Увы, гитару пришлось бросить ещё в коридоре – огонь лизнул её, и лак загорелся. Но чемодан ты упрямо дотащила с собой до борта, хоть он и мешался, задевая о стены. В этом чемодане было, как ни крути, почти всё, что у тебя есть.
Кое-как, чуть не поскользнувшись, ты поставила одну ногу на леер – это было ограждение в виде "заборчика", нужное как раз для того, чтобы никто не упал за борт.
Куинси поддержал тебя под локоть – ты поставила вторую ногу и почувствовала себя птичкой на жердочке. Только без крыльев. Внизу страшно трещало пламя, словно в предвкушении. Ты уцепилась рукой за столб, на котором держалась крыша галереи, чуть согнула ноги, чтобы оттолкнуться ими. Нет, не долетишь! Не долетишь до воды!
Тут Найджел сделал то, чего вообще-то, по мнению наиболее достойной части общества, не должен был делать никогда и ни под каким соусом, и даже если бы черти и вправду повалили из преисподней и подступали к вам с вилами и вертелами. Он положил руку тебе на ягодицу.
"О, господи! Что за чушь! Тут пламя, ужас, люди умирают!? Неужели кто-то обращал внимание на такие вещи!?" Ещё как обращали! Когда несколькими минутами раньше (чего вы с Кейт, конечно же, не видели), посреди бушевавшего пожара, один из освобожденных офицеров, лейтенант Джо Эллиот, вбежал с мужской части салона на женскую, пытаясь добраться до кормы, его встретил окрик некой благовоспитанной дамы: "Что вам здесь нужно!? Покиньте эту часть салона!" – воскликнула она. Это был девятнадцатый век, и такие, как она, поддерживали нравственность, как могли, иначе мир давно погрузился бы в хаос разврата и безверия.
Но, конечно, не у всех людей мозг был поражен благовоспитанностью в крайней форме – большинство мужчин, наблюдай они эту сцену из безопасного положения, сказали бы, вероятно, что-то вроде: "Хах! Смело, мистер Куинси!"
Так или иначе, Куинси был не слабак – толчок даже левой рукой (правая у него была обожжена) вышел сильным: он метнул тебя, как спортсмен метает молот. С именем Господа на устах и печатью греховного прикосновения на теле ты полетела во тьму ночи, сжимая в руке чемодан. В тот момент, когда траектория полета изменилась со "скорее горизонтальной" на "о боже, я что уже падаю!?" поняла, что пламя осталось позади, а ты спаслась.
А потом как раз и начался настоящий ужас.
В воде оказалось полным полно людей: ты упала даже и не в воду, а на плотный частокол чужих голов, заехав по одной из них чемоданом и больно ударившись о другие. Чертовски больно. К сожалению, это было неизбежно – когда пара тысяч человек пытается спастись с тонущего корабля вплавь, какое-то время вокруг него яблоку негде упасть. Люди завыли, замычали, некоторые пошли на дно, а другие разомкнулись в стороны, и ты мгновенно оказалась в воде.
И испытала чудовищный холод!
То, что ты не умела плавать – было плохо, но если бы и умела – это тебе не сильно бы помогло: вода была ЛЕДЯНАЯ!!! Никогда ничего подобного ты не испытывала – это был не холод "эй, ты, как там тебя, подкинь дров в камин!", и не холод "дедуля, можно мне ещё одно одеяло!?" и даже не холод "какая сырая, противная подворотня!"
Это был холод: "АААААААААААААААААА! МНЕ ОЧЕНЬ БОЛЬНО! ПОЖАЛУЙСТА, ПРЕКРАТИТЕ!"
Принято говорить, что холод кого-то там сковал, но тут он скорее впился в тебя, сдавил горло и перехватил дыхание. Было трудно сознавать, что такие страдания может причинять просто прихоть природы – казалось, что это непременно кто-то очень разумный и очень злой мучает тебя специально.
Очень хотелось кричать и умолять его перестать, но, во-первых, ты все же ещё не сошла с ума, а во-вторых, ты не могла вымолвить и слова – ты задыхалась, ты шумно и часто дышала, вздрагивая и отплевываясь. К счастью, от боли и шока ты только сильнее вцепилась в ручку чемодана обеими руками, и потому не пошла на дно в первые пять секунд.
