Уходить из города надо было морем – на одной лошади вдвоем далеко не уедешь, а даже если бы ты купил вторую, Мэри Тапси не умела ездить верхом. К счастью, в порту вам подвернулся пакетбот, отходивший на юг, который отчаливал через пару часов. В тот же день, когда ты застрелил Вон Вай-Куока, пока китайцы, видимо, разбирались, кто теперь у них главный узкоглазый, вы взошли на борт и отправились на юг.
Хоть ты и был сыном моряка (ну, предположительно), а судно шло, не выпуская из вида берег, но к качке ты привык совсем не сразу. А может, сказалось нервное напряжение? Вот Мэри держалась хорошо, хотя в море тоже была впервые. Шторма не было, но сильный ветер качал посудину изрядно. Спали вы в гамаках, и это тоже было то ещё удовольствие. Ты поневоле вспомнил рассказы Итана, Хораса и лейтенанта Эпплъярда, и порадовался, что так и не стал моряком – работа это, должно быть, была адова, куда хуже, чем ловить и продавать индейцев.
На берег вы сошли в каком-то Лос-Анжелесе – та ещё дыра по сравнению с Сан-Франциско. Да и без всякого сравнения тоже! Город был не такой уж маленький, на четыре тысячи жителей, но жили тут по сути фермеры или, на худой конец, землевладельцы. Называли его "Королевой Коровьих Пастбищ", и тут было много мексиканцев. На улицах испанских слов было слышно не меньше, чем английских, люди носили большие шляпы, в основном из соломы, но на вас внимания никто не обращал – ну гринго и гринго.
Ещё пять лет назад чтобы попасть в Техас тебе пришлось бы либо раскошелиться на корабль вокруг мыса Горн, либо сделать огромный крюк по суше. Корабль шел бы так долго, что ты, вероятно, привык бы к качке, или, возможно, утонул бы вместе с ним, попав в шторм – мыс Горн не зря пользовался дурной славой. По суше же пришлось бы отправиться по Калифорнийской Тропе, через Юту, и не доходя до Орегонской Тропы, сделать резкий поворот на юг, на Мексиканскую тропу. Дойти по ней до Рио-Гранде, сесть там на пароход...
Но в пятьдесят седьмом году человек по имени Джеймс Бирч вдвоем с компаньоном подрядился раз в два месяца доставлять почту из Сан-Антонио в Техасе в Сан-Диего в Калифорнии. Они проделали трудный путь по плохо разведанной, безводной местности. Форты, в которых они должны были брать продовольствие, оказались ограблены индейцами, и им пришлось есть лошадиный ячмень. Дорога, даже где она была отмечена на карте, по сути не существовала. И всё же эти два храбреца выполнили задуманное, пройдя прерии, каньоны и пустыни, и опоздав всего на десять дней. В декабре Бирч запустил по маршруту первый почтовый дилижанс. А в пятьдесят восьмом проектом заинтересовались серьезные люди – правительство объявило о выдаче шестилетнего контракта на сообщение дважды в неделю. За шестьсот тысяч долларов в год организовать маршрут подрядился Джон Баттерфилд – крупная шишка в мире перевозок. Когда-то никому не известный сын фермера из Нью-Йорка, этот упорный человек прошел путь от возницы дилижанса до основателя Америкэн Экспресс.
[
Если кому и было под силу выполнить такую задачу, то Баттерфилду!
По условиям контракта дилижансы должны были проходить путь в 2760 миль за двадцать пять дней, из них почти 2000 по территории, населенной враждебными индейцами. Из Сент-Луиса в Миссури до Форт Смит в Арканзасе, потом через Эль-Пасо в Техасе и Тусон в Аризоне – в Сан-Франциско. А затем обратно. Больше сотни станций, построенных из кирпича, находилось на этом маршруте, и на каждой дежурил агент компании и конюх. Полторы тысячи мулов и лошадей было закуплено, чтобы таскать тяжелые конкордовские дилижансы, сработанные в мастерских Эббот Даунинг в Нью Гэмпшире. Воду к некоторым из станций приходилось возить за двадцать миль, а фураж – за двести миль, и к тому моменту, как он добирался до корралей, стоимость его порой несильно уступала серебру на тот же вес.
Но ничего этого ни ты, ни Мэри Тапси не знали, вам просто нужно было добраться до какой-нибудь станции на ответвлении Сан-Диего - Сан-Антонио, которым сейчас заведовал Бирч. И лучше не до самого Сан-Диего, потому что в большом городе вас стали бы искать, а объезжать каждую станцию – вряд ли. Да и меньше там было шансов, что кто-то запомнит такую пару. И по дороге раздобыть денег.
