Просмотр сообщения в игре «'BB'| Trainjob: The Roads We Take»

  Защищать тебя вызвался какой-то Франклин Дадли – человек лет двадцати шести. Он одобрил выбранную тобой линию защиты и уточнил, что выступит перед присяжными, а также заверил тебя, что имеет опыт, но ты понимал, что скорее всего это его первое крупное дело.
  В самом начале тебя допросили – во-первых, потребовали изложить, как всё было (писать ты не умел, так что записывал другой человек), а во-вторых, про то, кто ты и что ты, где родился и как тебя зовут. Потом доставили к судье (надев наручники и посадив в особый тюремный экипаж), он зачитал тебе список обвинений и спросил, признаешь ли ты вину.
  Обвинения были такие: "Попытка вооруженное ограбления в составе группы лиц, с использованием летального оружия, имевшая последствиями смерть четырех человек", три убийства при совершении этого самого ограбления и до кучи причинение тяжкого вреда здоровью мистера Гордона. Обвинения в попытке кражи федеральной собственности (лошадей) и нанесения ранения должностному лицу при исполнении (тому самому мистеру Гордону) тебе приплетать не стали – не федеральный же суд.
  Ты, конечно, вину не признал – за дурака что ли держат? Судья, которого звали Рубен Ривз, а называть следовало "ваша честь", был, что называется, не удивлен.
  Потом до суда ты ещё томился в каталажке месяц. Какого спрашивается, черта, тянули? Целый месяц просидел просто так, только адвокат к тебе и заходил пару раз – уточнял детали всякие, задавал вопросы, объяснил, что пока подбирают суд присяжных. Кормили... нормально кормили: рисом, чечевицей – получше, чем в армии.
  Наконец, подошел день суда: на тебя снова надели наручники и на особой тюремной повозке отвезли в суд – большое кирпичное здание с высокими окнами. После месяца в одиночной камере видеть столько людей было радостно, но мысль, что сейчас тебя будут судить и, может быть, приговорят к петле, не радовала.
  А ещё ты почувствовал разницу с первым разом: тот суд, которым тебя судили в Калифорнии, был, конечно, несправедливый (хотя как посмотреть), но какой-то человечий, что ли. Люди, которые там жили, не мнили себя вершителями Правосудия с большой буквы П, они просто нашли тебя с окровавленным ножом и решали, как им с тобой поступить, чтобы выжить, но и скотами не сделаться. А тут... все эти коридоры, зал с сотней стульев, позорная скамья подсудимых, на которую вас с Хьюзом усадили... больно важно всё! Казалось, за такой важностью люди и забудут, что человека судят.
  Тут, если по чести, было от чего оробеть. Ведь всё время до этого ты с этим самым государством, Соединенные Штаты Америки, сталкивался... когда на рейде Сан-Франциско стояли военные корабли? И то не сталкивался, а так, видел мельком. Всё остальное время ты видел, как люди, и довольно простые люди, сами решали свои проблемы. Ты был на войне, но там армия сталкивалась с армией, в сухом остатке – толпа вооруженных мужиков с другой толпой вооруженных мужиков, только с оружием получше и в форме поновее.
  Не так было в этот раз – пусть тебя и судил не федеральный суд, а штат, и всё же чувствовалось, что ты столкнулся с машиной, где есть люди-механики, а есть люди шестеренки. И тебя сейчас впихнут в отверстие на боку этой машины, а что выйдет из, так сказать, выходного отверстия – черт его знает.