Полупустой чемодан оказался плавучим, как спасательный буй. Правда, к нему потянулись жадные руки других нуждающихся, и это было плохо – чемодан не мог спасти всех. Они хватали его за углы и тянули к себе, они наваливались на него, но чемодан, подвижный, как тюлень, нырял под воду, не ожидавшие этого люди тоже ныряли и обычно уже не всплывали. И ты каждый раз погружалась по самую макушку вместе с ними, но тебя-то он вытягивал. Эти нырки изматывали и сильно пугали тебя – каждый раз, оказавшись под водой, не имея возможности ни вдохнуть, ни даже разглядеть что-нибудь в темной мутной толще, ты боялась, что уже не окажешься наверху. Но скоро место рядом с тобой немного расчистилось – самый отчаянные и глупые пошли ко дну.
Потом за чемодан уцепилась еще одна рука – женская. Но этой женщине хватило ума не наваливаться всем телом, а только немного перенести на чемодан вес – так он помогал держаться на плаву и тебе, и ей. Это была Кейт! Даже на ручке нашлось место двоим. Какое-то время вам удалось продержаться, не опускаясь в воду с головой. Ты отдышалась. Холод никуда не делся, но первое ошеломление прошло, и тогда ты поняла, что можешь даже говорить, пусть отдельными словами, пусть они тяжело прорывались через сведенную судорогой гортань, но ты можешь что-то сказать ей.
Пароход куда-то делся – было видно зарево, а его самого – нет. Потом ты почувствовала, что вас сносит течение, и подумала: "Ого! Как хорошо! Может, ещё вынесет куда-нибудь, а не просто тут на середине реки замерзнем." Мыслей о том, чтобы куда-то плыть у тебя даже не возникло – ты и так шевелилась с трудом.
Боль из ошеломляющей постепенно стала привычной, тупой, ты вдруг почувствовала, что... засыпаешь. Страшно! Заснешь, отцепишься от чемодана, очнешься, когда уже тонуть будешь – а всё, поздно!
Но ещё страшнее стало, когда чемодан вдруг начал булькать и погружаться в воду сам. Видимо, вода все же как-то просочилась в него, а может, размыла клей, которым были склеены его досочки.
Это был конец, и ты бы, не умея плавать, точно погибла бы, если бы не Кейт. Кейт схватила тебя сзади, подмышки, сказала на ухо не паниковать, ни в коем случае не хвататься за неё, а дрыгать руками и ногами в воде. Она тебя куда-то повлекла. Легко ей было говорить – не паниковать! А ты почувствовала себя, как несчастный, не умеющий летать птенец, зависший над жидкой бездной! Не на что опереться! Не за что схватиться! Как эта девчонка держалась на воде – ты в принципе не понимала, хотя и знала, что некоторые люди и вправду умеют плавать.
Ты не сможешь сказать, сколько продолжался этот ужас – вы извивались в воде безо всякого толку, ты теряла силы, иногда погружаясь с головой, задыхалась, захлебывалась, тянулась вверх, безуспешно пытаясь нащупать ногами дно. Дна не было. Растрепавшиеся волосы залепляли глаза, а если бы не залепляли – все равно вокруг была тьма, Миссисипи еле-еле освещалась лунным светом, когда месяц показывался в разрывах облаков.
Потом вдруг Кейт дернула твою руку, дотянула её до чего-то твердого, что плавало на воде и за что можно было держаться. Деревянное. Какая-то деревянная штука. Ох. Совершенно обессиленная ты ухватилась за эту штуку, но Кейт не унималась. Она с плеском вылезла на эту здоровую доску, а потом втащила туда и тебя.
Доска изрядно качалась от ваших движений, и чтобы не перегружать одну сторону и не соскользнуть в воду (вы обе были так измучены, что понимали – соскользни, и, наверное, точно утонешь), вы легли валетом – ноги к голове, голова к ногам. Так вроде места хватало.
Ты помнишь что в последующие минуты, а может, часы, впала в забытье. Доска, медленно поворачиваясь, плыла по Миссисипи. Над вами клубились темные облака, между ними проглядывала безжалостная, холодная луна, и свет её саваном накрывал тебя и Кейт. Сначала ты дрожала, потом могла только дышать. Тело остывало, постепенно деревенело. Ты не могла пошевелить пальцами на ногах, а руки сжала в кулачки и сунула подмышки – машинально, так не было сильно теплее.