Вы с Мэри разделились, чтобы встретиться в Аризона Сити на границе с Аризоной, там продать лошадей, которых ты украдешь, и сесть на дилижанс.
Дальше тебе пришлось нелегко. Южная Калифорния была не такая, как Северная, к которой ты привык. Тут было слишком жарко, трава слишком низкая, а кусты слишком колючие. Попадались кактусы, но прятаться в их зарослях как-то не тянуло. А ранчеры держали ухо востро, потому что через границу с юга всё время лезли всякие кабальерос с ножами за поясом и широкой белозубой улыбкой на лице.
И ты никогда раньше не воровал лошадей. Но... это оказалось не сложнее, чем людей, просто по-другому. Находишь цель днем, приходишь за ней ночью. Главное тут – заранее отличить объезженных лошадей от необъезженных, чтобы не сесть в лужу. Оставляешь свою лошадь где-нибудь подальше, в лощине, крадешься с замирающим сердцем, сжимая винтовку в руках, чувствуя себя голым в лунном свете. Как можно тише открываешь корраль – обычно на нем не было ворот, так что не было и петель, которые могли скрипнуть, а запирался он тремя не очень толстыми бревнами, положенными в пазы одно выше другого – такие вот "ворота". Вынимаешь эти бревна из пазов, кладешь на землю так, чтобы лошадь, выходя, не ударила об них копытом. Заходишь внутрь, чувствуя запах лошадиного пота и навоза. Понимаешь, что не помнишь, где та лошадь, которую ты присмотрел днем, поэтому берешь первую попавшуюся. Гладишь её, пока она не перестанет нервничать и фыркать. Берешь седло (хотя бы одно седло всегда надето на стенку корраля, обычно, правда, самое паршивое), кладешь ей на спину, лихорадочно затягиваешь подпругу. Лошадь поводит ушами и мотает головой – она не привыкла, чтобы её седлали ночью. Потом надеваешь ей на морду упряжь, желательно ту, которую ты снял со своей лошадки, а не веревочную, которую смастерил кое-как в последний момент под кустом. И ведешь её из корраля. Отходишь метров на пятьдесят, поминутно оглядываясь на дом ранчера – не выбежит ли кто на крыльцо с двустволкой в руках, не спустит ли собак? Потом не торопясь, спокойно (с виду, сердце-то стучит, как бешеное) залезаешь в седло и едешь к своей лошади, шагом, чтобы стуком копыт не перебудить всё и вся. Оглядываешься ещё разок – никого. Напоследок, замечаешь, что луна теперь будто бы заговорщицки подмигивает тебе, подмигиваешь ей в ответ – всё! Луна как будто говорит тебе своим видом: "Поздравляю, милый, теперь ты – конокрад!"
А это значит, что, во-первых, тебя надо бы повесить без суда и следствия, а во-вторых, ты заработал немного денег (может, долларов двадцать или тридцать или даже сорок) за лошадь без купчей и с чужим клеймом.
А во второй раз, обнаружив на стенке корраля три уздечки, опьяненный удачей, воруешь сразу трех лошадей! Вот такой ты удалец!
Утром же понимаешь, что это был последний раз здесь, в Южной Калифорнии – если одну лошадь искать будут постольку поскольку, то за тремя точно будет погоня: тебя будут искать и рано или поздно найдут. Всё, бизнес закрывается, надо рвать когти из старушки Калифорнии! Едешь со всей возможной скоростью в Аризона Сити.
И вот, наконец, ты на границе, и тут перед тобой встает неожиданный вопрос: кому, кому ты там продашь ворованных лошадей? У тебя пять лошадей (считая твою собственную), и на них на всех разные клейма. Пережигать их? Ты не умеешь. Найти скупщика? Он должен где-то быть, но где? Ты никого не знаешь, тебя никто не знает. Тебе никто не доверяет. Бросить бармену монетку? Это работает не всегда, а иногда может дать обратный эффект.
Положение спасла Мэри Тапси. Вы условились, что ты выяснишь на почте, в каком отеле она остановилась, но это не понадобилось – отель в Аризона Сити был один, и то это было громкое название для двухэтажного дома из глины с облупившейся штукатуркой. Когда ты увидел её, то сначала не узнал. Ты оставлял ей пятьдесят долларов, и на двадцать пять она купила и подогнала себе платье. Черное. Траурное (и кстати, неведомым образом помолодела в нём сразу лет на пять). С вуалью. А ещё за три доллара купила зонтик
– Зачем? – спросил ты. Это выглядело, как ненужная трата, к тому же, по кому траур? Вроде, плохая примета такое носить...
