Много лет спустя ты будешь вспоминать эту сцену в отеле в Ницце с теплотой, но тогда у тебя что-то ёкнуло в животе и ты почувствовал, как пот выступает на спине, а руки начинают немного дрожать.
– Боже, Уил! – кузен явно хотел засмеяться и с трудом удерживался. – Как ты... зачем ты... о, Боже!
Он провел рукой по лицу, качая головой и не зная, смеяться ему или смеяться ещё сильнее.
– Прости, но... это смешно, ну правда... это как... как... я даже слов подобрать не могу! Извини... Дааа, ты полон сюрпризов, кузен!
Тебе стоило большого труда не убежать куда-нибудь, но бежать-то особо было некуда – в коридор что ли? В таком виде?
Ты сделал непроизвольное движение рукой.
– Нет, подожди! – вскрикнул Альберт, по-прежнему сдерживая смех. – Подожди... я... извини, я не хотел обидеть, но просто это... я... я ценю что ты... НО ГОСПОДИ БОЖЕ МОЙ, ПОЧЕМУ ПЛАТЬЕ ТАКОЕ ДУРАЦКОЕ!? – и он все-таки прыснул, очень искренне, что, наверное, было самое обидное. – Нет, подожди, не снимай!
Ты бы сделал что-то – ответил ему, разозлился, вспылил или прогнал его или даже заплакал, или всё сразу, но тебя удержало тонкое, хрупкое ощущение, что вы оба чувствуете одно и то же: вам обоим неловко, но вы оба, и он и ты знаете, что если он просто посмеется, а ты просто переоденешься – это будет трещина навсегда. И он должен был сейчас найти какие-то слова, которые примирят тот факт, что ему смешно и странно видеть тебя в платье, и что он очень не хочет тебя обидеть, не хочет быть тем, кто тебя осудит, посмеется и оттолкнёт.
– Знаешь, – сказал он, наконец справившись со смехом, – в конце-концов, ты же театральный человек. Пишешь пьесы, ставишь... В этом же, наверное, нет ничего такого, что ты захотел переодеться! В Древней Греции вообще все роли в театре играли мужчины!
Он взял тебя за руку.
– Я... нет, меня не задевает... если тебе нравится. Но просто если уж... то надо как-то как следует, я не знаю. А это выглядит просто странно и смешно. Хотя... хотя... в темной комнате тебя можно перепутать с женщиной. И вообще, ну-ка, встань эдак поувереннее. Сделай как будто ты веер держишь! Наклони немного голову! Посмотри в сторону, как будто ты актриса или я не знаю... хозяйка салона!
Ты не очень хорошо знал, как это надо изобразить, но как-то уж изобразил.
– А не так плохо! – сказал Альберт. – Просто понимаешь... это, ну... не в платье одном тут дело. Они не такие как мы, понимаешь? Они ходят по-другому, стоят по-другому. Но ты, может быть, и смог бы это изобразить.
Он вдруг просиял.
– А давай в Париже наймем тебе одну... я её знаю, уверен, она бы могла! Мадам Живо её зовут, она любит, чтобы всё затейливо было, у неё в заведении даже сцена такая есть для выступлений. Уж она-то болтать не будет. Она тебе объяснит, как... тут надо грим ещё, лицу как бы мягкость форм придать. У тебя могло бы здорово получиться! А платье можно тоже через неё заказать, чтобы слухи не пошли. Через неё, поверь, и не такое заказывали. Тебе бы, наверное, синий цвет пошел, а не эта уродливая клетка. Господи... Уильям, готовую одежду-то вообще носить нельзя! А уж... Я пойду, открою вино, давай выпьем. За творческие успехи!
***
И вот теперь, в Париже, ты стоял на балконе с актрисой, имени которой никак не мог вспомнить, а спросить было вроде неудобно.
Она выслушала тебя внимательно, кивнула.
– Спасибо. Мне надо было это услышать от вас, – и улыбнулась несколько загадочно, и в то же время очень дружелюбно.
Потом сделала паузу, разглядывая ночное небо – облаков почти не было, и звезды рассыпались по неблсводу, как холодные, даже для императоров слишком дорогие бриллианты.