  Было лето, стояла жара, народу было не очень много, и свободные места в зале присутствовали. Кажется, в основном собрались газетчики, ну и родственники убитых. Мистер Твоиг, дилижанс которого вы ограбили, на суд не пришел – ему было достаточно, что денежки вернули. Саламанки тоже нигде не было – либо ушел, либо убили. Привели Гарри: он был бледный, осунувшийся, нервный. Вам даже поговорить не дали, хотя сидели вы недалеко друг от друга. Была тут и его семья. В зале дежурили охранники.
  У Гарри был свой адвокат – пожилой, но бодрый сухопарый дядька в строгом костюме, поприличнее, чем у тебя.
  Судью ты уже знал – это был пузатый дядька лет сорока пяти, он сильно потел в своей мантии, вытирал лоб платком и остервенело лупил молотком по деревяшке.
  Сначала уладили какие-то церемонные формальности (господи, чего тянуть-то), привели к присяге (заставили положить руку на библию и сказать, мол, что обязуешься правду говорить, Господь пусть поможет), потом пошло-поехало.
  Суровый хмурый джентльмен рассказал, как было дело – вот, мол, ехал дилижанс, никого не трогал, на станции произошло то-то и то-то, потом дилижанс скрылся от погони, а потом нашли дилижанс и трупы, а означенных джентльменов выследили по следам. В целом, если честно, то, как он рассказал, отражало суть дела очень хорошо, он только сказал, что всех их убили вы на пару с Гарри. Для обоих он попросил за хладнокровное, хорошо спланированное ограбление с тройным убийством смертную казнь – в этом месте где-то в животе у тебя нехорошо ёкнуло.
  Сначала защищаться предоставили тебе.
  Ты сказал, что дилижанс тебя подбил ограбить Гарри. Что ты ни в кого стрелять не хотел, но пришлось защищаться от этого ненормального Пёрселла. Что ты поступил неправильно, но кто ж знал, что так выйдет?
  Когда ты закончил, ты глянул в сторону Хьюза. Лицо его пошло пятнами. Он смотрел на тебя, как на говно.

  Дальше слово дали твоему адвокату. Он попросил возможность выступить перед жюри – в жюри сидела дюжина человек, в основном мужчины от тридцати пяти до пятидесяти лет. Задал тебе несколько вопросов, попросил рассказать, где ты родился, как жил, ну и в целом, как дошел до жизни такой. Потом сказал, вот мол, жители штата Техас, человек за вас воевал верой и правдой, хоть и вообще из другого штата, потом остался не у дел, никто ему руку помощи не протянул, сбили с пути нехорошие люди. А человек хороший: заметьте, как он тащил раненого, рискуя собой! Нет, перед вами не хладнокровный убийца, перед вами – жертва обстоятельств. И так далее.
  Говорил он неплохо, да только больно напыщенно.

  – Генри Оливер Хьюз, вы готовы выступить в свою защиту?
  – Да, – глухо ответил он.
  – Вам есть, что добавить к словам подсудимого Финча?
  – Не, – нехотя сказал он. – Так всё примерно и было.
  – Ваша честь! – взвился его адвокат. – Позвольте мне...
  – Да сиди уже! – Гарри, на которого из-за раны не стали надевать наручники, махнул на него рукой. – Так всё и было! – повторил он угрюмо, но твёрдо. Адвокат аж побелел.
  – Таким образом, вы признаёте себя виновным в организации и совершении вооруженного ограбления?
  – Ну так, – набычился Гарри. – Ограбить ограбил. Но никого не убивал. Наоборот, меня самого чуть не убили. Желаете, я вам дырку покажу? – и скривился.
  Судья жахнул молотком по столу.
  – Посерьезнее! Вы стреляли в рядового Гордона? Признаёте?
  – Какого рядового Гордона?
  – Солдата из конвоя, которого ранили картечью во время погони.
  – А-а-а. Не. Я в воздух стрелял, так, отпугнуть. Дилижанс на кочке подпрыгнул, вот я и попал, видимо, случайно. Не признаю, короче.

  Потом приступили к допросам.
  Прокурор задал вам обоим по нескольку штук. Гарри он спросил, как давно тот был знаком с Пёрселлом и так далее. Гарри отвечал полностью равнодушно, немного даже пренебрежительно.
  Потом он спросил, готов ли Гарри раскрыть имя четвертого участника.
  – Да я и не помню, – сказал Гарри, и послышались смешки. Судья снова хлопнул по столу. Гарри стушевался, но потом продолжил.
  – Мы его все по кличке знали. "Дуранго" или как-то так. Я не знал, что он человека зарежет, я ему сказал только...
  – Довольно!
  Прокурор спросил, правда ли, что Хьюз убил человека в Мексике.
  – Протестую! – возразил адвокат. – Случившееся в другой стране...
  – Отклоняется, – возразил судья. – Мы пытаемся установить, способен ли подсудимый совершить преднамеренное убийство.
  – Ну, скажем, способен я, способен. Чего галдеть? – снова набычился Хьюз. – Но это не совсем...
  – Довольно! – прервал его прокурор. – Вы ответили. Ваша честь, если...
  – Эй, погоди! – крикнул Хьюз. – Тут моя семья в зале. Я хочу, чтобы они знали, как дело было, я им не рассказывал. Это недолго. Ваша честь, разрешаешь?
  – Хорошо, – согласился судья Ривз. – Рассказывайте, только покороче.
  – Короче, – кивнул Гарри и повернулся к отцу. – Он ударил одну дамочку по лицу, а я ему по морде дал. Он вроде сначала успокоился, потом достал нож, сказал, мол, пойдем-выйдем, а я ему говорю, мол, у меня другие планы. Он бросился на меня, а я его и застрелил. Вот и вся история, – он снова повернулся к судье, ища у того если не поддержки, то понимания. – Я не знаю, убийство это или нет. Он мексиканец был, вообще-то.
  – Есть ещё вопросы к подсудимому?
  – Как его звали? – спросил прокурор.
  – Кого?
  – Человека, которого вы убили.
  – Ой, да я не помню. Я же сказал, он был мексиканец. Что я, всех мексиканцев в Соноре знать должен?
  – Спасибо, Ваша честь, у меня всё, – сказал прокурор многозначительно, страшно довольный не то собой, не то ответами Гарри.

