Плавал ты хорошо, но осенняя вода, да ещё и дождевая – это не шутка, а ты и так уже порядком замерз. Ты нырнул и начал работать руками, и почувствовал, как тебя понесло течение. Набухшая одежда окончательно облепила тело тяжелым слоем ткани, и ты понял, что плыть куда-то просто невозможно: выбьешься из сил мигом, а можно только чуток грести, меняя направление. Зато течение само несло тебя.
Но оно несло и Шульца! Как только он поднимал голову из воды и кричал "На помо..!", как будто какая-то невидима рука вдавливала его назад, под воду, и крик прерывался. Дождь хлестал, капли били по голове и заливали глаза, шляпу ты потерял ещё в самом начале.
Так ты и плыл за ним, а он то показывался, то исчезал, и в грозовом полумраке было все сложнее понять, где же он: приближается или удаляется, да и вообще не потонул ли ещё "немчура" окончательно.
Потом дождь припустил ещё сильнее, и ты уже с трудом разбирал, где берега. Сколько это длилось: Десять минут? Полчаса? Черт его знает. Ты начал думать, что пора бы уже грести к берегу, потому что уже плохо чувствовал ноги (и ботинки, кстати, тоже потерял). Не, конечно, благородный порыв, спасать друга – это все хорошо, но не помирать же самому?
И тут в который раз шарахнула молния, где-то близко, и ещё до того, как долетел пробирающий душу, страшный грозовой раскат, от которого хотелось поскорее вылезти из воды (вспоминались страшные истории про пловцов, убитых во время грозы), ты увидел его непутевую немецкую башку. Шульц зацепился за какую-то корягу, и болтался на ней. Надежда придала тебе сил, и ты стал дрыгать непослушными руками и ногами, пока не сместился аккурат напротив неё. Когда ты схватился за корягу, она предательски затрещала, но выдержала.
Шульц только всхлипывал – он совсем выбился из сил, чтобы делать хоть что-то, только держался побелевшими пальцами за черное, мокрое дерево и блеял: "Дарра, спаси меня!" От холода у него зуб на зуб не попадал, да и у тебя тоже. Ты ухватил его за шиворот (когда ты сжал рукой воротник его куртки, то из ткани полилась вода, как будто отжимал половую тряпку), и стал, цепляясь за сучья, выбираться в сторону берега. Поначалу Шульц все боялся разжать пальцы. Ты крикнул ему, чтобы он хватался за древо повыше, но как только он отпустил корягу, его сразу потянуло, и ты еле сам не сорвался. Вы оба наверняка потонули бы, если бы ты не удержался.
Но берег был недалеко, и по коряге вы добрались до места, где ты цепанул босой пяткой за илистое, скользкое дно. Сначала показалось – вот спасение! Но ил стал затягивать ноги: пока вынимаешь одну, другая увязает. Шульц, наконец, пришел в себя и пополз по коряге сам, расцарапав себе щеку. Тут ты заметил, что по реке сверху на вас плывет какая-то черная херня, в которой тебе померещился сначала огромный усатый дохлый сом, а потом труп коровы. Неважно – он шла прямо на вас, крутясь, и наверное, снесла бы к чертям. Ты поднажал, стараясь поскорее вытащить ноги из ила, и дотащил немца до места, где воды было по пояс. Тут из воды торчал пень, на котором держалась коряга (пень, видно, раньше был у самого берега, а теперь его затопило). Черная штука со стуком ударила в вашу спасительную деревяшку и почти отломила её от пня. Ты оглянулся – ух! Пронесло! Нет, не корова. Просто другая коряга.
Вы вылезли на берег и рухнули – полумертвые от холода, страха и напряжения. Оба стучали зубами. Но лежать было нельзя, и кое-как вы встали и побрели по берегу, продираясь сквозь кусты и ветки, раня об них босые ноги. Наверное, где-то в стороне была дорога, но если бы вы начали искать её, то могли бы в потемках заблудиться, а тут хотя бы река – не потеряешься. Потом вы упали от изнеможения и лежали некоторое время прямо на мокрой траве. Шульц сказал: "Спасиппо, што спас менья!" От бессилия он уже не старался выговаривать слова по-человечески, и у него прорезался акцент. Ты сказал, что ещё не спас.
