Парни бросились бежать так, что засверкали пятки – они явно испугались. Ты могла бы, наверное, ухватить одного из них, когда он зацепился за гвоздь на раме, но тогда другие, с рисом, убежали бы. Ты кинулась на улицу через дверь, обогнула дом и припустила за ними.
Мальчишки, раскачав, перекинули мешок через забор и перемахнули через него сами, и тебе пришлось лезть следом. Ты спрыгнула, изгваздав подол платья, огляделась – вон они, через кусты уже рванули. За ними!
Ты бежала, сжимая в руках палку, задевая ею за кусты. Ветка хлестнула тебя по лицу – ты даже не заметила. Они прошлепали по луже – ты пронеслась за ними, разбрызгивая грязь.
Они всё куда-то сворачивали, петляя между домами, и ты сворачивала, снова и снова. Да когда же они уже выбьются из сил с этим мешком? В какой-то момент ты потеряла их из виду. Сердце колотилось...
– Фуууух! Всёёёёё, – услышала ты из-за угла и ринулась туда.
Мальчишки стояли на пустыре, их было четверо, и ты накинулась на них с палкой, как маленький вихрь. Двое были твоего возраста, один явно младше, а четвертый явно постарше. Ты изо всех сил ударила крайнего по голове, он вскрикнул и упал, но ручка от метлы при этом с треском надломилась. Ты ткнула другого – этот был не такой дохлый, но и он вскрикнул. Ударила его ещё и ещё раз, от чего он завыл и попятился. А потом тебя схватили сзади, под руки.
– Брось её! Брось! – закричал один с ужасом в глазах. – Сейчас её родители придут!
– Держи её! Держи! – закричал другой. – Она бешеная!
Ты трепыхнулась, попробовала ударить головой назад, попробовала пинаться – и действительно пнула того, кто держал тебя сзади. Но вместо того, чтобы выпустить тебя, он охнул и упал вместе с тобой на землю. Твоё лицо защекотала трава.
– Держи, не отпускай её! – просил кто-то. Тебя схватил ещё один, тоже прижал к земле, выкрутил руку. Ты могла немного дрыгать одной ногой – и всё. Мальчишки тяжело дышали.
– Ууу, бешеная! – простонал кто-то. – До крови разбила...
– Тихо ты! – цыкнул на него другой. – Ещё прибежит кто...
Тут ты сообразила, что пора бы звать на помощь и закричала, но тебе сразу зажали рот потной, грязной ладонью. Ты попробовала кусаться, но тогда тебе задрали голову, повыше, так что кожа на шее натянулась, и кусаться стало невозможно.
– Что делать будем?
– Не знаю! Постой пока там, на углу. А ты давай подтяжки.
Один из них выругался, и ты поняла – он явно был не домашний ребенок, наверное, бездомный. Нормальные дети так грязно не ругаются. Твои руки связали подтяжками за спиной.
– Вроде никого, – доложил отправленный стоять не часах.
– Нельзя её выпускать, – подал голос ещё один. – Она нас видела, она про нас расскажет.
– Я её знаю. Она в школу ходила. Она же из лавки этой.
– Значит, и тебя она может узнать. Ну-ка, дай платок. А ты давай наш мешок.
И в рот тебе затолкали платок, а на голову надели мешок, судя по запаху, из-под муки.
– Всё, теперь в дом.
– А если нас по дороге увидят?
– А ты иди впереди и предупреди, если кто-то будет. По задам пройдем, здесь недалеко.
– Дайте я её пну! – попросил один. – Она мне голову в кровь разбила.
– Девочек бить нельзя, – сказал тот, что был постарше.
– Она первая начала!
– Всё равно.
– Ой, вечно ты начинаешь! "Нельзя-нельзя!" Ты нам не мамаша! – нагло возразил тот, который ругался.
– Всё равно нельзя. Это что было? Ручка от метлы? Подумаешь!
– "Падумаешь!" – с горечью передразнил ударенный. – Тебе бы так по башке "подумали"!
– Да, не будь размазней! Пусть Оуэн её пнёт разок!
– Не начинайте! Нет у нас времени возиться! Понесли! А ты мешок возьми!
И тебя понесли, тоже как мешок, ворча и ругаясь сквозь зубы. Несколько раз они останавливались и клали тебя на землю, отдыхали. Один раз один из мальчишек крикнул: "Прячьтесь!" – и похитители отбежали куда-то, шурша кустами.
Потом они дошли до дома, хлопали дверьми, долго отдыхали, потом понесли тебя по лестнице. Стало темно – ты это поняла, потому что сквозь холстину перестал проходить свет. Запахло сыростью. Подвал. Потом тебя уронили. Было больно.
Потом, снова ругаясь, подняли, донесли и куда-то положили – на другие мешки, похоже, пустые.
– Можно мне назад мои подтяжки? – спросил один из них, по голосу самый маленький.
– Подожди.