  Потом вопросы задавали тебе.
  Прокурор достал откуда-то твой револьвер и показал всем.
  – Это ваш револьвер?
  – Да.
  – Охрана, подержите мистера Финча – тебе на плечи легли две руки, придавившие тебя к скамье. Я поднесу револьвер поближе и покажу его подсудимому, для безопасности я снял капсюли с бранд-трубок. Подсудимый, возьмите его в руки, осмотрите. Не считая капсюлей, револьвер в точности в том виде, в котором его у вас изъяли? Так же заряжен?
  – Да.
  – Вы убили Шелдона Пёрселла из этого револьвера?
  – Да.
  – Это флотский кольт тридцать шестого калибра, господа присяжные. Он заряжен коническими пулями, найденными у подсудимого. И я обращаю ваше внимание, что согласно отчету коронера все три человека были застрелены такими пулями. А на теле Шелдона Пёрселла был найден флотский кольт, точно такой же, с той разницей, что заряжен он сферическими пулями.
  Черт бы побрал этого Пёрселла! Сдох, а в могилу тебя тянет! Кто мог знать, что у него там круглые пули!?
  – Адвокат, вам есть что добавить? – спросил судья.
  – Я в оружии не очень разбираюсь, ваша честь, – смутился адвокат. – Но наверное, при попадании пули могли сплющиться. Разве не так?
  Некоторые в зале снова хихикнули.
  – Эй, мне есть что добавить! – сказал Гарри. – Ваша честь! Можно? Там как дело было. Я был ранен. Пёрселл отобрал у меня револьвер, чтобы я не мог сопротивляться. Он в людей стрелял из моего. А потом мне его Блэйн назад отдал. А у меня как раз конические пули, или как их там. Остренькие которые.
  – В показаниях мистера Финча ничего этого нет! – строго перебил его прокурор.
  – Мой подзащитный просто не придал этому значения! – выкрикнул адвокат.
  Поднялся шум.
  Бум! Бум! Бум!
  – Следующий вопрос.
  – Подсудимый, – прокурор снова обратился к тебе. – Вы принадлежите к какой-либо политической партии?
  – Протестую! – возразил адвокат. С него пот лил градом. – Несущественный вопрос.
  – Принято. Следующий вопрос, мистер Тарвер.
  – Подсудимый, в каком полку вы служили?
  – Протестую! Несущественный вопрос.
  – Адвокат мистера Финча, ваша честь, в своей речи упоминал военную службу обвиняемого, значит, для него этот вопрос существенный.
  – Принято. Протест отклонен.
  – Так в каком?
  – В пятом кавалерийском.
  – В какой роте?
  Ты назвал роту.
  – Скольких человек вы убили на войне, мистер Финч?
  Ты сказал, что не помнишь, кто их там считает? Ну, может, нескольких.
  – С ваших собственных слов, в Калифорнии вы были рейнджером. На этой работе вы убивали людей?
  Ты ответил, что упаси Господи!
  – А индейцев?
  Ты ответил, что индейцев-то, конечно, да, ну на то они и индейцы!
  – Сколько?
  Ты сказал, что так вспомнить сложно.
  – Спасибо, ваша честь, у меня больше нет вопросов.