– А увидишь, Джозеф! – ответила она, загадочно улыбнувшись. – Идем на станцию.
Вы пошли на станцию.
– Могу я продать пять лошадей? – спросила Мэри у агента слабым голосом, словно увядший на жаре цветок. Ты не поверил своим ушам – Мэри Тапси, которая ничем в жизни кроме проституции не занималась, изображала сейчас благообразную, беззащитную вдову с каким-то двадцатилетним лоботрясом под рукой. И не поверить было невозможно.
– Да, мэм, конечно, лошади нам как раз нужны, – ответил агент. – Сколько вы хотите?
– Я в этом не разбираюсь, мистер... мистер...
– Грей Фезерли к вашим услугам, мэм, – сказал агент и даже снял шляпу.
– В общем, оцените их сами.
– А вы их объездили или купили? – спросил агент. – Извините, мэм, – поправился он, поняв, что сморозил глупость.
– Это лошади моего мужа. Их пригнал мой племянник, Джо, – она показала на тебя слабой рукой.
– Что ж, давайте их посмотрим, – согласился он и, позвав конюха, отправился с вами.
Осмотрев их, мистер Фезерли указал на клейма.
– Лошади хорошие. Но на них разные клейма, мэм, – виновато сказал он.
– Я в этом не разбираюсь.
– Я к тому что это, простите меня, конечно, немного подозрительно. А у кого ваш муж их покупал?
– У разных людей, – ответила Мэри и промокнула глаза платком. – У нас было ранчо. Были и детки.
– Ну, может быть, у вас остались купчие.
– Купчие?! – воскликнула она и ткнула в твою сторону зонтиком. – Спросите у этого остолопа! Спросите! Спросите у него! – и заплакала.
Мистер Фезерли малость струхнул и посмотрел на тебя крайне неодобрительно.
– Что случилось, мэм? – спросил он Мэри, взяв её за руку. – Он их потерял? Их украли?
– Он... скурил их... по дороге... – ответила она дрожащим голосом, и снова промокнула глаза платком.
– Ааа... вот оно что... – протянул Фезерли, подавив улыбку. – Ну, это нестрашно. Я вам дам за них двести двадцать долларов за всех. Годится?
– Как скажете, – взмахнула она рукой.
– Даже двести двадцать пять! – поправился он.
– Как вам будет угодно...
– Позвольте мне засвидетельствовать вам своё глубоча...
– Благодарю вас!
И отвернувшись, поправляя вуаль, подмигнула тебе из-под неё.
На следующий день отходил дилижанс, и вы сели на него и покатили. С вами ехало четыре человека: два усатых компаньона-техассца и пожилая семейная пара. Компаньоны были при винтовках, с ними был фанерный ящик на кожаной лямке, который один из них носил вместо сумки.
– Что у вас в ящике, джентльмены? – спросила Мэри Тапси. Роль вдовы ей надоело и было явно скучно.
– Патроны, мэм, – ответил один из техассцев весьма вежливо, смешно растягивая слова (у него получалось "патрооны, мээм"). — Тысяча штук.
– Зачем вам так много? Вы ими торгуете?
Техассцы посмотрели друг на друга, словно думая, будет ли невежливо не отвечать на такой очевидный вопрос, и один все же ответил:
– Так индейцы!
Было лето – южное, знойное, пыльное. Техасцы спросили разрешения у дам и всю дорогу курили свои дешевые сигары, пока они не кончились, а потом купили ещё. Дилижанс катился по... кхм... ну, с натяжкой это можно было назвать дорогой, но прыгал он так, как будто его самого ещё предстояло объездить. С потолка свисали кожаные петли, и пассажиры то и дело хватались за них. Ночи вы проводили на станциях, неплохо, кстати, укрепленных. Территория Аризона оставалась дикой и безлюдной.
В Драгун Спрингс возница рассказал вам, как два года назад однажды ночью сюда наведались шестеро бандитов: трое мексиканцев и трое белых, все вооруженные топорами. Они зарубили спящими троих смотрителей – всех, кроме агента Сайласа Сент-Джонса, который схватил винтовку и дал им отпор. Но и его ударили топором дважды – в бедро и в руку, искалечив её. Преступники сбежали, а он, истекая кровью, забрался на кучу мешков с зерном и лежал три дня и три ночи, слушая, как волки приходят со стороны гор и дерутся за трупы его товарищей, а голодные мулы беснуются в коррале. Потом приехала бригада, строившая дорогу, и сразу же послала за врачом. Врач прибыл только через шесть дней и отнял ему руку. А уже через три недели Сент-Джонс сел на лошадь и поехал в Тусон. Вот такие железные люди работали на этом маршруте.
