в свою удачливость. В сорок девятом, в десять лет, он попытался убежать из дому и добраться до Калифорнии. Отец его, который тоже мягким характером не отличался, догнал его на полпути, притащил домой и постарался выбить у него из головы всю эту калифорнийскую блажь. Картер надолго затаил обиду и стал ждать удобного случая. В следующий раз он сбежал в пятьдесят восьмом, украв отцовскую лошадь. Тогда золото нашли в Пайкс Пик в Колорадо, но до Колорадо он не добрался, а поначалу задержался на реке Миссури, работая на переправе паромщиком. Затем, скопив немного денег на снаряжение, он вместе с караваном пересек Великие Равнины и двинул в Айдахо – там как раз тоже нашли золото.
  В Айдахо ему повезло – пока на востоке бушевала война, он намыл себе небольшое состояние. А потом быстро и яростно всего за одну неделю спустил его в карты, в процессе не обделив вниманием также выпивку и красоток.
  Неудача не обескуражила Картера Уоррена. Он отправился в Неваду, в Аврору – и там тоже ему повезло: он выкопал своими руками шахту, чуть не погиб в ней, но нашел богатую жилу. Этими деньгами он уже распорядился умнее – стакнулся с приятелем и вложил их в питейное заведение в Денвере. Пока приятель занимался кабаком, сам Картер попытал счастье в третий раз – и застолбил прииск уже в Колорадо, близ Альмы. Но здесь удача его оставила – золото попадалось редко, и к шестьдесят пятому стало ясно, что в третий раз вытащить несколько тысяч баксов из земли не удастся.
  Рассудив, что в четвертый раз ставить на одну и ту же карту глупо, Картер решил больше никогда не заниматься золотодобычей. Вместо этого он продал долю в бизнесе своему другу, подсчитал деньги – вышло прилично – и стал думать, во что бы их вложить. Держать свой кабак или магазин он не хотел – улыбаться посетителям, даже если они тебе не нравятся, было не в его стиле.
  Оглянувшись вокруг, потолковав с людьми и почитав газеты (читать он умел, пусть и по слогам), он понял, что будущее в этой стране – за железными дорогами. Маршрут, по которому должна была пройти трансконтинентальная железная дорога, оставался в некотором роде тайной, но Картер не сомневался, что она пойдет через Колорадо так или иначе. Где большая стройка – там много голодных мужчин, а мужчин надо кормить мясом, а значит, спрос на говядину будет ого-го! Работать со скотом он умел с детства и даже немного соскучился по этому делу.
  Проблема была одна – достать стадо в Колорадо в те дни было непросто, ведь не было ещё ни тропы Гуднайта-Лавинга, ни Великой Западной Тропы, и даже Чисхольмская ещё была толком не открыта. Картер начал собирать стадо по-немногу – тут десять коров, там дюжина, здесь пяток. Вероятно, какое-то их количество он даже украл или отжал – про это он вам не рассказывал, но наверняка так оно и было, судя по тому, какое большое и витиеватое клеймо он себе выдумал. Чтоб не видно было, что там под ним – для чего ж ещё?
  Пока стадо собиралось, он решил, что в двадцать шесть лет уже пора обзаводиться семьей, а поскольку знакомиться и заводить романы не умел, да и не считал это нужным (чего время терять?), он дал объявление в газеты. В Сьюзан его больше всего обрадовало, что она, во-первых, уже жила на ферме ("значит, не будет воротить нос от скотины"), а во-вторых, что она сирота ("значит, если уж согласится приехать, то навсегда"). Ну, а с фотографии на него смотрела девушка здоровая, что его тем более обрадовало – зачем ему, спрашивается, больная?
  Также он размышлял, где бы обосноваться, и пришел к выводу, что лучше Джулесберга места нет – именно потому, что город пережил нашествие индейцев, и значит, куча народу из его окрестностей разъехалась. Картер довольно точно угадал, что как дорога пойдет после Джулесберга – это ещё "хер его знает", но вот через Джулесберг она пройдет точно ("а как ещё-то?"). А это означало, что индейцев армия скоро разгонит, а вот цены на скот в обезлюдевшем краю взлетят до небес. Ведь где стройка – там много голодных мужиков, а кормить их надо непременно мясом! И желательно свежим.
  Осенью шестьдесят пятого он нанял парочку работников перегнал стадо в двести голов через весь штат и быстро построил временный дом – из двух "половин". Два сруба стояли как бы под одной крышей, но между ними эта крыша образовывала навес шириной ярдов в шесть. В одной "половинке" спали работники, в другой – он сам, под навесом дремала собака и бегали куры. Также споро он соорудил здоровенный амбар для сена, корраль для лошадей и сарай для всякой всячины. Построено всё было на скорую руку – кривобоко, но добротно. Начал он также строить и большой дом, куда более обстоятельно, но вскоре притормозил – решил подождать, пока дорога дотянется до Джулесберга, и его вложения начнут окупаться. Пока же стадо потихоньку росло – свободных пастбищ было много, коровы телились, оставалось только ездить по ним и следить, чтобы скот не украли.
  Молодой, резкий, уверенный в себе, привыкший сразу наезжать, Уоррен отлично вписался в среду суровых покорителей Запада: те немногие соседи, что у него были, предпочитали с ним не связываться, даже если он уводил у них неклейменого теленка или поил скотину в "их" ручье.
  – Слыышь?! Это свободная страна! – говорил он, если кто-то всё же пытался возражать. – Купи себе ручей – тогда и выебывайся на меня! – и все вопросы сами собой отпадали.