  Потом слушали свидетелей. Прокурор, оказывается, за месяц подсуетился, нашел людей, и даже перестраховался – свидетели давали показания по тем вопросам, в которых вы уже и так всё выложили.
  Свидетелей было человек пять, они говорили и говорили. Прокурор расспрашивал их о том, об этом. Адвокаты в основном молчали.
  Был среди свидетелей какой-то завсегдатай пивной, где вы в Сан-Антонио пили с Хьюзом, он подтвердил, что вы были знакомы до ограбления. Неизвестно, чем ему насолил Хьюз.
  Был свидетель, при котором Гарри трепался, что убил человека в Соноре.
  И был свидетель, который служил в пятом кавалерийском в твоей роте. Он сказал, что тебя запомнил плохо, потому что ты дезертировал в шестьдесят четвертом, а потом уже после войны объявился в Сан-Антонио. И ещё, что на тебя думали некоторые, что ты убил капитана Гиббса, но точно никто не знал.
  – Протестую! Это предположение! – взвился адвокат.
  – Это оценка личности подсудимого сослуживцем. Характеристика, если хотите.
  – Протест отклоняется, – согласился судья.
  Поднявший было голову стенографист снова зачирикал перышком.

  Потом были свидетели защиты. Ну, то есть, у тебя никаких не было, только у Гарри. У него там были какие-то друзья семьи, которые рассказывали, какой он отличный парень и мухи не обидит.

  Потом вам дали сказать последнее слово. Так и назвали, черт его дери, "последнее слово".
  Гарри обратился к своим родным, сказал, что ему жаль, что так всё пошло. Долго он рассусоливать не стал.
  Ну, а ты что сказал?

  Потом жюри ушло на совещание. Совещалось оно минут пятнадцать.

  Вас обоих признали виновными: Гарри в организации вооруженного ограбления с отягчающими и покушению на убийство солдата, а тебя – в ограблении с отягчающими и убийстве второй степени. За недостатком улик и учитывая показания Гарри, тех двух бедолаг на тебя вешать не стали, но зато и самозащиту при убийстве Пёрселла не зачли.

  Прокурор своё дело знал, а вот адвокаты – не очень.

  В итоге ты получил семь лет, а Хьюз – двенадцать.

  СЕМЬ. ЛЕТ. ТЮРЬМЫ.

  Тебе было двадцать шесть лет, а когда ты выйдешь, тебе будет тридцать четыре. Самые лучшие годы жизни пройдут за решеткой. Понял?

  – Заседание закрыто!

  Бум!

***

  Хантсвилль Юнит Тексас Стейт Пенитеншери – так её называли, или в простонародье "Застенок". Один раз увидев башню из красного кирпича, с часами наверху, что встречала каждого на входе, ты уже никогда не забывал, как она выглядит.



  Сюда тебя этапировали на особой повозке с решетками на окнах – из Остина пришлось ехать почти полторы сотни миль. Эх, предупредил бы ты Шефа, может, он бы как-нибудь тебя отбил... что-нибудь придумал... а так... не для того строили такие повозки, чтобы из них сбегать.

  Всё здесь было серое, неуютное, тоскливое. А не для того такие тюрьмы строят, чтобы в них было приятно!
  Можно было бы задаться вопросом, а почему в Хантсвилль? А потому что это была единственная исправительная тюрьма штата Техас. Была своя кутузка, конечно, в каждом городке, но это для пьяниц, мелких воришек да попрошаек. Были ещё работные дома – но это только для бродячих нигеров, которые рановато возомнили себя свободными.
  Но только в одной тюрьме в Техасе содержали убийц, воров и мошенников, у которых сроки исчислялись годами и десятилетиями – Ханствилль, "Застенок".