– Я пообещала открыть вам секрет. У вас, Уильям, очень проникновенные глаза, хотя вы их и прячете. Вот мой вам совет – если вы хотите чего-либо добиться от человека, просто посмотрите ему в глаза. Знаете, Шекспир говорил, что глаза – зеркало души. У большинства людей глаза тусклые, а их взгляд ничего не значит, и они глазеют направо и налево, и никому от этого ни горячо, ни холодно. А у вас глаза – глубокие. Если вам что-то нужно от человека – попытайтесь просто сказать ему об этом как можно спокойнее и посмотреть в глаза. Как можно спокойнее! Не заискивайте, не давите, не смейтесь притворным смехом. Просто сделайте это спокойно. А можете и вовсе ничего не говорить, если всё и так ясно! Многие люди спасуют просто потому, что не смогут вынести ваш чистый взгляд. Хотите верьте, хотите нет, уж я в этом разбираюсь.
Ты засомневался, как может почти девочка, твоя ровесница, разбираться в таких вещах, но, в конце концов, она ведь была актриса. Может быть, она была права?
Вы вернулись к общей кампании, и вскоре карусель веселого общения вас разделила.
Только по дороге домой, когда вы с кузеном ехали в пролетке, ты спросил, как её зовут.
– Сара. Боре... Бернар? Бернар, – сказал Альберт, припомнив. – И как она тебе? По-моему, играет так себе, а барышня интересная!
***
Мадам Живо, которую пригласил к вам в дом Альберт, была полной, живой, улыбчивой женщиной лет сорока, не очень красивой, но очень располагающей к себе. Больше всего она напоминала слишком деятельную мать семейства, и уж никак не содержательницу веселого дома.
Вы сели в кресла, познакомились и выпили кофе.
– Так что же, месье, вам нужно от меня? – спросила она.
– Видите ли, мадам, – сказал Альберт, как ни в чем не бывало. – У нас просьба весьма деликатного свойства. Нам нужно, чтобы вы научили моего друга, как сойти за женщину. В театральных целях.
– В театральных целях? – переспросила она.
– Ну да. Видите ли, он пишет пьесы, и иногда мы читаем их по ролям дома с друзьями. И там, ну, попадаются женские роли, и нам нужно для погружения в образы, чтобы их читал мой кузен. Нам нужно сшить для него платье и... чтобы вы дали ему несколько советов. Чтобы все выглядело убедительно. Но мы хотели бы, чтобы это было... конфиденциально.
– А, вот как! – сказала мадам Живо, пристально, как тебе показалось, посмотрев на вас обоих.
– Да, и мы подумали, что вы могли бы нам помочь.
Мадам Живо расплылась в улыбке, игриво мерцая глазами, наклонилась к вам и заговорщицки положила свои руки на ваши, лежавшие на подлокотниках.
– Жентльмены, – сказала она, полушепотом. – Вам крупно повезло. Ведь я просто обожаю театр!
Она ободрительно хлопнула по вашим рукам и вновь откинулась назад, взяв чашку с недопитым кофе, а потом как бы невзначай бросила:
– Триста франков вперёд, и я всё сделаю в лучшем виде!
Альберт заплатил, не торгуясь, мадам Живо обмерила тебя портновским метром, который вы приготовили заранее, и удалилась, ещё раз заверив вас, что всё будет сделано как надо.
***
Между тем надо было что-то делать насчет разрешения. Решили, что в мэрию пойдешь ты, как директор "театра".
В мэрии ты сполна хлебнул французской бюрократии.
Во-первых, тебе пришлось сидеть в оооочень длинной очереди просителей – в душном коридоре, где пахло потом, нюхательным табаком и едой, потому что люди, кажется, приходили сюда подготовленными просидеть весь день, но добиться своего. В первые два раза ты даже не дошел до столоначальника, который должен был принять от тебя прошение.
Во-вторых, когда на третий раз ты, наконец, добрался до заветной двери, твоё прошение серьезно озадачило чиновника. Он явно не знал, что с тобой делать. Он заполнил какие-то гербовые бумаги и заверил тебя, что дело будет, безусловно, разобрано, но не очень быстро. Через неделю.
И всё.