Над водой разносились жалобные крики, люди звали на помощь, но их было всё меньше и меньше – один за другим они смолкали. Потом послышались выстрелы – раскатистые, далекие. Тебе даже показалось, что это только мерещится – какие выстрелы? Кто и в кого тут будет стрелять?
Ты умирала. Раньше ты была как крохотный огонек, который бьется всё слабее и слабее. Теперь уже пламя не билось – остался только уголек по имени Кина МакКарти, погребенный под слоем золы, едва теплый. Кто и зачем раздует его?
Мысли в голове застывали одна за другой недодуманными, словно студенистое желе, как будто кто-то вылил тебе в мозг банку клея. Ты знала только, что если заснешь – умрешь, но в том, почему умирать нельзя, уже не была уверена. Иногда Кейт несильно толкала тебя в бок, словно проверяя, жива ли ты ещё. Ты вяло толкала её в ответ.
Потом Кейт оживилась, стала звать на помощь. Ты разобрала плеск вёсел во мраке, тоже попыталась что-то крикнуть, но выдала только какое-то тихое подвывание. К вашей доске, качавшейся на легкой волне, подплыли двое негров. Они схватились за неё. Один что-то говорил. Они тоже начали кричать.
Потом всё стихло.
Потом снова кричали – ты только слушала в оцепенении. Потом негр остался один – ты даже не заметила, как второй куда-то соскользнул.
Потом Кейт опять кричала. Тебе было уже, в общем, всё равно. Ты не чувствовала рук, не чувствовала ног, не чувствовала живота и спины. Ещё могла шевелить руками, но не понимала, шевелятся они или нет – только видела, что вроде да.
Когда тебя втащили в лодку, ты была окоченевшая, как бревно.
***
Дальше было забытье, помнишь только отдельные картинки, словно вырезанные на медной доске и отпечатанные в журнале. Спинка кровати. Хлопнувшая дверь. Бородатый человек в золоченом пенсне.
Тебя несут на носилках.
Чистый белый передник.
Солнечные лучи из окна, в которых плывут мельчайшие пылинки.
***
Ты пришла в себя в больнице, в Мемфисе, на следующий день, к вечеру. Было большое помещение – на двадцать коек или около того, на каждой лежало по человеку. Ты была очень слаба – никогда не помнишь, чтобы приходилось испытывать такое. Руку к голове поднести было и то тяжело.
Приходили медицинские сёстры, кормили тебя бульоном с ложки, поили теплой водой с разведенным сахаром (горячий кофе пока было нельзя). Спросили твоё имя, записали. Приходил врач, коротко осмотрел тебя, поправил грелки. Улыбнулся, сказал, что всё, вероятно, будет хорошо. Быстро ушел, озабоченный состоянием других пациенток.
Прошло пять дней. На третий ты смогла уверенно встать на ноги. На пятый чувствовала себя почти здоровой.
За это время шесть женщин в вашей палате умерли.
Ты – нет.
В этой же палате ты нашла Кейт – у неё был сильный жар и кашель. Врач сказал, что это, вероятно, уже неопасно, но может быть надолго.
Вместо обгоревшего и изорванного тебе дали новое платье – простое, ситцевое. А ещё белый чепчик, шерстяную шаль, нижние юбки и белье, перчатки: горожане всё это принесли вам в дар. Ты стала похожа на обычную горожанку со Среднего Запада.
Здесь была столовая, в ней ходячим пациентам давали обед – суп, кукурузу, кофе из жестяного кофейника, вареные яйца. Все глядели на тебя сочувственно, все рады были помочь.
Денег своих ты не нашла – может, они выпали из кармана, когда ты спасалась, или их смыло, или они размокли. Но украшения, спрятанные под платьем, уцелели.
Ты вышла на улицу – светило солнце, мир был прекрасен, ничто не напоминало о кошмаре той ночи, кроме пузатого парохода у пристани. Мемфис весь цвел – это был город, который неслыханно обогатился в войну, снабжая контрабандным виски южан в Арканзасе. Назначенные федеральными властями муниципальные чиновники тоже нагрели на этом руки. Обычный большой южный город на Великой Реке – занятой, деловой, со свистками паровозов и складами хлопка. Бросалось в глаза только обилие свободных негров – они ходили по улицам толпами, селились в особых районах. Положение их было непростым, и ты так и не поняла, потому ли, что федеральные власти не уделяли им внимания, или потому что местные саботировали все попытки их как следует обустроить.
Здесь тебе, похоже, нечего было делать.