  Вот в какое место вы приехали на старом рессорном багги, который Картер арендовал на день, а его рыжий беспокойный конь по кличке Наггет бежал за вами.
  В той половинке дома, в которой жили вы, было две комнаты – "холл", он же кухня, и спальня.
  – А где мы Кейт спать положим? – спросила Сьюзан.
  – А я чет и не подумал! – сказал Картер, почесав затылок. – О, я тебе сена брошу в холле? Завтра сгоняю, закажу кровать по каталогу. Или софу может лучше... Да, точно, софу – для холла-то! Софу ж положено? Давайте обедать! Я ща печку затоплю и стейки вам зажарю, а завтра уже сами готовить начнете. Вот, смотрите, где тут что.
  Стейки он зажарил, как надо.
  Спать на топчане оказалось даже неплохо, тем более, что поверх него Картер набросил матрац и простынь. И вообще дом у него получился грубоватый, но уютный. Однако, оказалось, что тебе слышно БУКВАЛЬНО ВСЁ, что происходит за стенкой. Не то чтобы там много о чем говорили! Собственно, в первую же ночь ты услышала, как Сью что-то смущенно шепчет, кажется про тебя, на что Картер ответил ей своим фирменным аргументом:
  – Да лан те! – и судя по интонации наверняка ещё и подмигнул.
  После этого супружеская жизнь молодой четы Уорренов рванула с места в карьер и... эээ... понеслась очень бурно!