  Распорядок был не то чтобы суров, но для тебя, привыкшего "когда хочу встаю, когда хочу лежу" обременителен (кстати, армия не исключение – не считая активных кампаний, дисциплинка в транс-миссисипской армии, в которой ты служил, хромала).
  Вы спали по двое на жестких койках, под чего уж там, довольно тонкими одеялами. Камеры крохотные – летом даже вдвоем довольно душно. Кормили в основном разным дерьмом – не, ноги протянуть от такого, конечно, было нельзя, да и порции нормальные, но и в рот оно уже через неделю не лезло. Чечевица, ячка, кукурузная мука – и тому подобное. Давали сушеные овощи и фрукты, а также лимоны – чтоб цинги не было, но у некоторых все равно была. Вообще лазарет всегда был переполнен, как и сама тюрьма.
  Суть режима заключалась вот в чем: порознь спим, порознь отдыхаем, вместе работаем, вместе гуляем, но всё – молча! Серьезно, говорить между собой заключенным запрещалось. Конечно, вы перекидывались фразами в мастерских и на прогулке, но пошептаться можно было только в камере, да и то быть начеку – периодически охранник ходил и следил, чтобы вы не болтали.
  Мылись вы раз в неделю в особом помещении с деревянными бадьями, стоя в которых и положено было мыться. На помывку отводился кусок мыла и пять минут времени: не успел смыть – твои проблемы. Но иногда (опять же из-за наплыва "гостей") помывку задерживали – тогда две недели ходили не мытые. У некоторых были вши, но, благодаря изоляции, не у всех.
  Работа была необременительная – плести веревки и канаты, шить какую хрень, делать колеса для телег, а кто умел работать с металлом – обручи для бочек. Ты сначала и не знал, что есть что-то кроме верёвок, но это отдельная история. Платили за работу... 3 цента в день! Целых три цента!!! "Плюс кормежка, плюс ночлег, плюс всегда трудоустроен! Ещё и жалуетесь!" – говаривал старший надзиратель, посмеиваясь. Жаловались на оплату только новички – за это всегда прилетали неприятности. Скажем, пошел мыться, а у тебя пуговицу с одежды срезали. Расстегнута? Расстегнута! Наказание!
  Денег на руки, конечно, никто не давал – черта с два. Смысл был такой, что у многих из вас за душой ни черта нету, а так к моменту выхода подзаработаете – долларов десять в год выходило. Страшные деньжищи, как ни погляди!
  Ну, а хуже всего, как ни странно, было на прогулке. Думаешь, вы гуляли, как нормальные люди? Черта с два! Встаёте в цепочку, одну руку на плечо впереди идущему, другую на пояс, охранник стучит по деревяшке – делаете в ногу маленькие шажки. Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук – бредёт человеческая гусеница по кругу. А если плохо шли – могли и цепью сковать. Но чаще просто били – когда не можешь дать сдачи, очень быстро доходит, чего от тебя хотят, если задача не сложная. Но даже не в этой идиотской многоножке была беда – тоскливо было видеть солнце, облака, птиц... И знать, что это всё не для тебя.

  Что ж ещё-то сказать, чтобы описать три года взаперти?
  Ха! Наказания, конечно! Самое простое – вас били. Били кнутом – но по закону нельзя было нанести заключенному больше шести ударов кнутом, вот незадача. Поэтому чаще били паддлом – специальная такая пластинка из дерева или из твердой кожи, иногда с заклепками, или же деревянными дубинками – не очень тяжелыми, что компенсировалось количеством ударов. Да и просто ногами били конечно же. Били в основном за разговоры, за нарушения распорядка, за расстегнутую рубаху и так далее. Били без ярости: обыденно, пресыщенно, но с неизменным злорадством – как будто херовые приемные родители наказывали плохих приемных детей. Охранники, для которых следить за вами было работой, воспринимали вас, как обузу, возможно, из-за количества. А может просто такая вот у них закваска и других не берут, а если и берут, превращаются они в бульдожек.
  На севере, говорят, ещё обливали водой, но в Техасе пойди эту воду достань, так что водными процедурами тюремщики вас не баловали.
  Бывало, что кого-то из заключенных переклинивало, и он лез в драку с охраной – вот таких били остервенело, как будто ждали специально этого момента, чтобы не сдерживать себя.
  Поскольку ты вёл себя послушно и сильно не быковал, тебя били редко. Один раз, правда, уже и не вспомнишь за что (кажется, стал спорить на помывке) посадили в карцер. Каменный холодный мешок, ни сесть, ни лечь как следует, хлеб и вода. Продержали недолго – пару суток, видимо, хотели просто посмотреть – как тебе оно? Любили эти мрази эксперименты над людьми ставить: сломается или нет, сдастся или нет, превратится в червяка или не сейчас.