Дождь стал сходить на нет – гроза прошла, но небо так и осталось пасмурным, темным. Начинало совсем уже темнеть. Теперь с неба почти не лило, и можно было различить звук, с которым отдельные капли падали в лужи с веток. Надо было шагать, просто идти, как получится, вы и шагали, шагали, и совсем выбились из сил, когда, по кустам и буеракам, добрались до переправы, где Дуэйн только-только вытащил из реки корову.
У коровы были грустные глаза, Окунёк дрожал всем телом, а у вас у всех трёх начался насморк – то и дело один чихал, а другой шмыгал носом. Мокрыми рукавами было даже сопли не вытереть.
– П-пустите м-меня на л-лошать! – попросил Ник,
– Ещё чего! – ответил Дуэйн раздраженно. – Она тоже устала! Шлепай так, немчура.
Он был очень зол, но ругаться сил не было. Он сам сильно устал, в одиночку корячась в воде с коровой и лошадью, и, честно говоря, не представлял, какой ужас вы пережили.
Но теперь вы хотя бы двигались вперёд.
– Ночью замерзнем, – горько посетовал Дуэйн. Сухих спичек у вас не было ни одной, провизии тоже. Ты хотел ему что-то возразить, но вместо этого чихнул.
Вы прошли ещё немного в молчании, и тут на вашем пути возникло препятствие – косогор. Так-то по хорошей погоде это было не препятствие, но дождь размыл дорогу и превратил её в скользкое грязное месиво. Сами-то вы на косогор поднялись, а вот Бетси, дойдя до середины, стала просто скользить назад, а потом легла на брюхо и съехала вниз. Обойти косогор было трудно – вокруг дороги росли густые кусты. Пришлось бы давать большого крюка, и как бы не заплутать в темноте.
– Чертова проклятая скотина! – закричал Дуэйн. – Так и помрем теперь из-за неё!
Тут ты увидел, что у неё полное вымя.
Дуэйн, у которого пальцы замерзли меньше всех, стал её доить, а вы по очереди подставляли ладони. Молоко было теплое, парное, и немного согревало, вы глотали его из пригоршней и слизывали с пальцев.
– Ммм, манна небесная! – простонал Шульц.
– Т-т-точно! – согласился Дуэйн, который продолжал доить одной рукой, а в другой пытался донести молоко до рта.
Сытости молоко не принесло, но хотя бы придало вам сил и позволило мыслить логически.
– Заведем туда Окунька, он эту тупую корову враз вытащит! – предложил Дуэйн.
Так и сделали. Теперь как только Бетси пыталась прилечь и отдохнуть, вы тянули Окунька за уздечку, и хочешь-не хочешь, корове приходилось работать копытами. Самыми сложными были последние два ярда – вы тянули её за рога, толкали сзади и понукали, как могли. Работа даже немного вас согрела, хотя было понятно, что это – последнее усилие, и дальше вы сможете только плестись, пока не упадёте. Наконец, Бетси поняла, что вы от неё не отстанете, закашлялась (ты и не слышал раньше, что коровы кашляют) и двинула вперед сама. От неожиданности вы с Шульцем шлепнулись и съехали по жирной грязи вниз. Но дело было сделано.
– Кинь нам верефку! – попросил Ник вашего товарища.
– Ща! – ответил Дуэйн, к которому вернулось хорошее расположение духа.
Он отвязал корову, подвел Окунька к тому месту, где начиналась более-менее твердая земля, размахнулся... И вдруг Окунёк оступился и с ржанием сам пополз вниз, припадая крупом к земле.
– Стой! – крикнул Дуйэн, ухватившись за ремешок, но ничего не вышло – мерин оступился, запнулся и покатился вниз по косогору вслед за вами.
– Нет! – Дуэйн схватился за голову.
Вы подбежали к лошади, а Дуэйн сбежал вниз. Окунёк смотрел на вас полными обиды и боли глазами. Вы попробовали поднять его, но он встать не мог – поломал себе заднюю ногу.
– Ну что ж ты! Ну что ж ты, а! – сказал Дуэйн, упал рядом на колени и заплакал. – Прости! Прости, Окунёк! Прости меня! – говорил он, размазывая грязь по лицу. Потом уронил руки на колени и так и сидел.