Но железные или нет, все изнашивается и приходит в негодность, даже люди! В один из дней помощник возницы заболел, и остался на станции. Возница предложил тебе занять его место – ты мог помочь с тугим тормозом в случае чего, да и поговорить ему страсть как хотелось. Ты согласился, потому что Мэри Тапси ехать в прокуренной кабине было ничего, нормально (она вообще терпеть привыкла), а вот ты сам от этих "техасских" сигар уже готов был вешаться.
– Садись, бери ружье, – сказал возница. – О, у тебя винтовка есть? Винтовку под козлы положи. Мало ли... может пригодиться.
Ружье было двенадцатого калибра, тяжёлое, двуствольное, длинное. В патронах – крупная картеч, в патронташе – тридцать штук, и ещё две коробки – в нише под сиденьем. Чувствовалось, что денег на это не пожалели.
Скоро вы пересекли границу Нью-Мексико, хотя никто этого не заметил – она никак не была обозначена. Просто доехали до следующей станции, честно говоря, даже не помнишь, как она назвалась. Стейнс? Спейнс? Тейнс?
Вы с возницей разговорились. Сначала он спрашивал тебя что да как, откуда ты родом и кто такой, и ты немного напрягся, но на самом деле ему было всё равно, он просто хотел поговорить. Он стал рассказывать про себя, свою семью и так далее. Потом он спросил тебя, чем ты займешься в Техасе.
И когда ты сказал, что собираешься охотиться на индейцев, возница (его звали Уиллард, а было ему лет под сорок) засмеялся. Потом он извинился, сказал, что не хотел тебя обидеть, и что это, конечно, не его дело, но если тебе угодно знать его мнение, лучше тебе поехать назад и остаться в Калифорнии. Ты спросил, почему так.
– Команчи – не эти твои... юки, парень, – ответил он. – Команчи... ты знаешь, как переводится слово "команчи"? О, парень, ты не знаешь. Они сами называют себя не так. Сами-то они называют себя
не-ме-на – "люди-змеи".
Команси – это слово на языке юта. Оно значит "Те, Кто Всегда Хочет Сражаться" или "Враги всем". Команчи – все как один головорезы и убийцы. Они даже младенцев убивают – подбрасывают в воздух и ловят на копья. Команчи снимут с тебя скальп, парень. На них нельзя охотиться, с ними можно только воевать. Это могут только рейнджеры, ну, или армия, может. Техасские рейнджеры, я имею в виду, а не то, что вы называете этим словом у себя в Калифорнии. Без обид, я сам-то из Арканзаса. Просто знаю много. Вот я читал однажды книженцию, про греков. Читал про греков? (Ты и читать-то не умел) А я вот читал. И там было про город, в котором все до одного жители были солдатами. Как его? Патра? Спарта, во! (А про Спарту, кстати, ты слышал – Стёрджес рассказывал вам про триста спартанцев). Там ещё мальчишкам давали оружие, чтобы они прошлись по стране и убили кого-нибудь. Вот это – команчи, только не в городе. Все они убийцы, все до одного. Ваши юки, сколько их было? Десять тысяч? Двадцать тысяч? Вы их легко одолели, потому что они вас боялись и боялись драться. А команчи никого не боятся, и всё им нипочем. Они придут к человеку в дом, убьют его, изнасилуют его дочерей, а потом сядут и сожрут его обед, понимаешь? Как будто так и надо. Кайова убьет тебя, потому что ненавидит белых. Апачи убьет, потому что ему нужно твоё ружье и одеяло. А команчи – просто потому что он команчи. Им все нипочем. Всё нипочем.
И буквально через час после вашего разговора, Уилард вдруг встрепенулся и сказал: "Вот ведь! Видишь?"
А ты ничего не видел сначала, а потом увидел облако пыли на горизонте.
– И не прячутся, гады, – сказал возница. – Все индейцы – они как очень хитрые дети. От них не знаешь, чего ждать. Они то договариваются с тобой, то приглашают за стол, то пытаются убить. Нам нельзя показать беспокойства. Поедем, как ехали. Приготовься, но не стреляй, пока я не скажу.
Потом постучал по крыше.
– Джентльмены! Приготовьте оружие! На всякий случай! Но не стреляйте, пока мы не выстрелим!