Ты приходил пару раз справляться о том, что там по делу, но никакого определенного ответа не получил. Каждый поход был довольно-таки мучительным мероприятием: духота и болтовня действовали на нервы, а волокита страшно раздражала.
Гораздо интереснее шло дело со стрельбой.
Ты ходил стрелять в небольшой тир, расположенный рядом с оружейным магазином мсье Делора. Тир этот был предназначен для того, чтобы покупатели могли в нем научиться заряжать оружие и опробовать его. Помогал им в этом долговязый улыбчивый детина, которого мсье Делор обучил заряжать охотничьи ружья и револьверы, но о том, как стрелять, он имел только общие представления.
– Наводите ствол на цель, мсье. Целитесь. Там такая мушка есть, вот она должна быть на цели. И нажимаете! Вуаля! – объяснял он.
Но однажды мсье Делор, увидев, как ты пытаешься выхватить револьвер из кармана, подошел к тебе. Вы разговорились. Ты поведал свою историю, упомянув, как дрался на дуэли.
– Да, увы! – сказал Делор. – Париж сейчас место небезопасное. Эпоха дуэлей, увы, ушла в прошлое. Но поверьте, гораздо чаще можно услышать о том, как человек подстрелил сам себя, чем как он кого-то ухлопал. Это оттого, что люди волнуются. Перед тем, как выхватывать оружие, вдохните и выдохните. И делайте это плавно. Всё надо делать плавно. Сделайте плавно, осторожно, крепко, но нежно, как если бы имели дело с девушкой. Сделаете плавно тысячу раз – и "быстро" получится само. Всё дело в практике!
Дал он тебе и несколько советов о том, как лучше попадать в цель.
– Весь секрет в том, как вы нажимаете на спуск. Прицелиться – дело нехитрое, и силы у вас в руке вполне достаточно. Встаньте-ка боком, левую руку положите на пояс, за спину. Ага. А теперь представьте, что не вы нажимаете на спуск, а к вашему пальцу привязана веревочка, и за неё тянет кто-то, кто стоит у вас за спиной. Ваш невидимый друг, или, если хотите, ангел-хранитель. У вас это кто, святой Гийом? Пускай он! Так вот, он тянет за ниточку, тянет, а выстрел пусть для вас самого произойдет сам, неожиданно! И ещё попробуйте посильнее надавить на рукоять средним пальцем. Да, вот так!
Всё это казалось довольно нелепо – с чего вдруг ты будешь точнее попадать в цель, надавливая на рукоятку средним пальцем? И поначалу такие манипуляции стоили тебе больших усилий.
А потом, спустя несколько раз, ты вдруг начал попадать, да так, что сам не поверил. С десяти шагов. С двадцати. И даже с тридцати!
– Вот это другое дело! – радовался мсье Делор, причмокивая губами. – Да у вас, юноша, талант! Я вам в следующий раз вместо мишени карту пришпилю, посмотрим, что от неё останется.
***
Альберт относился к твоей стрельбе скорее снисходительно – он видел, как ты обращаешься с пистолетом в жизни, и сомневался, что в трудной ситуации ты сможешь использовать его.
Тем временем мадам Живо прислала записку, что всё готово. Альберт хотел присутствовать при твоём обряжении, но она сказала, что это дело деликатное, и попросила его не мешать.
Она притащила с собой целый ворох вещей и еще саквояж, и это было так обстоятельно, что ты даже почувствовал себя неловко.
– Мсье Ониль, – сказала она. – Вы, как я вижу, человек увлекающийся. Поэтому я спрошу вас, вы хотите перевоплотиться слегка, или, так сказать, в полном объеме?
Ты спросил, в чем разница.
– Разница в том, что мало надеть одно платье. Нам с вами понадобится целый день, но зато вам понравится результат. Я это гарантирую! Мадам Живо слов на ветер не бросает!
И это было правдой.
Тебе пришлось переодеться за ширмой в чулки и панталоны. К чести мадам Живо, она была серьезна и деловита, и, в отличие от Альберта, и не думала над тобой смеяться.
Вы надели корсет, нижние юбки, туфли.
– Если шнуровать не очень туго, вы можете это сделать и сами. А ну-ка, попробуйте!