Вы даже убить мерина не могли – нечем было: так и оставили на дороге, в грязи, лежать и умирать. Дальше шли молча – кое-как взобрались опять на косогор. Ни сил, ни настроения что-либо говорить ни у кого не было. То и дело в сгущающейся темноте раздавался чей-нибудь чих с присвистом, это было смешно, но никто не смеялся. Потом повеяло ночной прохладой, и вы опять начали стучать зубами. Стало тяжело различать дорогу.
И вдруг ты вдруг заметил огонек. Жильё!
– Смотрите! – крикнул ты.
– Пошли туда, – отозвался Шульц.
***
На ферме, которую вы нашли, хозяева пришли в ужас от вашего вида. Вас сразу растёрли, переодели в сухое (в основном, в одеяла), положили у печки, налили по чашке супа. Кошмар был позади.
Корова, конечно, простудилась, но потом выздоровела, а вот вы болели долго и тяжело. Ты провел в кровати три недели, мама очень переживала, делала тебе молоко с медом, а как только не было работы, сразу садилась рядом с твоей кроватью, и иногда пела протяжно непонятные ирландские песни, поминутно трогая твой лоб. Под них ты засыпал. Да, она потеряла не одного ребенка, но одно дело, когда умирает младенец – что уж, на всё воля божья! – а другое, когда Дарра, к которому все привыкли, которого любят, который работник. Приходил доктор, давал какой-то порошок, что-то советовал. Тебя растирали, укутывали во все, что можно.
Ты поправился.
Но с тех пор между Дайсонами и Донахъю пробежала черная тень. Отец Дуэйна потребовал с папы денег за лошадь, за седло и за лечение сына, а папа сказал, что раз лошадь вел под уздцы Дуэйн, то Дарра не виноват, а значит, и спросу нет. За лечение вот, пожалуйста, три доллара, а остальное – шиш! Да и денег мистер Донахъю запросил что-то многовато – сорок долларов. Пожалуй, даже с седлом Окунёк столько не стоил.
Донахъю подали в суд. Суд присудил возмещение в размере двадцати пяти долларов, и обе стороны остались недовольны решением. Папа платить не спешил, а Донахъю вроде не настаивали, считая, что пусть если уж платит, то всё.
Когда, поправившись, ты в октябре пошел к ним на ферму, узнать, как дела у Дуэйна, тебя ещё на меже встретил Кит, его старший брат.
– О, Дарра! – сказал он. – Ты что, не знаешь, наши семьи в ссоре! Ты это... Ты не ходи к нам больше, вот что.
Ты, конечно, сказал, что это отцы в ссоре, а вы-то с Дуэйном друзья. Столько вместе пережили!
– Так-то оно так, – ответил Кит, который тоже к тебе плохих чувств не испытывал. – А все же па сказал, чтобы ты больше не ходил. От тебя одни проблемы. Знаешь, как Дуэйн кашлял? Чуть на кашель весь не изошел. Ты это... не приходи больше, а то я собаку спущу, – добавил он вполне беззлобно.
Добавил беззлобно, а вот собака у Донахъю была злобная. Черная, мордатая, и однажды уже больно тяпнула тебя за ногу.
***
Зато семья Шульца была очень рада тебе! Ник рассказал им, что случилось, и они всегда принимали тебя, если ты приходил.
– А, Тарра! Захотти! – говорил мистер Шульц, вынимая трубку изо рта. Они тоже жили бедно, лошади у них не было, но хозяйство было аккуратное, не то что у вас. Они кормили тебя тушеной капустой и хлебом, в котором попадались непромолотые зернышки.
– Пумперникель! – пояснил тебе мистер Шульц. – Хлеп из Вестфалии.
Хлеб был вкусный, а че? Какой хлеб невкусный, когда ты сын арендатора?
***
Тем временем, пока ты болел, выздоравливал, ходил по гостям и снова болел (уже не так сильно), в стране намечались большие события.
