– Удачи и тебе! – сказал Бри тебе вслед. И пошел. А смотрел он тебе вслед или нет – этого ты не видела.
Не догадалась даже письмо брату оставить, чтобы он, если вернется, тебя в Сент-Луисе искал. А впрочем, вернется ли он? Если мог вернуться, почему весточку не подал?
Пароход, между тем, стоял себе у пристани и стоял. Пароход был нарядный, как невеста – покрытый лаком, белый, может, пару лет всего по реке-то и ходил. Когда в другой жизни вы с братом глазели на пароходы, ты таких больших вроде и не видела, разве что издалека. Да, если честно, ты вообще никогда на пароходе не была. А таких красивых – так точно не видела. Три его палубы нависали одна над другой, как накрахмаленные юбки у барышни, которая приподняла кринолин, и из-под верхней видно вторую, а из-под второй – третью, ну, или как слои у торта. У него было две большие трубы и два колеса в белых кожухах. Но портило его то, что туда выстроилась какая-то несусветная очередь. Ты столько народу не видела с того дня, как в Виксберге военные раздавали еду.
Ты встала в очередь, затесалась среди солдат, чтобы тебя местные не узнали. А они, похоже, не очень-то пока и искали.
И вот вся эта толпень загрузилась на пароход. У солдат брали фамилии и подписи, которые они вносили в особую книгу, а с тебя ещё и денег попросили.
Ты разместилась на нижней палубе. Разместилась – это громко было сказано. Тут были коровы, которых какой-то недотёпа вез в Сент-Луис продавать, и тут были какие-то сопливые дети, но больше всего тут было солдат. И всё это были солдаты янки. Все они были веселы, голодны и оборваны. Стояли они так плотно, что тебе и сесть было некуда – ты могла только стоять у поручней. А солдаты всё прибывали и прибывали. Стюард снял цепочку, запиравшую проход на вторую палубу, и люди повалили туда – они бы её порвали, вероятно, если бы он этого не сделал, и не потому что вздумали бунтовать, а потому что слишком много их тут было. Все ждали, когда же пароход отчалит, но все были рады.
Скоро, прислушавшись к говору, ты поняла, почему. Это были освобожденные пленные солдаты янки. Ваши держали их в Кахабе, в Мейсоне, в Андерсонвилле, и по их обтянутым кожей лицам, выпавшим зубам, поседевшим волосам, фурункулам и вшам, мешками весящей форме, ты поняла, что с ними там, в этих лагерях, не церемонились. Но они были счастливы – они ехали, наконец-то, домой. Многие были взяты в плен ещё в 1862 году, кто при Фредериксберге, кто при Гейнс-Милле – и ты вспомнила знакомые названия из писем, которые писал Сай. Может быть, он стрелял в этих людей. Может быть, они стреляли в него. Другие попали в плен не так давно – кто-то год назад, кто-то два года. Это была гражданская война, "война для всех желающих", настолько же жестокая, насколько и неестественная. Милосердие на ней соседствовало с кровожадностью, благородство – с коварством, холодная ненависть – с братской скорбью. На любом этапе этой войны с любой стороны можно было сдаться в плен и быть отпущенным под честное слово, а можно было получить пулю, петлю или отправиться в "тюремный лагерь" – так назывались эти огромные морильни, где люди дохли, словно мухи.
Ты сама повидала войну – обстрелы, голод, болезни, смерти... но только глядя на эту несустветную толпу изможденных людей поняла, насколько она была долгой и ужасной – по тому, каков был контраст между их физическим состоянием и их весельем.
К тебе они относились очень хорошо – называли "юной мисс" или, кто постарше, "девочкой", делились той скудной едой, которая у них была – сухарями, вяленым мясом, орехами, сыром, давали и воды (воду на корабле выдавали понемногу, и надо было долго стоять в очереди), нашли тебе и одеяло почище, ведь был конец апреля – не лучшее время для ночовки на открытом воздухе, тем более с реки тянуло сыростью. Река, кстати, разлилась – утром (на пароход ты села вечером, а отчалил он ночью, когда ты уже спала), ты видела, как кое-где перелило дамбы, затопило плантации. И все равно на корабле было душно – такой плотной была толпа. Спать тебе пришлось буквально зажатой между двумя спинами синего сукна.