Оказалось непросто, но у тебя были ловкие пальцы. Корсет, конечно, мешал дышать, но жить, вроде, было можно – пока мадам Живо не надела на тебя нижние юбки, накрахмаленные так, как будто это были скорее доспехи, чем одежда.
– Очень важна аккуратность. Любая небрежность будет смотреться странно. Помните, что женщины, увы, вынуждены быть вдвое аккуратнее мужчин.
После этого вы занялись волосами.
– Парик – это хороший вариант, если у вас нету времени. Но у вас и свои волосы весьма красивы. Их можно завить в локоны – это будет выглядеть весьма авантажно. Я покажу вам, как сделать это без всяких раскаленных стержней – понадобится только бумага и вода. Я вам объясню идею, а сделаете вы сами. Немного локонов спереди и накладной шиньон сзади: по-моему лучше не придумаешь!
Ты пришел в замешательство от того, как она ловко расчесала и стянула тебе волосы: казалось, что кожа на лбу натянулась от этих манипуляций, как холст на мольберте.
– Теперь лицо. В вашем случае главное – сделать ровно столько, чтобы это не выглядело вульгарно. Лучше меньше, чем больше!
И она прошлась пудрой по твоим щекам, объясняя, как её наложить, чтобы черты стали более мягкими.
– Румянами не пользуйтесь. Вы должны смотреться скромно, но слегка горделиво. Представьте, что у вас есть тайна, непростая тайна, но вы несёте её, как крест, как ношу. Румяна тут ни к чему! Никакой помады! А тушь... тушь определенно пригодится!
И ещё сто пятьдесят тонкостей.
Потом вы надели платье, у неё нашлись и особые подушки, чтобы очертить силуэт декольте.
– Теперь, мсье Ониль, слушайте меня очень внимательно, – проговорила она, огладив складки платья. – Быть женщиной – значит нести тяжкую ношу – значит везде быть второй, но сохранять достоинство. Эту ношу мы принимаем со смирением. Поэтому держать себя надо не так, как держат мужчины. Мужчины при ходьбе расправляют плечи, прижимают подбородок, руки держат впереди, грудь выставляют напоказ – это нужно, чтобы придать себе решительности и продемонстрировать основательность. Вам же надлежит спину держать прямо, но плечи опустить. Голову склонить, но лишь слегка, со смирением, а не с целеустремленностью. Мужчины тяготеют подбородком вниз, смотрят же прямо. Ваш подбородок пусть лишь немного следует за вашим взглядом, а взгляд опустите! Но шея не должна горбиться. Шея должна держать голову ровно и хорошо, и в то же время оставаться мягкой. Это нелегко, но у вас получится. А вот это, – она дала тебе бархотку, – скроет особенности вашего горла. Либо используйте шарфик. Теперь пройдитесь по комнате. Присядьте.
И ещё сотня наставлений о том, как садиться, как вставать, как ставить ноги, как держать руки.
– Вы должны смотреться скромно, но слегка горделиво, – не уставала она повторять.
Наконец, видя, что ты утомился, она закончила.
– У вас отлично получается, – заверила она тебя. – Но, конечно, мастерство полного перевоплощения не приходит легко. Если мне будет позволено вам это предложить, я бы рекомендовала поупражняться самостоятельно неделю или две, а затем я приду к вам и скажу, что еще нужно поправить. Это будет стоить всего пятьдесят франков. А все вещи, которые я принесла, можете оставить – они уже включены в цену. Если же вы хотите перевоплощаться по щелчку пальцев, я советую вам выбрать себе женское имя и называться им про себя. Голос же у вас довольно мелодичный, но если желаете, мы поработаем и над голосом. Теперь желаете ли вы, чтобы я помогла вам разоблачиться?
Она ушла, а ты остался перед зеркалом. На тебя оттуда смотрел... смотрело... смотрела? Да, пожалуй, смотрела. Ты нахмурился - и она нахмурилась. Ты улыбнулся - и она улыбнулась. Ты слегка приоткрыл рот - и её губы разомкнулись. Ты медленно повернулся, пытаясь найти изъян, пытаясь увидеть что-то такое, что закричит: "Глядите, это – переодетый мужчина!" И не нашел. И еще вдруг заметил то, о чем говорила Сара – у этой девушки в синем платье, с немного нескладной фигурой, и правда был глубокий, пронзительный взгляд.