Зря ты думал, что про Джона Брауна забыли. В ноябре того же года Линкольна (бородатого худого дядьку из газеты) избрали президентом, и началась война против тех самых про-слейверов, южан, с которыми он и боролся. Как там дело было, ты не совсем понял: вроде, какие-то штаты хотели от вас отделиться (ну и пусть бы отделялись, чего воевать-то, раз там про-слейверы всякие живут?), какие-то не хотели, и про это говорили сплошь и рядом. Особенно всех интересовало, как себя поведут в соседнем Миссури. Но потом, уже весной, южане первые стали стрелять в какой-то форт Самтер где-то на море (моря ты даже на картинках никогда не видел), и пошло-поехало! Все соседи согласились, что раз уж они первые начали, надо им по рогам-то дать как следует.
А про Джона Брауна даже песню сочинили! Её много кто распевал тогда. Была она такая боевитая, забористая, про то, что человек смертен, но дело его – нет.
Тело Джона Брауна лежит в сырой земле,
Тело Джона Брауна лежит в сырой земле,
Тело Джона Брауна лежит в сырой земле,
Но душа идет в поход! – такой у неё был припев.
Были, правда, в вашем штате "медноголовые" – прозвали их так по имени ядовитой змеи. Эти выступали за то, чтобы остаться в союзе, но против войны. С началом войны они сбились в партию и кричали, что Эйб Линкольн – тиран, а война – братоубийство, придуманное аболиционистами ради негров. Они говорили, что надо всеми силами агитировать против войны, не идти ни в какую армию либо дезертировать при первой удобной возможности. Вас же, таких, как мистер Донахъю, да и твой отец (в республиканскую партию он вступил перед самыми выборами), они называли "демократами-вояками".
Но медноголовых было мало, в основном люди поддерживали войну. Да оно и понятно! Все ждали, что цены на зерно вырастут, ведь солдат чем-то кормить надо!
В июне Эрик Шульц, брат Ника, записался в добровольцы, и Пэдди, твой брат, записался (ему уж было восемнадцать), и Кит записался, и ещё много кто. Записывались на три года или меньше, если война столько не продлится, но все думали, что до осени успеют вернуться – может даже к уборке урожая, ну, или хоть к Дню Благодарения. Вообще-то, записаться хотели ещё в мае, но квота оказалась выбрана, и рекрутёры сказали, чтобы парни приходили через месяц. Кит называл себя "патриотом" (это ты узнал от Ника), Пэдди просто надоело горбатиться на отцовой ферме, а Эрик с удовольствием посидел бы дома, но отец сказал ему, что сто долларов подъемных – слишком жирный кусок, чтобы вот так вот от него отказываться.
Ты помнишь, как Пэдди провожали на войну – он был в своей обычной одежде, никакого мундира или там шляпы красивой. Мама приготовила ему пирог с курятиной, завернула в тряпицу.
– Тряпицу-то не потеряй! – сказала она на прощанье.
– Давай-давай, сынок, покажи им там, кто такие Дайсоны. Может, и в офицеры выбьешься как-нибудь! – напутствовал его папа. – Эти кофнидраты-то, говорят, с англичанами чалятся. Ты им и от меня вломи! А то ишь!
– Принеси домой саблю! – просил Брэди. – Или хоть флаг какой!
– А мне сладкого! – говорила Трис, которая думала, что Пэдди едет в город.
Пэдди обещал не потерять, показать, привезти что просят, а всех, кого надо, хорошенько отколотить. Вскоре он прислал вам деньги, и папа был очень доволен.
– Мой сын – капрал! – сказал он мистеру Крюгеру. – Его до капрала повысили! За смекалку! А может, уже и сержант!
– Это замечательно, – согласился мистер Крюгер. – Неустойку-то когда заплатите?
Папа по-ирландски лихо, с гордостью и апломбом шмякнул бумажками об стол. На-ка, немчура, выкуси!
А война что-то сразу стала затягиваться. В июле мятежники раздербанили армию союза по самое не балуйся у местечка под названием Булл-Ран. Папа даже взял у мистера Крюгера газету почитать, хотя половину слов из неё не понял. Но зато он знал цифры.
– Три тыщи убитых! – говорил папа. – Ничего себе! Вот это да!