  Несмотря на то, что для Сьюзан это был "билет в один конец", первые несколько недель она все же приглядывалась к мужу и сохраняла некоторую настороженность – а нет ли во всем этом какого-нибудь подвоха? Уж больно резко Картер взял её в оборот.
  Но уже через неделю она вынесла свой вердикт: "Пойдет!" – и поделилась им с тобой. Картер выглядел достаточно крепким, чтобы пережить что угодно, достаточно надежным, чтобы от этого что угодно за ним можно было спрятаться, и достаточно мозговитым (назвать его умным язык не поворачивался), чтобы на этом месте посреди прерий построить что-нибудь хорошее. Да, характер у него был крутоват, но если под горячую руку не лезть – терпимо. Сьюзан и не лезла – и всё у них было хорошо. Картер, конечно, ни в какой степени не был джентльменом, а был просто кентуккийской деревенщиной: чувствовалось, что сгоряча он может дать по шее и жене, и тебе, и кому угодно. Но все же где-то там у него, на донышке, жило понимание, что с женщинами нельзя обращаться, как с мужчинами. Во-первых, неправильно, а во-вторых, ничего хорошего не выйдет.
  Кроме того, он буквально влюбил в себя Сьюзан, сразу и навсегда признав, что кухня (она же холл) – это полностью территория женщин. Сказала "снимай сапоги на крыльце" – надо снимать. Сказала "не таскай в дом потную попону" – не таскай. Сказала "вымой руки" – так вымой, йопт! Сьюзан больше всего в той, довоенной ещё жизни на ферме раздражало, что её мнение там в грош не ставили, а тут – считай, маленькое царство. Да, за пределами этой комнаты всё должно было быть, как сказал Картер, и ныне и присно и во веки веков, но это уже её мало заботило.
  Короче, Сьюзан рассудила, что Картер – отличный муж, а на неотесанность можно закрыть глаза. "Мы с тобой тоже не из Бостона приехали!" – сказала она тебе. И с этого момента Сьюзан пустила корни. Быстренько привела она дом в божеский вид, показала, на что способна женская рука, и составила список всего, чего ей было нужно для хозяйства. А следом за ним – список правил: не кусать травинку во время разговора, не курить в доме, не пить больше полулитра виски за вечер (это было больше с прицелом на будущее), не смазывать оружие на обеденном столе и так далее. Картер покачал головой, но сказал: "Ладно, че ты?" – и соблюдал все правила неукоснительно.
  Он никогда не называл вас по именам: Сьюзан он звал "санни" – солнышко, а тебя "долли" – куколка. Тут спорить тоже было бесполезно.

  Как же вы жили?
  Утром Картер вставал до рассвета, кормил и седлал лошадей, завтракал, проверял всё, что требовало пригляда и ехал с работниками объезжать пастбища.
  Сьюзан готовила, убирала, стирала и шила. Готовить надо было в том числе и на работников – ели они в своей половине дома, но Сьюзан сказала, что бегать и носить им не будет. Тогда Картер повесил на крыльце колокольчик, вроде того, что иногда привешивали коровам – Сьюзан звонила в него, и если работники опаздывали, приходилось им есть завтрак и ужин холодными. Обед они обычно забирали с собой и съедали его на пастбище, разогрев на костре, а Картер приезжал обедать к вам.
  Жить на ранчо Си-овер-Даблью-Бокс было, конечно, скучновато – соседи, зная крутой нрав хозяина, к вам не заглядывали. Но какие-никакие развлечения имелись: как уже было сказано выше, денег у Картера оставалось пока ещё много, поэтому раз или два в неделю, во время поездок в город, вы листали в магазине каталог, и иногда что-нибудь из него заказывали. Ждать приходилось долго, бывало, что по месяцу или больше, зато так у вас в доме появились фарфоровые тарелки вместо мисок, новая железная печка, книга рецептов, платяной шкаф для одежды вместо вбитых в стену гвоздей и много чего ещё.
  Иногда Картер махал рукой на пастбища (с его маленьким стадом могли справиться и работники) и ездил в город – "пообщаться с людьми". Там он пропускал стаканчик виски, покупал газеты, но просматривал из них только заголовки – читать он не любил.
  Также он обожал играть в карты – и иногда по вечерам, при свете керосиновой лампы, вы резались в них будь здоров. В частности, именно Картер Уоррен научил тебя играть в дро-покер – стад был для него чересчур мудреным.
  – Улицы-шмулицы какие-то, сидят, думают, потом пасуют! Хрень какая-то! То ли дело калифорнийский – хренак и выиграл! Ну, или проиграл.
  В городе он, правда, не играл – он зарекся делать это на деньги после того случая в Айдахо, и соблюдал правило твердо.