Но в общем путешествие проходило неплохо – ты познакомилась со многими солдатами, ведь делать, кроме как поболтать, всё равно было нечего. Здесь собрались люди со всей Америки – из Кентукии и Огайо, из Теннеси и Западной Вирджинии, из Индианы и Мичигана. О войне им рассказывать не хотелось – нахлебались они её досыта. Они рассказывали тебе про свои города, какими их помнили, про свои штаты, про то, чем занимались. Кто был сапожником, а кто кузнецом, кто лавочником, как твои родители, а кто клерком, кто фермером, а кто пивоваром. Чем они так отличались от ваших мужчин в Миссисипи? Акцентом?
Так прошло двадцать пятое апреля.
А двадцать шестого ты испытала неподдельный ужас.
Неподалеку от вас разместилась военнопленных негров. Были они спокойными, не задирались, не лезли ни к кому, держались особняком. А потом один из них на тебя посмотрел.
Ты сначала подумала – похож. Ведь все негры немного на одно лицо. Но тут он повернул голову, отвечая на какую-то реплику соседа, и ты увидела на голове у него шрам, вокруг которого даже и волосы расти перестали. Здоровенный шрам. И уж ты-то знала, кто его оставил.
Ты и оставила. Это был тот самый нигер, что попался вам с Саем на Язу, тот самый, что являлся тебе ночью в кошмарах.
Хуже всего было то, что ты не могла ничего сделать в такой толпе. Конечно, и он не мог тоже, но... кто его знает, как там дело в Сент-Луисе повернется? А вдруг он выследит тебя и захочет отомстить? Кто тебя защитит? Чем ты защитишься сама?
Чтобы быть от него подальше, ты решила залезть повыше – на самый верх, на третью палубу, где жили богатые каютные пассажиры. По ночам из их салонов и кают мягко светили лампы, и говорят, у них там был буфет, где еду продавали за деньги.
Ты поднялась на третью палубу, и вечер двадцать шестого провела там, на "площадке для прогулок".
На следующий день, вечером пароход пристал к берегу в Мемфисе. Там множество солдат выкатилось на берег в поисках еды, и стало поспокойнее. Ты посмотрела сверху на пристань – негры собрались около неё, и твой, кажется, тоже был там. Нет, в Мемфисе сходить ты не стала. К тому же, тебе нужно было в Сент-Луис.
Пока команда выгружала на пристань мешки с сахаром, пришел вечер, и солдатня вернулась. Опять стало душно, опять тела сгрудились везде, где только можно. Ты никак не могла заснуть, да и не хотелось спать – и так всё утро проспала. Солнце садилось, а пароход всё никак не отшвартовывался.
И тут тебя окликнул женский голос.
– Мисс...?
Ты повернулась – это была девушка, можно даже сказать, молодая леди. Одета она была не то чтобы богато, ближе к зажиточной сельской девушке, но что-то в её облике – то ли осанка, то ли взгляд, то ли манеры – выдавали, что она из самого что ни на есть "высшего", етить его, общества. Скажем так, её легко было представить в платье и пороскошнее! Ты же по сравнению с ней выглядела, скажем прямо, оборванкой.
Она приветливо с тобой поздоровалась, представилась Киной МакКарти и позвала к себе в каюту, дабы избавить от неудобства нахождения в мужской толпе, и всё такое.
Говор у неё был довольно странный – высокопарные новоорлеанские словечки на французский манер сочетались с каким-то диковатым ирландским говором, так что было не очень-то и понятно: то ли она из маленького города, то ли из большого. Скорее всего она жила в каком-нибудь Батон-Руже или, может, Хелене, или что-то вроде такого, но при этом строила из себя невесть что.
Глаза у неё были карие, с хитринкой, а волосы, плотно уложенные под простой шляпкой (у тебя-то вот даже и шляпы не было, даже чепчика) – темно-каштановые.