– Давайте поедим! – предложил другой. Все его поддержали.
И они бросили тебя там и ушли есть. Развязаться не получилось. Кое-как получилось подняться на ноги, но идти вслепую было страшно. Ты пересилила страх, сделала шаг вперед и... и ударилась головой об стену. Больно, оглушительно, аж искры полетели. Пришлось оставить попытки и лежать.
Они пришли сильно позже, явно подобревшие. Сняли с головы мешок, но всё равно видно было только светлый проем люка, а лиц их против света не видно.
– Посидишь пока тут! – объявил тот, что был старше.
– А я не буду тебя бить! – сообщил тот, кого ты ударила. – Но я зажму тебе рот и нос.
Другие не спорили, видимо, они это обсудили.
И он зажал тебе рот и нос. И это было очень страшно. То есть, сначала это было вообще не больно, но потом стало невыносимо, жутко, беспомощно – ты замотала головой, замычала, а он всё не отпускал и начал гоготать. Потом он отнял руку, ты с шумом вдохнула воздух, и он прижал её опять, старательно, как будто прикалывал муху булавкой к подушечке. И снова смеялся. Он делал так четыре раза, пока самый старший не сказал:
– Ну хватит!
Они связали тебе руки, на этот раз веревкой, и ушли, отдав младшему его подтяжки.
Еще позже они вернулись и поставили миску с водой.
– На, пей.
Пришлось ползти и лакать, как собаке.
И всё. И ты осталась в подвале.
Тебя очень быстро начал грызть голод – ты и так все время хотела есть, а тут чувствовала, как он сосёт тебя изнутри, тысячью пиявок присосавшись к животу и к голове. Очень скоро ты не могла думать ни о чем, кроме еды. Ты выпила всю воду, как смогла, но это не очень помогло.
Потом ты заснула.
Потом тебя разбудили и дали миску с рисом. Руки развязали. Он был разваренный, липкий, пресный, но ты даже вкус этот скорее заметила, чем почувствовала. Рис просто растаял во рту.
Налили ещё воды и опять связали.
Снова кое-как заснула. Снилась еда – бифштекс, конфеты, кукурузные лепешки.
Пришел тот, которого ты ударила. Он растолкал тебя и опять зажимал тебе рот и нос – игра ему понравилась. Ты его цапнула за палец, но не очень сильно – он был готов и отдернул руку. Потом он осмелел и трогал тебя за грудь, ещё маленькую, а после последних недель – совсем маленькую. На большее он не решился, или просто в свои сколько ему там было лет не знал, что с тобой делать, и ушел.
Чуть погодя тебя ещё раз покормили – на этот раз какой-то похлебкой, не пойми из чего. После этого руки тебе больше не связывали – все равно ты была слишком слаба, чтобы сопротивляться или что-то предпринять. Стало чуть полегче – можно было спать в какой угодно позе. От нечего делать и чтобы заглушить голод, ты ощупала то, что было в подвале. Всякая рухлядь. Мешки. Ничего полезного или съедобного. Ни зернышка. Ты ползала по подвалу, натыкаясь на стены – потому что сидеть просто так и думать о еде уже сил не было. Не было сил даже думать, что они тут с тобой собираются делать. А может, они и сами не знали.
Ты не знала, сколько прошло времени – часы или сутки. Когда все тело кричит тебе о том, что надо хоть что-то съесть, он перестает делать всё то, что делал раньше: считать время, рассуждать разумно. Вдруг можно очнуться от того, что сосешь или кусаешь свой палец.
Сон, мысли о еде, сон, мысли о еде, сон, мысли о еде, сон. Потом они стали переплетаться. Ты не знаешь, что было страшнее – видеть кошмары во сне или просыпаться и вспоминать, где ты. И думать, как там без тебя твои родители.
Иногда ты слышала, как наверху кто-то ходит. Кричала – никто не отвечал. Иногда пробегали крысы. Поймать их в темноте было невозможно. Потом однажды ты услышала гул – страшный, сильный. Ты не знала, что это, а это янки взорвали свою мину, в которую заложили тонну пороха.
Он пришел один раз опять, этот Оуэн, с миской какого-то варева. Он сказал, что бить тебя не будет, но если ты хочешь есть, тебе придется выпрашивать еду. Ты бы взяла ящик и разбила к черту его голову, но сил не было.
Опять была темнота, голод (уже не такой сильный – он почему-то притупился и стал чем-то вроде постоянно ноющей спины) и забытье.
Потом однажды ты проснулась – а люк был открыт. Ты поползла к нему, встала, поднялась по лестнице. Был день, светило солнце.
Ты выбралась наверх. В доме никого не было. Живот умолял тебя поискать здесь еду, но мозг всё же ещё немного соображал, и ты понимала, что её здесь нет и быть не может.
Ты побрела по улице. Дом, в котором тебя держали, был крайний, заброшенный, соседние дома тоже пустовали. И, казалось, вообще все дома пустовали. Ты шла, думая, что сейчас упадешь – тебя буквально шатало ветром, но всё не падала.