  Как я уже говорил, семейная жизнь за стенкой шла полным ходом, и уже в мае Сьюзан сказала тебе:
  – А знаешь что?
  – Что?
  – А у меня ребенок будет!
  Картер этой новости очень обрадовался – купил дорогие занавески и начал, как сумасшедший, строить "большой дом".
  – А, хрен ли! – говорил он. – Ну пройдет дорога даже, предположим, не тут. Ну, буду значит, гонять скот туда, где пройдет. Делов-то!
  Со строительством он размахнулся – дом должен был быть двухэтажный, с чердаком, и кажется, на меньшее, чем штук пять детей, он был не согласен.

  Но возникло некоторое затруднение – к середине лета по наступившей тишине в спальне ты поняла, что "бурная семейная жизнь" молодой четы сошла на нет.
  Картер поначалу держался молодцом – нет так нет, что поделаешь. Дети есть дети. Но ещё через месяц он начал, мягко говоря, шалеть – с осени он ждал, когда приедет женщина, и вот она приехала, и всё было зашибись, а тут – на тебе! Наверное, если бы в Джулесберге в то время был нормальный бордель, всё бы как-нибудь разрешилось, но... увы – его ещё не было. Не то что нормального – никакого!
  Чувствовалось, что кипящая энергия молодого хозяина требует выхода. Работникам стало доставаться ещё сильнее.

  Как я и написал, у вас к этому моменту их осталось двое – Майк Столленберг и Джеки-Раз-Два. Майк был хитроватый мужик лет тридцати, которого Картер не любил за осторожность. Но Столленберг очень хорошо разбирался в коровах, и Картер нутром чуял, что этот дядька окажется втрое полезнее, когда стадо вырастет хотя бы втрое. А Джеки-Раз-Два был двадцатитрехлетний парень родом из Огайо. Как он сюда попал и зачем – он сам не рассказывал, а Картер не спрашивал. Было ощущение, что он нарочно забрался в глушь, чтобы спрятаться от чего-то или от кого-то, а может, так только казалось. В любом случае работник он был нормальный, не жаловался, не выпрашивал надбавки, не спорил – и Картер его за это уважал. Джеки был низковат ростом, но жилист, и в свободное время играл с ножичком, мастерил себе новое седло (оно у него никак не выходило) или плел ременную плёточку.

  Как назло на свежем воздухе, сытной еде и не особо обременительной работе (не считая стирки, Сьюзан со всем справлялась покуда сама) ты расцвела, как чертова роза Техаса.
  – Ох, ты и красотка стала! – говорила Сью, не скрывая добродушную зависть. – Как пройдет железная дорога тут, так женихи и набегут. С руками оторвут! Будешь к нам в гости ездить? Только честно?
  Картер же изо всех старался на тебя не смотреть, хотя однажды это стоило ему рассеченной брови. Как-то вечером Сью просыпала чечевицу, ты наклонилась и стала её сметать, и Картер, сглотнув и торопливо бросив "пойду выкурю папироску!" с такой скоростью бросился наружу, что расшиб головой о дверной косяк. Если же Сьюзан объявляла, что сегодня вы с ней будете мыться (мылись вы в сарае, там стояла на этот случай бадья для воды, а в стенах было полно щелей), он кашлял, и говорил: "Ну я это... прокачусь на лошадке!" – садился на Наггета и гнал его прочь таким бешеным карьером, что Сьюзан, глядя ему вслед и приставив ладонь ко лбу, говорила:
  – Того и гляди загонит!

  К счастью или нет, тут ему подвернулись индейцы.