Это были страшные десять минут – когда дилижанс катился навстречу судьбе, ты сжимал ружье, а облако пыли двигалось вам наперерез.
Потом в облаке пыли стали вырисовываться силуэты.
– Это команчи? – спросил ты.
– Не знаю, команчи здесь не живут, они подальше к востоку, обычно, – ответил Уилард с тревогой, напряженно вглядываясь в облако и то и дело подстегивая мулов. – Это могут быть Апачи Чирикауа. Но обычно ты их не видишь, пока они не нападут.
Когда вы подъехали ближе, ты смог их разглядеть издали. Это был небольшой отряд, человек пять, который гнал лошадей, видимо, захваченных в набеге.
У тех лошадей, на которых ехали индейцы, глаза были обведены белой и желтой краской, но и на тех, что они подгоняли, попадались какие-то рисунки. Сами воины были худые, поджарые, но сильные – не недокормленные рахитичные юки, и в руках же они сжимали какие-то не то копья, не то гибкие прутья, увешанные перьями и разными предметами. Ты спросил, что это за оружие такое.
– Это для их индейской забавы, посчитать "ку". "Ку" по-французски – удар. Когда индеец вступает в битву, почетно убить врага, почетно захватить его лошадь или оружие, почетно снять с него скальп или взять в плен, но всего почетнее – посчитать "ку", то есть дотронуться рукой или таким вот шестом, не убивая. Потом можно и убить. Я же говорил, они в чем-то как дети, а в чем-то – головорезы, каких поискать. Команчи не любят считать ку – чаще они просто убивают.
Индейцы заметили вас, но никак не отреагировали – они, кажется, торопились, и они проехали от вас метрах в пятидесяти, пронесясь поперек дороги перед дилижансом, наверное, чтобы не дышать поднятой им пылью. Все вздохнули спокойнее только когда поднятая ими пыль пропала с горизонта.
– Может, это пима, и они украли лошадей у другого племени? – пожал плечами Уилард, словно извиняясь. – Пима – хорошие ребята, они не любят апачи. В этих индейцах нетрудно и запутаться, а? Тут этих племен... Чирикауа часто ходят этими местами в Сонору – убивать мексиканцев и воровать их скот. А иногда и нам достается.
Эти индейцы были настроены к вам мирно, но восточнее вам рассказали, что недавно был налет на одну из станций на маршруте. Оказалось, в июне армия предприняла карательный рейд на земли команчей, но разбить их не смогла и просто дошла из Уошиты до форт Кирни, потеряв четырех убитых и пятерых раненых (в основном дружественных разведчиков-индейцев). Было это всё севернее, аж в Небраске, но новости разнеслись по равнинам, и теперь команчи мстили. Ваш дилижанс взял под охрану небольшой отряд кавалерии. С ними было спокойнее, и остаток пути вы проделали в безопасности, питаясь скверной едой на станциях и сходя с ума от жары.
Вы въехали в Западный Техас, и здесь было все так же жарко, но хотя бы пейзаж не такой прекрасно-унылый, как в Нью-Мексико: желтоватая полупустыня, охряные скалы и темные столбы кактусов сменились пожухшей прерией, расцветающей по берегам рек, и небольшими рощами.
Потом вы с Мэри сошли на станции Форт Чадборн, попрощались с Уилардом, сели на другой дилижанс и через пару дней уже оказались в Сан-Антонио. Вся дорога заняла примерно две недели.
Когда ты спрыгнул с подножки дилижанса, помог спуститься Мэри Тапси и осмотрелся, то подумал, что этот город, если бы здесь не было так жарко, был бы точно лучшим местом, из тех, что ты когда-либо видел.
Сан-Антонио был настоящим городом фронтира, но при этом он был
старым городом фронтира, построенным много лет назад испанцами, а не возникшим на днях поселением из трех палаток, двух сараев и одного спешно строящегося кабака. В 1860-м это был самый большой город в Техасе: здесь жило восемь тысяч человек американцев, мексиканцев и немцев, и около четырехсот чернокожих рабов. Бизнес развивался, приезжали и уезжали повозки и дилижансы, люди спешили по делам, но не было того лихорадочного блеска в глазах, как в Калифорнийских приисковых поселках, и того настороженного оценивания, как в Сан-Франциско. Можно было прогуляться по парку, выпить изумительного немецкого пива и даже имелся свой институт – институт Святой Марии, где на каждом курсе училось всего двенадцать молодых людей.