Между тем, всё шло своим чередом. Без Пэдди места наверху стало побольше. Раз в месяц он писал вам письмо, вернее, судя по подчерку и гладкому слогу, писал за него кто-то из сослуживцев. Письмо это вам читал сын мистера Крюгера, который знал грамоту хорошо. Письма приходили в прочных, плотных конвертах, на которых изображались сцены из бивачной жизни, знамена и марширующие войска. Мама эти письма складывала в особый ящичек на кухне, хотя сама бы уж точно прочитать не смогла бы. Но иногда ты видел, как она доставала их и украдкой гладила рукой. А однажды сказала папе:
– Что-то сердце у меня не на месте... и зачем я ему про тряпицу эту сказала-то?
– Да, чепуха, – ответил отец.
Но пока Пэдди воевал где-то далеко (по правде сказать, не особенно и воевал – он писал, что всё тихо, и их полк в боях не участвует, так, муштра одна), у вас на ферме началась своя война.
Утречком мама не досчиталась цыпленка. Потом другого. Спустя неделю – целой курочки.
– Хорёк что ли!? – почесал голову папа. Он купил в городе собаку – маленького, шумного, лохматого пса с длинными ушами породы "не знаю, кто был мой папа, но моя мама точно была дворнягой". Пес после очередного "нападения" на курятник нашел следы – они оказались лисьи. Следы вели в направлении ближайшей рощи, но дальше нескольких сотен ярдов пес их искать отказывался.
Папа смастерил ловушку в виде ящика из прутьев и положил туда кусок сыра.
– Я тя поймаю, как огромную рыжую мышь! – заявил он со смехом, страшно довольный ловушкой.
Но ничего не вышло. Лиса, видимо, рассуждала так: "На кой черт мне этот заветренный кусок сыра в мышеловке, если рядом целый курятник с цыплятами"?
– Ах так! – сказал папа. – Ну, сама напросилась! Я тебя подстрелю! Я из тебя шапку сделаю, как, етить его, траппер!
Мама на это заметила, что из одной лисы шапка не получится, и что у вас нет оружия.
– Ну тогда маленькую шапку сделаю, для Дарры. Дарра, хочешь шапку, как у траппера?
Он пошел к мистеру Крюгеру, выпросил у него двустволку, и когда выдался свободный денек, отправился в рощу искать лису.
Вернулся он затемно, прихрамывая. Ты никогда не слышал столько ругательств, причем многие были непонятные, на ирландском! С трудом успокоившись, папа рассказал, что Клык (как он называл пса) – та ещё бестолочь, и что он сам из-за него залез в какие-то непролазные кусты, запнулся о корень и случайно пальнул себе в ногу. Кроме того, он извалял ружье в грязи, и мистер Крюгер ему его больше не дал.
Ты рассказал об этом случае мистеру Шульцу.
– Слишком горячая голофа – охоте помеха! – ответил мистер Шульц. – У меня есть рушьё. Я покажу тебе, как из нефо стрелять, но пообещай, што бутешь очщень осторошен, Тарра. Орушие – это не икрушка.
Он достал с чердака замотанное в тряпки, потемневшее от времени короткое ружье, очень тяжелое, брякнул на стол, и стал тебе показывать. Ружье оказалось нарезным, очень тяжелым, с граненым стволом, кремнёвым замком и медными пластинками на прикладе. У вас дома оружия не водилось.
– Мой дедушка был в... Шутценгильде. В Вестфалия. Это... клуб для стрелкоф! Мой брат получщил дом, а я – рушьё. Я думал, в Америке будут интейцы, но их тут не было. Я хотел протать это рушьё, но у нефо... фёйерштайн фершлёсс. Когда пояфились капсюли, никто не стал покупать. Предложили перетелать, но я не захотел, передумал. Память о Вестфалии! Я не мог дать тебе денег за то, што ты спас Клауса, потомучто надо было его лечщить. Но! Я могу подарить тебе это рушьё. Если хочешь. Это – штутцен! Очщень точный! Пух – и в цель!
Пульки были круглые, вбивать их в ствол шомполом приходилось с помощью особого молоточка. Ещё был порох – мистер Шульц показал, как его засыпать и как зачищать кремень, и как чистить замок и ствол. И, само-собой, как стрелять.
– Ты можешь взять ефо домой, а можешь хранить у меня – как хочешь. Но оно теперь тфоё!
В кои-то веки у тебя появилась ТВОЯ СТОЯЩАЯ ВЕЩЬ. Настоящее ружье с настоящими пулями! Не терпелось пострелять, не так ли?