  Но были и "развлечения".
  Читать ты не умел, но можно было ходить в воскресную школу – этим ты и занялся. Обычно по воскресеньям вам давали обед чуть получше – добавляли жира и масла в кашу, а ещё разрешали подольше гулять, ну и работ не было. Но ещё, если хорошо себя вел, можно было пойти в церковь, и даже поучаствовать в службе – и многие пользовались этим просто чтобы внести хоть какое-то разнообразие в свою жизнь.
  Священников было аж два на выбор – католик и пресвитерианец. Ты пошел к католику – всплыло почти забытое детское воспоминание – фра Бенито в разрушенной миссии. Фра Бенито был хороший, добрый человек, а этот, преподобный Джордж – тоже оказался ничего, только времени на всех у него не хватало. Ну, это легко решалось – кто себя "плохо вел", в воскресенье сидел взаперти.
  После утренней мессы проходили занятия – суровые мрачные мужики в робах сидели за столами и выводили на досках мелом буквы. Потом вы читали библию – сперва вслух, затем про себя.
  Наивно было бы думать, что ты научился писать таким образом – раз в неделю посещая воскресную школу в толпе страждущих. Но кое-что отложилось – ты мог написать своё имя, прочитать любой указатель и страницу из библии (не поняв где-то половину слов). Уже кое-что!

  Вторым развлечением были сокамерники. Вообще-то всё могло быть ещё хуже – попади ты в тюрьму на севере, в Нью-Йорке или около того, ты оказался бы в одиночной камере согласно правилам Обёрнской системы. Но на юге после войны заключенных было так много, что вас запирали по двое, и это было некоторым облегчением.
  Бывших сообщников держали не только в разных камерах, но и в разных блоках, так что Гарри ты за три года так ни разу и не увидел, разве что мельком. Вы могли бы пересечься на службе, но то ли он ходил к пресвитерианцам, то ли не горел желанием тебя видеть.
  Первый твой сокамерник был Калеб. Калеб – и всё. Его привезли вместе с тобой, посадили за то, что он убил полицейского. Через пару недель его заменили.
  Потом был какой-то скользкий тип, который подбивал тебя устроить побег – ну явно подсадной, и ты его послал. Фантазии у охраны было ни на грош.
  Потом был старикан лет пятидесяти, Илай Саммерс. С ним вы поладили – обоим было чего порассказать. Он сидел за грабеж, и сидел уже не первый раз. Илай был тихий, но болтливый дед. Обычно расселение бывших сокамерников по разным камерам воспринималось, как наказание: новый человек рядом с тобой – это всегда неуютно, да и после года в двухместной камере люди обычно воспринимали друг друга, почти как родственников, даже если и успевали возненавидеть.
  День за днём, шепчась с верхних нар на нижние и наоборот, вы рассказали друг другу почти всю свою жизнь – не охранников же в сотый раз обсуждать! И у него была жизнь не менее интересная, чем твоя. Были в ней и несчастная любовь, и предательство, и стычки с индейцами, и большие города, и разные выкрутасы судьбы.
  Илай тебя не осуждал.
  – Плохо, что людей ни за что убили, – пожимал он плечами. – Но я понимаю, не ты их с собой взял, а оставлять было стремно. Понимаю. Но ни за что убивать не стоит. Зато тех, кого стоит – тех и не грех убить, я так считаю.
  Он настоял, чтобы ты попросил у священника библию и смог читать её в камере, когда свет из окошка падал как следует. Вообще-то библии давали очень неохотно – ведь их могли и порвать, и, что хуже, пронести в них что-нибудь. Но при хорошем поведении многое разрешалось такого, чего не разрешалось другим.
  Ещё он тебя утешал. Утешение у Илая было одно – "могло быть хуже".
  – Вот, скажем, англичане знаешь, как делают? Ставят в камере машину – крутишь ручку, тяжело крутишь – шестеренки проворачиваются в ней. До щелчка. В день должен столько-то щелчков сделать. А не сделал – жратвы не получишь! К труду приучают так, суки. Англичане – самая поганая нация, прости Господи. Хуже них только коп-ирландец и торгаш-шотландец. Эти если споются – всем хана, всех в рог бараний скрутят.
  Но в шестьдесят седьмом Илай досидел последнее и вышел на свободу.