Сложно сказать, понравились ли тебе техассцы. Конечно, они были грубоваты, но не грубее ребят Барксдейла. Однако здесь много значила личная репутация, много было напускного мужества и требовалось держать лицо. Ты слышал поговорку, что техасцы судят людей по делам, а не по словам – так, вот, это была полная брехня! За случайно оброненное слово приходилось держать ответ, а раз утратив доброе имя можно было не надеяться вернуть его в ближайшие лет пять. Зато техасцам была свойственна милая грубоватая галантность по отношению к дамам, не такая неуклюжая, как в Калифорнии, а подкупающая своей прямотой.
Но если не брать культурные особенности, а говорить о политике, Сан-Антонио был тем городом в Техасе, который меньше всего был похож на остальной Техас, также как и Сент-Луис разительно отличался от остального Миссури.
Сан-Антонио был разделен на три части – американскую, мексиканскую и немецкую. Американская была зажиточной, немецкая – не то чтобы бедной, но довольно скромной, в мексиканской же можно было встретить как крохотные глиняные лачуги, так и роскошные гасиенды, чьи хозяева владели стадами скота и табунами лошадей. И нигде в Техасе не было такого сильного разделения по политическим взглядам, как здесь – ты ощущал, что вопрос "ты за демократов или за республиканцев" тут задают не из любопытства, и от ответа может многое зависеть. Были ещё сторонники партии "Ничего не знаю", очень сильной в 1850-е, но после того, как она какое-то время порулила городом и успела запретить петушиные бои, бой быков и фанданго (мексиканские балы), то есть любимые развлечения техасцев, люди в массе своей от неё отвернулись.
Ты быстро разобрался, в чем причина сильной неприязни между жителями – немцы и мексиканцы были против рабства, а вот большинство американцев – за, но тоже не все. И рабов ты тоже увидел, уже настоящих, негров. Внешне от свободных слуг они отличались мало, но ты, повидавший рабов и пленников, легко по глазам мог понять, есть ли среди них свободные. Фридменов среди них не было.
Немецкое население города высказалось по вопросу рабства довольно резко ещё в 1854 году, на каком-то своем фестивале народной песни. Но и среди англоязычного населения согласия не было. А вслед за рабством повесткой дня стала грядущая сецессия – отделение от союза. С одной стороны были хлопковые короли, которые владели большими плантациями за городом, а с другой – владельцы небольших бизнесов, которые помнили, насколько сильно выросло благополучие города с тех пор, как республика Техас влилась в союз, и Сан Антони стал узлом торговли с Мексикой.
Всё это ты усвоил за первые несколько недель, побродив по городе, поглазев и поболтав с его жителями. Вы с Мэри Тапси жили в отеле, ты пытался присмотреть дом, но выходило дороговато для твоих скромных сбережений, и сначала стоило определиться с заработком.
Твой первоначальный план подняться на охоте за скальпами не увенчался успехом. Это было странно – вроде бы индейцы разошлись, из-за их налетов страдали многие, тропа Санта-Фе вскоре оказалась временно перекрыта. Но генерал Твиг сказал, что не может зачислить тебя проводником в свой отряд, ведь ты не знаешь местности! А солдатом ты становиться пока не торопился. Рейнджерских партий вроде отряда Барксдейла, куда мог вписаться любой желающий, здесь не водилось, а Рейнджеры Штата Техас, имевшие тут своё отделение, тоже тебя к себе не взяли.
– Ты же не техасец! – сказали они. – Кто за тебя поручится? Да и вообще, что ты за птица мы не знаем. Давай-ка поживи здесь какое-то время, тогда и увидим, что ты за человек.
Тогда ты нанялся к одному караванщику, торговавшему с Мексикой хлопком, пивом и некоторыми промышленными товарами, охранять его повозки от индейцев и бандитов.
Первая стычка с индейцами произошла на третий день пути. И вот там-то ты и понял, кто такие команчи.
Команчи были кентаврами из легенд. И их не зря называли Властелины Равнин.
Ты никогда не видел, чтобы кто-то так быстро перемещался верхом, так легко спешивался и снова вспрыгивал в седло. Чаще всего ты видел их на пределе дальности: они никогда не шли грудью на пули и не рисковали просто так. И они находили, где спрятаться, даже в казалось бы голой прерии. Ты не мог и подумать, что за таким маленьким кустиком или бугорком может скрыться воин вместе с лошадью. Как!? А вот так! Если с детства учиться этому и ничему больше, оказывается, можно!