Мадам Живо брала дорого, но брала не зря.
К сожалению, волшебство рассыпалось уже на следующий день, когда ты попытался повторить все сам – нет, не то, не так, криво, не по-настоящему... Как ловить решетом воду! Альберту решил пока ничего не показывать – рано. Нужно было во всем разобраться.
За упражнениями и походами в мэрию тебе стало на время несколько не до театра – в конце концов, разве не для этого ты нанимал Буле, чтобы получить возможность делать то, что тебе хочется? Он отрапортовал запиской, что взятка успешно дадена, и все в порядке. Теперь ты чаще всего гулял по городу один, присматриваясь к женщинам: как они ставят ногу или как говорят друг с другом, как смеются, едят или как строят глазки. Тебе открылся настоящий новый мир! Раньше ты волей-неволей воспринимал их скорее как соперников, теперь ты чувствовал в них незримых, тайных союзников, которые могут, пусть и невольно, тебе помочь.
Высидев в мэрии новую очередь (вот была бы потеха нарядиться в дамское платье и прийти туда!), ты узнал, что мэр затрудняется дать ответ по этому делу и требует разрешения посольства. Надо было записываться на прием, а это – опять терять время, которое можно было провести с большей пользой. Ты решил отложить свой визит ненадолго... а может, и вообще не ходить? Раз всё улажено!
Мадам Живо заходила ещё несколько раз и нашла твои успехи выдающимися. Возможно, этой похвалой она хотела подбодрить тебя, а возможно, что это была чистая правда. Она рассказала тебе, что если произносить фразы слегка нараспев, твой голос вполне сойдет за то, что у женщин называют "грудной". В другой раз она принесла с собой несколько флаконов духов – чтобы дать тебе попробовать, и посоветовала "Герлен" с тонким ароматом сирены и роз ("духи этого мастера использует сама императрица!"). Кажется, её и саму увлекал процесс твоего перевоплощения.
И тут... случился твой день рожденья!
Дома в Америке вы не особенно праздновали дни рожденья – отец считал, что уместнее собираться на Рождество (День Благодарения ещё не вошел в моду) и праздновать всем вместе.
Но Альберт сказал, что раз вы на чужбине, нельзя отказывать себе в таком поводе!
Он хотел было собрать пирушку, но ты отказался. Это ведь был... отличный повод, чтобы попросить себе подарок, не так ли?
Альберт подарил тебе маленький английский револьвер – Смит-Вессон. Он был пятизарядный, чуть длиннее ладони, разламывался пополам вверх стволом, и был лишен этих дурацких шпилек – патроны были гладкие, без всяких выступов.
– Тебе он будет больше по руке! – сказал кузен. И это, кстати, была правда – такой ты мог легко носить даже в кармане брюк или во внутреннем кармане. И ещё он был страшно красивый: блестящий, никелированный, с щечками из слоновой кости, с литерами W. O. на рукоятке. Револьвер был в коробке из черного дерева, выложенной красным бархатом, и смотрелся, как дорогое ожерелье или браслет или орден.
Вы выпили вина, и Альберт спросил, как ты хочешь развлечься. Был только обеденный час и ты попросил его оставить тебя одного на время.
"Сейчас или никогда?"
Ты затянул корсет, закрутил локоны, проделал те самые тысячу и одну манипуляции, которым научила тебя мадам Живо. На это потребовался, наверное, час... но нельзя было торопиться!
Ты вышел в общую комнату едва дыша, боясь посмотреть на кузена, боясь, что Альберт, как тогда, снова засмеется. А он... не засмеялся.
– Серьезно... это ты? – спросил он. – Ну то есть, я вижу, что это ты. Но если ты, который на самом деле ты, сейчас тоже выйдешь из комнаты, и окажется, что ты прятал там эту леди всё это время, я не удивлюсь, – добавил Альберт потрясенно.
Он даже встал, как тебе показалось, растерянно – ведь в присутствии дамы сидеть не полагалось.
Ты заговорил, произнес несколько фраз – он молчал.