  Какое-то время ты сидел с одним воришкой-рецедивистом, Суинни Ласкером. Этот если и болтал, то не про своё прошлое – он был всегда начеку.
  Ну, а в шестьдесят восьмом, весной, его заменили на Билла Ягера. Билл был потомком немецких переселенцев, как раз из Сан-Антонио. Он был сильный, широкоплечий, здоровый малый лет двадцати пяти, помоложе даже, чем ты. Он получил десять лет за убийство солдата, которое, как он сам говорил, было непредумышленным, но ему там чуть ли не попытку мятежа приплели.
  Билл взял с тебя слово, что ты его не выдашь, и с помощью ложки сделал тайник в полу. Там он припрятывал какие-то детали, которые ему передавали разными способами с воли. Билл на многое открыл тебе глаза – у него брат был охранником в другой тюрьме в Луизиане, и он кое-в-чем понимал.
  – С воли многое можно передать, если знать, через кого. Только не на свиданиях! После свиданий раздевают полностью, а когда из мастерской идешь, обыскивают, но не так. Есть трюки всякие, как внимание отвлечь. Например, спрячешь клепку во рту, начнут обыскивать, а ты её вроде как выронил. Тебя побьют, конечно, не особо сильно. А в ботинок-то уже не заглянут! И так далее.
  Он же открыл тебе глаза на то, как попасть в мастерскую получше.
  – Дурачок, что ж ты им не сказал, что резать по дереву умеешь? Попросись в столярку!
  Ты сказал, что столяркой-то как раз не владеешь.
  – А, никто не владеет. Просто повод нужен, чтобы туда человека определить.
  Так ты попал в столярную мастерскую. Поскольку работать с лаками и делать шлифовку ты не умел, старшина решил посмотреть, как ты и вправду режешь по дереву. Тебе выдали резцы, и поначалу с ними было непривычно, но потом ты начал вырезать неплохие вещи – уточек, мыльницы, буквы, солдатиков. Поначалу это было просто избавление от плетения канатов. Но потом охранники стали тебе заказывать то или это – ты приноровился, и через некоторое время мог рассчитывать на особое отношение. Освоил приклеивание, собрал по фотографии настоящую модель дилижанса, что всех восхитило! Говорят, начальник тюрьмы (тот ещё упырь) поставил её себе в шкаф.

  И так ты смог попроситься в рабочую бригаду. Туда многие хотели попасть. Конечно, тебя не хотели отпускать... но ты был чертовски убедителен, и договорился, что раз в два месяца тебя будут в неё ставить. Рабочая бригада – это наемный труд. Тюрьма сдавала живую силу железнодорожникам, строителям дамб и другим организациям. Вы выезжали на неделю или около того, скованные в цепочку или попарно махали кирками и лопатами. Дробили камни, делали насыпи, клала шпалы и рельсы, мостили дороги, валили лес, рыли канавы. Работка была тяжелая, но за возможность побыть на воле, увидеть поле, лес или реку, многие готовы были на всё.
  – Эх, мне б туда попасть! – говаривал Билл, но его туда не назначали. Чуяли, падлы, что парень замышляет побег, только доказать не могли.

  Да, о посетителях! Думаю, не надо уточнять, что долгое время твоим посетителем была Мэри Тапси – ей, конечно, в Сан-Антонио всё рассказали. Посещения разрешались в зависимости от поведения – от одного раза в три месяца до двух раз в месяц, по воскресеньям. Мэри приезжала обычно в последнее воскресенье, привозила пирог (хоть его и протыкали шомполом надзиратели, а иногда и пальцами в нем копались, и кусок себе отламывали, он все равно был неимоверно вкусным). Свидание длилось сорок минут – в начале она всегда шутила и держалась молодцом, но через полчаса обычно начинала плакать. Спрашивала, что тебе привезти. Но чем можно было владеть в этой темнице? Да, практически ничем. Привозила табак – на него можно было в мастерской что-нибудь выменять. Курить заключенным разрешалось или во время свиданий, или раз в день, под присмотром, и только "привилегированным". И все равно табака чертовски не хватало – ведь он так напоминал о доме, о воле, о вечерней прохладе под козырьком крыльца, о кресле качалке! Всякий за него готов был душу продать!
  Иногда Мэри Тапси болела – тогда она не приезжала, а только присылала письмо. Ты уже мог кое-как разобрать его, да и она писала не сама. Письма были короткие – как дела да как поживаешь. Ну и что ответить-то?