Они могли напасть с невиданной скоростью – выметнуться откуда-то из лощины или из-за бугра и полететь на вас с леденящими душу криками, а потом отвернуть и исчезнуть, и в них, скачущих так быстро, было очень трудно попасть. А в это время с другой стороны второй их отряд молча нападал исподтишка, обрушивал дождь стрел, отрезал какого-нибудь незадачливого всадника, убивал его, угонял лошадей или мулов. И так же отступал, и тоже прятался или оказывался вне досягаемости. Ты вдруг почувствовал, что они не люди здесь, в прериях: это вы – люди, а они – рыбы, скользящие сквозь толщу воды, и ловить их можно с тем же успехом, что и пытаться ухватить рыбину за хвост голыми руками.
Да, если честно, в своей боевой раскраске они и не были похожи на людей...
А особенно жутко и нелепо смотрелись те из них, кто напяливал на себя европейское платье – попадалось как мужское, так и женское. Это все без разбору считали они трофеями. Представь себе индейца в дамских кружевных панталонах, мужском цилиндре и с лицом, выкрашенным черном, с белыми полосами, идущими по подбородку, как продолжения зубов. Комично, нелепо. А потом замечаешь свисающие с уздечки три скальпа – и становится жутко. Какие-то адские нотки начинают проскакивать в этом странном маскараде.
Ты извел двадцать патронов но никого из них даже не ранил, а ведь ты хорошо стрелял! Просто они сами хорошо разбирались в ружьях и в стрельбе и знали, как в них легко попасть, а как – сложно.
Они изнуряли вас налетами, но будто бы точно знали, где риск стоит того, а где нет. Они делали столько ложных атак и нападений, что к настоящей вы обязательно теряли бдительность. И тогда они находили своих жертв.
Страшнее же всего было то, что за то время, пока вы конец вымотались морально и физически, команчи не показали ни единого признака усталости. Все это они проделывали, казалось, с невероятной легкостью.
На второй день противостояния ты увидел, как одинокий воин пытается отогнать в прерию несколько мулов. Рядом с тобой никого не оказалось, и ты кинулся к нему, пообещав себе, что уж этого-то ты догонишь и застрелишь – твоя лошадь была явно свежее.
Ты успел рассмотреть своего врага – лицо его было вымазано синей и белой краской, страшно выделялись белки глаз, и храп лошади тоже был раскрашен синим, а по боку её шли какие-то странные рисунки.
На груди у него был шрам, и вокруг него была подрисована вытекающая из раны "кровь", на руках – какие-то желтые полосы. Волосы же были завязаны в пучок, и из него торчали два пера. Вооружен он был луком, костяной дубинкой и плеткой на темляке, которой и подгонял мулов. И ты увидел, что он очень молод, ему, наверное, было не больше лет, чем тебе.
Он не успел или не захотел спасаться бегством, подставляя тебе спину – ты поскакал ему наперерез. Ты мог выстрелить и отсюда, но промахнувшись, оказался бы в его власти.
Он что-то крикнул. Вы скакали почти параллельно, сближаясь, отвернуть ему мешали бегущие мулы.
Ты прицелился на полном скаку, приготовился, зная, что попадешь. Но... он упал, ещё до выстрела. В смысле, он видимо спрыгнул с лошади на ту сторону. Лошадь скакала, а его не было. Ты оглянулся, чтобы посмотреть, где он там остался сзади, догнать его и добить. Глупый трюк какой-то – на таком галопе он должен был серьезно покалечиться, упав на землю, будь он хоть трижды команчи...
Но его сзади не было.
Ты глянул на его лошадь и увидел синее лицо там, где ожидал меньше всего – под шеей. Оттуда в тебя, едва различимо для глаза, сорвалась стрела и кольнула в бок, почти не больно. Это было больше неожиданно, чем больно – так ты подумал. Луков ты не боялся – ты же видел эти убогие палки у юки. А потом посмотрел вниз и понял, что стрела... пробила тебя насквозь.
Внутри все сжалось, то ли от боли, то ли от страха. Поднять винтовку вдруг стало очень тяжело, но ты поднял, и в этот момент его лошадь оказалась уже вплотную к твоей, а команчи – в седле, и одновременно с тем, как он опять вознесся на спину своего скакуна, он ударил тебя дубинкой, с маху, прямо по голове. Небо поменялось местами с травой, ты кувыркнулся с седла и земля вышибла из легких дух. Что-то хрустнуло в теле. Все заполнило бесконечное, синее осеннее небо. А потом, когда ты ещё пытался вздохнуть, в нем появилось синее страшное лицо твоего врага. И ты ещё не успел прийти в себя, как почувствовал, что что-то тянет тебя за волосы – а это была его рука, и его нож остро и неотвратимо взрезал кожу у тебя на лбу. И вот это уже было так больно, что ты потерял сознание...