Ты сел в кресло, взял бокал, пытаясь унять дрожь в пальцах. Всё это был хороший знак – Альберт был не из тех людей, кого легко смутить.
– Как мне теперь тебя называть? – сказал он наконец, словно в шутку, и пробормотал, – Ай да мадам Живо, черт бы её побрал...
И тогда ты предложил ему действительно безумную вещь – пройтись вдвоем по улице. "Только до конца улицы и обратно". Альберт, который, ты знал, был склонен к риску и авантюризму, сразу же согласился.
Эту прогулку ты не забудешь никогда: ты держал его под руку и старался не смотреть на людей вокруг, потому что было ощущение, что они ВСЕ НА ТЕБЯ СМОТРЯТ. Что кто-то засмеется, покажет пальцем или просто посмотрит с миной: "Не пойму, что с этой девицей не так?"
– Зайдем в кондитерскую! – предложил Альберт. Ты хотел остановить его, но он увлек тебя быстрее, чем ты смог что-то предпринять.
Он что-то покупал там, то ли ириски, то ли пирожки. Ты уставился в витрину, глядя на банку с какими-то сахарными леденцами.
– Что-нибудь приглянулось, мадемуазель? – спросил приказчик. Приказчик! Человек, который с порога привык выкупать на раз, кто перед ним, чего хочет и на сколько его можно раскрутить, назвал тебя мадемуазель! Не в шутку! Это было уже слишком.
Вы гуляли до вечера, и никто ни разу не хохотнул, не скривился, не прищурился с мерзенькой хитринкой. Для всего города Парижа с его извозчиками, прохожими и полицейскими ты был "мадемуазель".
Вы вернулись домой, не до конца веря в то, что всё прошло именно так – как по маслу.
– Это было блестяще! – сказал Альберт, смеясь. – Ты был просто великолепен. Я такого и представить не мог там, в Ницце. Ну, а что ты чувствовал?
Вы заспорили, что пить дальше, вино или ром? Сошлись на роме, но только немного.
Ты помнишь этот бархатистый, пряный, сильный вкус, как он пощекотал горло и подбадривающим теплом скользнул внутрь, ближе к животу.
Ты посмотрел на него.
– Что? – спросил Альберт, напрягшись.
Ты просто смотрел на него – и всё. Прямо как советовала Сара.
– В смысле? – пробормотал он, немного смутившись.
Ты пожал плечами. Или пожала?
– Хочешь сказать, пора это снять? – он кивнул на платье.
У вас была керосиновая лампа, которая висела на стене. Ты подошел и задул её. Комната теперь освещалась только садящимся солнцем, от которого оставалась лишь мягкая зарница на облаках.
Потом он сказал:
– Серьезно?
И ты опять ничего не ответил.
Потом он встал, шатаясь не от рома, и поцеловал тебя.
Солнце ещё отбрасывало этот умирающий свет на облака, когда вы оказались в его спальне, на застеленной кровати. Ты первый раз чувствовал язык другого человека у себя во рту, и это было настолько упоительно, что ты немного потерял голову. То, что ты раньше вымучивал, о чем только мечтал и робко пытался приблизить, непостижимым образом вдруг шло само собой. Ты только ощущал, что он делает это не через силу, порывисто, без сомнений, торопясь, но не торопливо.
Вы распустили завязки корсета, и пока ты отвязывал неуклюжие нижние юбки и думал, снимать платье или всё же нет (а вдруг вся магия именно в нём?), Альберт куда-то подевался, а потом оказался со стороны твоих ног, и ты резко, с тем ощущением, как если бы вбежал в воду, а вода оказалась холоднее, чем ты думал, понял, что он снял с тебя панталоны и видит все, что у тебя под платьем. И он дотронулся до тебя чем-то холодным, скользким – ты напружиненно вздрогнул, но это была только его рука. У тебя дух захватило, когда он провел пальцами где-то там, где ты сам до себя никогда не дотрагивался. Другая его рука скользнула по твоему бедру, и ты замер, ожидая, что он отдернет руку в разочаровании – ведь бедро-то у тебя уж точно не как у женщины.