  Однажды в августе Картер вернулся злой и одновременно довольный. И с – дыркой от пули в шляпе.
  – Что случилось? – спросила Сьюзан.
  – Да индейцы, мать их, сраные шайенны-шмайенны или кто они там! – ответил Картер, жадно напившись воды.
  – Напали?
  – Ага, ща! Чтобы я им дал на себя напасть?! Я сам на них напал!
  – Один!?
  – Да уж! Столленберг как их увидел, так припустил, что есть мочи! Уволю нахрен!
  – А иначе никак было нельзя? Их много было? – укоризненно спросила Сьюзан.
  Картер обнял её.
  – Иначе никак, солнышко! – сказал он, вытерев тыльной стороной ладони губы и поцеловав её. – А шут их знает! Может, четверо... Но не переживай, я под одним из них лошадь убил, а другого ранил, теперь не сунутся.
  Индейцы, наверное, решили, что это псих какой-то и связываться с ним себе дороже.
  Сьюзан все-таки попросила мужа быть осмотрительнее.
  Но муж вместо этого стал пропадать на пастбищах дольше – кажется, он прямо-таки мечтал о том, чтобы ему под руку кто-нибудь подвернулся. Как назло, индейцы больше не попадались.

  С неделю было тихо и ничего не происходило. Потом в один из дней Картер утром сказал тебе:
  – Не хотел пугать Сью, но мало ли, вдруг меня не будет, а дикари домой пожалуют? Хрен их знает, верно же? Я вот о чем толкую: тебе надо уметь держать в руках оружие. А то мало ли что? Меня дома не будет, а Сью на сносях, как она себя защитит? Я, конечно, за домом поглядываю, далеко не уезжаю, да и колокол у вас есть на случай чего... Но всякое может быть, верно? Короче! Научу тебя стрелять, только от дома отъедем подальше. Возьми пяток консервных банок и скажи Сью, что в город едешь за чем-нибудь. Я тебя на дороге встречу.
  Ты запрягла лошадку, села в повозку, отъехала примерно на милю и там он тебя уже ждал. Картер показал тебе, как заряжать револьвер, ружье и винтовку: как различать, для какого оружия какие патроны (некоторые были металлические, а некоторые – бумажные), как вставлять их в затвор, как надевать капсюль, если требуется, и, наконец, как взводить курок.
  Ты попробовала – ничего сложного, главное не стесняться прилагать силу.
  – Когда заряжаешь, надо всё делать резко, куколка. А когда стреляешь – плавно, – пояснил Картер. – Теперь попробуем пострелять. Говорят, на войне парни из Миссисипи были лучшими стрелками! А как насчет миссисипских девчонок? – и он тебе подмигнул.
  Он расставил банки и вы вдоволь настрелялись по ним. Ты, конечно, сначала попасть толком не могла – то выше брала, то ниже, то слишком сильно дергала спуск.
  – Ничего, ещё потренируешься, будет нормально! – сказал он. – Езжай теперь в город! – и вдруг, когда ты залезала в повозку, хлопнул тебя по заднице. На тебе была надета пара нижних юбок, но лапища у него была мощная, так что получилось всё равно чувствительно.
  – Как тут удержишься... – пробормотал он себе под нос с досадой.
  В следующий раз (через несколько дней) ты уже заряжала оружие без его помощи, а стреляла лучше – тогда в первый раз пуля звонко хлопнула по банке, и она, сверкнув на солнце, подлетела вверх. Руки он в этот раз не распускал, но так на тебя смотрел, что было понятно – слюни у него разве что из ушей не текут.
  На третий раз уже было "неплохо" – ты попала в банку, а потом ещё раз, уже в лежачую, а потом ещё раз.
  – Так держать, куколка! – похвалил тебя Картер. – Руку подальше на цевье держи. Вот та-ак, – он взял твою руку и сдвинул вдоль ложа карабина. – И, эт самое... плечи. Плечи ниже.
  И он положил тебе руки на плечи, чтобы ты их немного расправила.
  – Ну и это. Живот втянуть.
  И, конечно, ты почувствовала, как его рука легла на живот, и весь он целиком прижался к тебе сзади.
  – Да, вот так. Теперь точно не промажешь.