  Но однажды посетитель пришел к тебе не в последнее, а в предпоследнее воскресенье.
  Ты вошел в комнатку для свиданий и увидел какого-то щеголеватого джентльмена – короткие пижонские баки, подстриженные аккуратные усы, котелочек, расшитый жилет.
  Ты раскрыл рот, чтобы позвать охрану и сказать, что вышла ошибка, повернулся к двери.
  – Малой! Ты что, не признал!? – спросила эта улыбающаяся морда. – Ты забыл что ли всё, да? Тебя тут по голове бьют круглые сутки, да?
  И ты вспомнил страшную весеннюю дорогу в Калифорнии, тебе семнадцать, ноги промокли, нос хлюпает. Мимо тебя проезжают один за другим головорезы Шефа. Один, с какой-то металлической херней в зубах, наклоняется и делает прямо тебе в лицо это свою "Ууу–уииииуууу!"
  – Завывала!? Итан!?
  – Он самый!
  Ты спросил, как и зачем он тебя нашел.
  – Скучно стало! Поехал в Техас почтовой линией. На станции дилижансов сижу, жду пока лошадей поменяют. Подходит ко мне какой-то замшелый дед. Разговорились. Не боитесь, говорит, индейцев, их тут в Техасе всё ещё много? Я говорю, ты че, старый, газеты не читаешь? В прошлом году команчи сдались у Медисин Лодж. А он мне – да не все сдались, и кроме команчей тоже много всяких ещё бегает. Я ему: "Да я в округе Мендосино этих индейцев штук сто перестрелял! Рейнджеры Барксдейла, слыхал?!" Ну, думаю, понятно, не слыхал, сколько лет уже прошло. И потом, где Мендосино, а где Нью-Мексико? А он вдруг: даааа, говорит, слыхал, сидел в тюряге пару лет назад с одним парнем вашего возраста примерно, он тоже из этой команды, Блэйн Финч. Я ему: "Брешешь! Не было такого у нас! Я ребят Барксдейла ВСЕХ знаю!" Он описал – и по всему ты и вышел! Я уж догадался, что ты имя сменил. Ну я и поехал проведать, как что. Ну, рассказывай!
  Ты рассказал, как нашел Мэри Тапси, как застрелил китайского босса в Сан-Франциско, как приехал в Техас, как воевал с команчами, а потом с федералами, и как попался.
  – Чет ты не больно весело пожил! – сказал Итан самодовольно. О своих приключениях он рассказывать не стал, видимо, они были не из тех, о которых распинаются в комнате для свиданий в самой страшной тюрьме Техаса. – Ты, брат, что-то явно не так делал. Ну, ничего. Это – дело поправимое, наверстаешь.
  Ты сказал – какой хер наверстаешь, четыре года ещё трубить тут.
  – А, – махнул рукой Итан. И понизил голос. – Тебя как, на работы гоняют в поле? Гоняют? Ну, полдела сделано. Дальше в игру вступаю я. Кстати, я теперь не Итан никакой, Рэмси Стоктон меня кличут, усёк! Вот так. Повтори-ка.
  Ты повторил и сказал, что в поле бываешь.
  – Пффф! – сказал Итан. – Ну тогда одной ногой уже на воле.
  Ты сказал, что там хер убежишь – охрана вооружена винчестерами, никого не подпускает.
  – Пффф! Бедный наивный Малой. У ларди-дарди подол задрался, тут её лави-дави и не растерялся! Короче, давай, через месяц опять зайду, выясню, что как, и сколько это будет стоить. Усёк? – и он подмигнул.
  Он хотел подкупить кого-то из охраны. Ты разочарованно сказал, что это наверное, не меньше пяти тысяч.
  – Ну, это мы посмотрим... за наличные в нашем деле обычно делают скидочку – и он тебе ещё раз подмигнул.

  Может быть, свобода была куда ближе, чем ты думал?

  Биллу ты пока говорить об этом не стал, но тут он сам тебя огорошил. Взял и достал из тайника... РЕВОЛЬВЕР! Самый. Настоящий. Револьвер. Конечно, не бог весь что, Смит-Вессон полуторной модели, тридцать второго калибра. Но всё равно, как он смог его пронести!!!
  Он, как оказалось, его и не проносил – он его собрал по частям, которые его родственники подкладывали в сырье для цеха. Парням из привилегированных было уплачено, чтобы посылка дошла до адресата.
  – В воскресенье вся охрана разбредается – больше половины людей идёт охранять тех, кто слушает мессу, да многие и сами идут к причастию. Во дворе всегда меньше народу. Возьму одного в заложники, дальше к воротам. У ворот в воскресенье всегда есть лошади или повозки посетителей. Ты со мной приятель? Стащишь шило в мастерской – будет нас уже двое вооруженных.
  План был сумасшедший – 1 шанс из 100. Нет! Из 1000! Ворота охранялись, как зеница ока. И все же... все же Билл решил попробовать.