Но он вместо этого оказался над тобой, он согнул твои ноги в коленях, через платье, ты помнишь, как зашуршала материя, и он снова поцеловал тебя, но это был другой поцелуй – яростный и какой-то требовательный.
Прижимаясь к тебе животом, он прошептал, слегка даже угрожающе:
– Ну, ты сам захотел!
Он надавил, и сначала это было приятно настолько, что мурашки побежали до самых кончиков пальцев, но почти сразу стало неудобно, как будто... как будто ты сел, прислонившись боком к столу, стол давит тебе в бок, и ты, повинуясь естественному желанию, пытаешься отодвинуться... но не можешь! А столешница давит всё сильнее. И ты начинаешь немного паниковать, потому что это больно и странно.
Ты попробовал слегка отстранить его, что-нибудь сказать, но слова застряли в горле – то ли от стыда, то ли от боли. А он, большой, тяжелый, сильный, был сверху, он схватил тебя за руки, прижал их к постели, и начал двигаться сильнее. Ты запрокинул голову, ёрзая по одеялу мешавшимся шиньоном, но он схватил тебя за подбородок и заставил держать её ровно.
И это было почему-то очень стыдно: ты почувствовал, как возбуждение ушло, и твоя плоть обмякла, стала слабой и безвольной, а его плоть наоборот была твердой, и сильной, и безжалостной. Ты почувствовал, как слезы катятся по щекам, а он вдруг дал тебе пощечину! Это была и не пощечина даже – он скорее легонько хлопнул тебе по щеке, но в этом жесте было что-то настолько хозяйское, собственническое, что ты перестал сопротивляться, понимая, что теперь это не закончится, пока он не захочет. Ты только мог выше задирать колени – казалось, что тогда это не будет так невыносимо.
Он вдруг начал напирать медленнее, словно спохватившись, дотронулся тыльной стороной ладони до твоей щеки, но больше не целовал тебя. Ты провалился в странное состояние, в котором беспомощность смешалась с гаснущей обидой, и тебе осталось только дышать. И так и пропустил момент, когда начал замечать, что его тело трется об твоё, и это вообще-то приятно.
Тебе стало ещё больше невыносимо, но по-другому – было больно, но боль была ничто по сравнению со странным томительным ощущением внизу, нарастающим, как ком. Ты снова очень сильно захотел, чтобы это поскорее кончилось, но не так, как раньше – не прекратилось, а дошло до конца. Тебя буквально скрутило вокруг этого ни на что не похожего, мерзко-сладкого, болезненного зуда, предвкушения подступающего чего-то. Всё тело заволновалось, ты ощутил, как дрожат кончики пальцев на ногах, как напрягается грудь. Пальцы рук стали царапать по покрывалу, пытаясь захватить хоть кусочек его глади, чтобы сжать с неистовой силой, чтобы как-то выдавить эту истому наружу. Страшно захотелось дотронуться до себя, схватиться, сжать, тереть – ты вдруг осознал, что снова дико возбужден – но это было невозможно, потому что Альберт лежал на тебе и мешал. Ты обхватил его плечи, выгнулся дугой, шея напряглась в судороге...
И ты закричал.
Ты лежал, чувствуя скользкую влажность внизу, истощенный, еле живой, ты едва мог говорить. Альберт лежал рядом, чуть отстранившись, но твоя голова была у него на плече.
– Давай выкурим по сигаре? – предложил он мягко, словно немного извиняясь. – Мы же ещё мужчины? Нам же ещё можно сигары?
Произошедшее было не то чтобы приятно... скорее как будто ты сел в первый раз на лошадь, а она понесла и скинула тебя, но запомнился тебе не ушиб, а восторг скорости, свист ветра в ушах. Такое могло обескуражить... но было чувство, что ты толком не понял, не распробовал, как это было. Что это как табак или кофе – первый раз ты кашляешь или не вполне понимаешь, зачем это пьют взрослые, а потом, может быть, без этого уже не сможешь?
Ты спросил у Альберта, понравилось ли ему это всё. Он ответил, что да, но ты почувствовал, что за этим ответом кроется нечто большее. Потом, уже в другой день, ты пристал к нему с расспросами, и как он ни запирался (видимо, чтобы тебя не обидеть), однажды все же признался тебе.