***
Чудом твой скальп тогда остался при тебе – двое напарников поскакали за тобой и в последний момент индеец, стоя с ножом в руке над твоим телом, увидел, как они летят к нему и целятся из винтовок. Тогда он бросил тебя вместе с твоим скальпом, вскочил на лошадь и умчался вместе с мулами и, кстати, твоей лошадью.
Караван повернул назад – впереди всех ждала только смерть. Индейцы вскоре отстали, удовлетворившись десятком захваченных лошадей, одной брошенной им на поживу повозкой и парой скальпов.
Стрелу из тебя вытащил доктор уже в Сан Антонио – рана в боку оказалась серьезной, но далеко идущих последствий она не имела, а вот на лбу шрам остался навсегда, правда, под надвинутой пониже шляпой его все равно было не видно. Кроме того, ты повредил ногу. В общем, пришлось пролежать в постели три недели, да и потом восстановился не сразу.
В городе между тем произошли волнения – ведь началась война! Какой-то малоизвестный генерал по фамилии Ли приехал конфисковывать военное имущество, а генерал союза Твиг не хотел его отдавать. Возникла напряженность, части рейнджеров были стянуты в Сан-Антонио, но в последний момент, когда им уже приказали готовиться к штурму арсенала, два генерала договорились, и войска Твига покинули Техас с оружием и под развевающимися знаменами, а недвижимое имущество досталось конфедерации.
У тебя же постепенно стали заканчиваться деньги – они еще оставались, но на дом уже не хватало. Мэри Тапси, нашедшая временное занятие в выхаживании тебя, снова стала заметно скучать, когда ты поправился – платье вдовы давало ей определенный статус, но в гости её никто звать не торопился.
А вот когда ты сидел в одном кабачке на границе американской и мексиканской части города, несколько парней, пивших виски, позвали тебя за свой стол, чтобы угостить. Всем им было интересно послушать про схватку, нападение индейцев и твой шрам. И нет, они не были праздными зеваками – это были парни лет двадцати-двадцати пяти от роду, погонщики, проводники и такого сорта люди, родом как из Техаса, так и из Арканзаса, Кентукки, Миссури. И нет, они не считали тебя неудачником – наоборот, все они знали, кто такие команчи, и считали, что ты – везучий сукин сын, который спасся чудом. Вообще-то от скальпирования умирали не всегда: позже один ученый даже издал книгу, где описал все случаи, когда оскальпированный человек остался в живых. Но их было не так много. В любом случае по общему мнению ты отделался легко и был как минимум не робкого десятка, что погнался за команчи и схватился с ним один на один. Кроме того, ты был
калифорнио, а Калифорния – страна чудес, про которые всегда интересно послушать.
– Чем теперь думаешь заняться? – спросил тебя один из них, Хьюз. Этому было поменьше, двадцать два или двадцать три, как тебе. – Караваны – всегда мишень для дикарей. А вот стадо, если его быстро гнать – дело верное. От индейцев можно всегда откупиться скотом, если знать, как и где идти. Не думал о таком?
Ты сказал, что может, оно и хорошо, но у тебя нет ни стада, ни денег, чтобы его купить.
Хьюз рассмеялся легко и беззаботно и налил тебе ещё виски в граненую стопку.
– У меня тоже, приятель, у меня тоже!
Ты спросил, что тут смешного.
– Нет-нет, – ответил тебе Гарри, – я не предлагаю красть скот. Нет-нет! У нас в Техасе за такое вешают.
Потом он наклонился к твоему уху и сказал:
– Если конечно, он украден не в Мексике, ммм? Соображаешь?
Был там и ещё один парень, лет двадцати шести-двадцати семи, выговор был тебе не знаком, но явно не Техасец. Представился он Роем Клиффордом.
– Калифорния! Всегда мечтал попасть туда! С тех пор, как из дому убежал, – сказал он, потягивая виски. – Скажи, а не встречался тебе там такой Рональд Босс? Ему сейчас сколько там... лет за пятьдесят уже поди.
Ты вспомнил расшитую серебром жилетку, красивые усы, благородную седину и голос: "Джозеф Джонсон! За совершенное преступление Комитет бдительности округа Эль-Дорадо приговаривает тебя..." Свист кнута... Помнишь свист кнута? Помнишь, как ты кричал, выронив изо рта палочку для прикусывания?
– Ну не встречал так не встречал! – вырвал тебя из оцепенения улыбающийся Рой. – Но если вдруг знаешь такого – должок за ним водится. Так что буду признателен.