И всё никого не встречала. Светило июльское солнце.
Никого на улице.
А потом между домами ты увидела толпу. В ней было много людей – гражданских, военных, в синих и серых мундирах, синие были с оружием. Серые – нет. Но одни не охраняли других. Наоборот, некоторые обнимались.
Тут же в котлах варили еду, люди выстраивались в очереди с мисками. У тебя миски не было, но ты все равно встала. Дядьку, стоявшего за тобой, спросили, его ли ты дочь. Он сказал, что нет, но что он знает тебя. Ему налили два черпака вместо одного – и вы ели из одной миски, обжигаясь, жирное варево.
У тебя закружилась голова от сытости. Ты легла отдохнуть и заснула.
Потом проснулась в доме у этого дядьки, Найджел Фезерстоун его звали. У него была семья – жена, дочь постарше тебя.
– Сейчас торговцы приедут! Еду привезут! Пошли! – сказал он, считая деньги. Вы пошли. По дороге он рассказал тебе, что случилось. Северяне взорвали две мины (ты, видимо, из погреба слышала вторую), и Пембертон вчера выбросил белый флаг, а сегодня утром, четвертого июля, в день независимости, Виксберг сдался. Сдался вовремя – люди уже варили и ели сапоги и ремни. Получалось, ты просидела в погребе... дней десять? Почти без еды.
Ты рассказала ему об этом. Он странно на тебя посмотрел – то ли ужаснулся, то ли не поверил.
Вы дошли до площади, где остановились повозки, там уже собралась толпа народу, все что-то кричали. Повозки охраняли солдаты с ружьями.
– Да они такие цены ломят! Это немыслимо! – рассказал вам какой-то господин. Ты узнала в нем директора школы. Он похудел вдвое.
Вы подошли к одной из повозок. Цены и правда были заоблачные – уж в чем в чем, а в ценах ты разбиралась.
Толпа кричала, торговцы (крепкие парни в жилетках, с засученными рукавами и черными шляпами) ругались в ответ. А потом в какой-то момент случилось вот что: солдатам надоело слушать всё это. И как думаешь, что они сделали? Разогнали толпу выстрелами в воздух? Да как бы не так!
Они стащили торговцев с повозок, сорвали брезент и разрешили вам брать кто сколько унесет! Люди встретили их одобрительным воем и рукоплесканиями. И... построились в очереди. Люди были голодны, но они не утратили человеческий облик, несмотря ни на что.
Впервые за много, много дней вы наелись досыта.
Потом ты нашла свой дом. Он был разрушен прямым попаданием. Ты не знала, погибли мистер и мисси Уолкер из-за этого, или сначала умерли от голода. Кто был виноват в их смерти? Мальчишки, укравшие вашу еду и запершие тебя, из-за чего отчим и мачеха не смогли сами спуститься в подвал без твоей помощи? Или генерал Пембертон, державший оборону сорок семь бессмысленных дней, и в итоге потерявший и армию, и город? Или генерал Грант, приказавший обстреливать Виксберг, чтобы сломить защитников, так что пушки выпустили по вам больше сорока тысяч ядер и бомб? От обстрелов погибло всего двенадцать горожан, но разве от этого было легче?
Вместе с генералом Пембертоном сдались двадцать девять тысяч человек – больше, чем конфедерация потеряла убитыми и ранеными при Геттисберге. Кормить их было нечем, и генерал Грант просто распустил их по домам, благо что многие были как раз из здешней местности. Но не все были верны слову – многим хотелось отыграться, и они пересекали линию фронта и снова записывались в армию. После этого под честное слово северяне уже никого не отпустили.
Грант взял богатые трофеи – 172 пушки, тысячи винтовок, много патронов и пороха (вот чего-чего, а их осажденным хватало). Но главный его приз был сам Виксберг – последняя ваша сильная крепость на Миссисипи. В Порт-Хадсоне ниже по реке гарнизон сдался девятого июля – когда узнал, что сдался Виксберг. Битва при Гёттисберге затмила своим грохотом эту победу, но на самом деле она была не менее, а может быть, и более важной: Конфедерация оказалась разрезана надвое, припасы и люди из западных штатов больше не могли добраться до Ричмонда, а северяне теперь свободно снабжали по великой реке свои армии. При Гёттисберге вам вырвали клыки. В Виксберге вам сломали хребет.
В городе поставили гарнизон янки: тут был госпиталь, ведь раненые после осады никуда не делись. В ходе осады и двух неудачных штурмов погибло около двух тысяч человек, ещё больше было ранено. А сколько было умерло гражданских никто не знал, никто даже считать не пытался, ведь многие просто уехали из города. Тут не хватало продовольствия, вся инфраструктура и многие дома разрушены. Уехал и мистер Фезерстоун с семьей.
А что же ты?