– Понимаешь, это как... словом, знаешь, во всём этом не было ничего приятнее, чем видеть, как ты морщишься, а потом кричишь. Это... двойственное чувство. Как будто я же сам отвел тебя в спальню, а потом тебя же за это наказываю. С женщинами это не так – женщины знают, чего хотят, и это просто зов природы и в лучшем случае пошлая игра. Но с тобой, Уил... это как будто бы я одновременно и демон, и ангел. Часть меня хотела, чтобы тебе было хорошо, а часть – чтобы ты пожалел. Мне хотелось... Только не смейся! Мне хотелось слизывать твои слезы со щек, узнать, какие они на вкус. И мне хотелось гладить тебя по голове и утешать, но что-то останавливало. Это...
Он задумался.
– А хочешь, попробуй сам! Я знаю одно заведение... я могу привести кого-то к нам домой, ты сам это сделаешь с ним. Ты хоть поймешь, что я имею в виду.
Альберт усмехнулся.
– И знаешь... платье очень красивое, но... ты можешь больше его не надевать. Важно, что это ты, а не что на тебе надето.
Потом он вздохнул.
– Голова идет кругом, если подумать, куда мы зашли, да? А что надо делать, когда голова идет кругом? Правильно! Надо выпить!
***
За этими событиями ты пропустил момент, когда понял, что с театром что-то не так. Раньше ты всегда приходил и забирал выручку сам, а в этот раз попросил Буле прислать её вам, собираясь в соответствии со своим планом разделить на три части. Но Буле вдруг не ответил на твою записку. Это было странно.
Ты приехал в Куртий и сначала ничего не понял. Почему двери заколочены? Потом зашел с черного хода – внутри был только карлик. От него-то ты и узнал, что театр неделю как закрыт, а мсье Буле мистическим образом исчез вместе с супругой.
Как, в смысле, то есть куда?
А так! Прихватил 500 франков (об этом ты догадался сам, было несложно сложить два и два), выручку за сентябрь и скрылся в неизвестном направлении!
– А получка-то будет? – спросил карлик. – А то все разошлись, когда он сбежал. Надо бы их собрать. А то того, мсье Ониль... тоже разбегутся.
Ты пошел в полицию. В полиции сказали, что, конечно, поищут его, но надежды мало – неделя прошла, знаете ли. Кстати, а у вас там разрешение какое-то положено было достать? Вы достали?
Альберт отнесся к этому известию спокойно.
– Ой, да ладно! – сказал он. – Сейчас получим это дурацкое разрешение и найдем нового человека. Главное, не расстраивайся по пустякам! Если что, я и в карты могу заработать, там чем больше вкладываешь, тем больше получаешь! Но вот что стоит сделать – так это написать родителям. Пока дойдет туда, пока обратно... Глядишь, к тому моменту деньги пригодятся.
Денег у вас (по крайней мере, у тебя) и правда оставалось... не так много. Поездка вышла дороговатой, опять же мадам Живо влетела в копеечку, неудачная взятка тоже обошлась дорого, да и в целом ваш образ жизни был не слишком экономным. Деньги пока что были, но без работающего театра ты чувствовал себя неуютно. Нужно было как-то решить вопрос с посольством.
В посольстве тебе сказали, что по твоему делу тебя почему-то будет принимать сам министр (так назывался посол – "Министр Соединенных Штатов в Америке при дворе Тюильри"). Ты попал к нему не сразу, но и таких мучений, как в мэрии, не было – чувствовалась американская пунктуальность и четкость.
Ты вошел в его кабинет и поневоле оробел: интерьер был ужасно чопорный, с тяжелыми креслами и массивным столом, с глухими торжественными портьерами. На столе стояло пресс-папье в виде орла. Посол был крупным мужчиной лет пятидесяти или даже шестидесяти, с крупными чертами лица – нос у него был похож на картошку, сверху – густые кустистые брови, а на мощном подбородке – ямочка.
– Итак, мистер О'Нил, – сказал он, указав тебе на кресло. – Я весь внимание. Расскажите мне о себе и о вашем театре, всё, что сочтёте нужным. Что это, собственно, такое, театр или цирк? Какого рода представления вы там даёте?