– Умная девочка, – кивнул негр. – У вас, ребята, свои дела, у меня свои.
Но Сая это не убедило.
– Ничего он не заразный! Что ты болтаешь, Кейт? Не дай ему задурить себе голову. Ничего он не больной! Здоровый, как я погляжу! Слышь, нигер! Пошли с нами, мы тебя отведем к хозяину, можем даже сказать, что ты потерялся. Тогда тебя, может, и не накажут. А так, если дальше будешь убегать, за тобой будет погоня с собаками. Будь спокоен! Тебя в два счета выследят.
Сай хитрил. Он просто очень хотел получить деньги. Когда у тебя есть сто-сто пятьдесят долларов, остальные двести уже проще найти, чем когда вся твоя казна – банка из-под кофе, наполовину заполненная пяти- и десятицентовиками.
Но негр был не сумасшедший. Вообще-то он был довольно умный. Вы не знали, но на самом деле погони-то не было не просто так – он стащил перец с кухни, смешал его с табаком и посыпал им нарочно брошенный во время бегства башмак – вот у собак нюх и отбило. Только смесь у него закончилась, и слова Сая его сильно напугали.
– Ну, хорошо, – сказал негр, вытерев разорванным рукавом жирные губы. – Ты поймал меня, юный масса. Сдаюсь.
Ты услышала, как он сказал масса – чуть насмешливо. Ни Бен, ни Лавиния так бы ни за что не сказали! Они могли ворчать на вас, даже ругаться, но они помнили своё место. Этот – нет. Но Сай этого не понял.
– Теперь мы тебя свяжем! – скорее даже предложил, чем заявил он. – Ну, на всякий случай, правильно?
– Правильно! – покорно согласился негр, и протянул ему руки. – Вяжи, масса. Только чем?
Сай оглянулся. И правда, веревка у вас была только та, за которую вы привязали лодку. Но Сай уже носил в брюках ремешок, а не только помочи. Вообще-то ремешок был ему не нужен, просто он любил пофорсить красивой пряжкой, поэтому и уговорил отца купить ему эту вещичку.
– Ремнем! – сказал Сай и стал расстёгивать его и вынимать из брюк. И когда он начал делать это, он посмотрел вниз, и тут-то негр на него и бросился.
Это было так неожиданно и стремительно, что ты вскрикнула!
Негр сбил твоего брата с ног в одно мгновение и повалил на землю, ударил его несколько раз и, выхватив у ошеломленного Сая ремешок начал его душить.
– Я не раб! – кричал он ему в лицо, сквозь зубы. – Я не раб! Я свободный! Ты! Понял! Я не раб!
В этот момент, лицо у него и правда было, как безумное – с налитыми кровью белками, со страшными белыми зубами, с летящей с губ слюной.
Сай сипел и слабо сопротивлялся, пытаясь дотянуться до лица чернокожего, но руки у него были коротковаты.
Куда бежать? Что делать? Как помочь? Рассуждать, что предпримешь в случае чего – это одно, но броситься в драку – другое. Ты ведь никогда в жизни ни с кем не дралась – как вообще это делается? Ножом? Нож был – но он был на поясе у Сая, и хитрый негр прижимал его коленом – не достать. Весло? Лодка не в двух шагах... Что же делать!? Он его задушит!!! Он был такой страшный, будто вырос в размерах, что ты поняла: лезть к нему выцарапывать глаза – плохая идея. Он ударит тебя один раз – и ты сложишься пополам, хорошо если не навсегда...
На счастье на глаза тебе попался топорик, которым Сай колол дрова и вонзил его в лежащее на земле дерево, обросшее мхом. Только хватит ли сил вырвать его из деревяшки!?
Сил хватило! Оказалось – легко! Ты подошла к нему со спины. Хоть перед дракой ты и храбрилась, бить по живому человеку такой тяжелой шуткой, даже по негру, даже по тому, кто убивает твоего брата, оказалось очень страшно и непросто! Вот прямо взять и убить, что ли? В животе заныло, руки дрогнули, губы тоже. Но в голове у тебя звучало: "Делай что-нибудь, или брату конец!"
И ты ударила, правда, обухом, не лезвием. Руки были как ватные, и тебе показалось, что удар вышел слабенький, ты даже звука не услышала, просто тюкнула, как вышло.
А негр сразу завалился на бок, мгновенно, как мешок с кукурузой, молча, и стало тихо.
Ты выронила топор. Неужели убила? Бросилась к Саю, отпихнула негра (не такой уж он был тяжелый), от чего тот перевернулся на спину рядом с братом, как будто они оба спят. Да. Сай лежал, не шевелясь, бледный, как полотно, со страшной полосой на шее.
Господи...
Ты первый раз видела мертвеца. И это твой брат!
Не хотелось в это верить. Что делать? Молиться? Плакать? Звать на помощь-то некого.
Ты затрясла его, и вдруг он еле слышно застонал.
Он жив! Он жив! Ты схватила его и потащила к лодке, бросив всё – бекон, рыбу, мертвого нигера, топор. Сай был нетяжелый, а ты – девчонка крепкая, но пришлось нелегко. Ты тащила его и тащила, упираясь босыми ногами в землю, а он только постанывал. Ты упала, перепачкала платье, ушиблась – всё нипочем! Когда ты дотащила его до лодки, он опять перестал стонать.
Господи! О нет!
Самое трудно было перевалить его через борт и примостить внутри лодки. Потные пряди волос прилипали ко лбу, в теле как назло чувствовалась страшная слабость, а тебе так нужны силы! Но наконец дело сделано – кое-как стащила лодку с берега, пихнула подальше, вошла в воду следом по колено, намочив подол платья.
И увидела его.
Аллигатора.
В воде.
Перед собой, метрах в трех. Над поверхностью торчали ноздри и глаза цвета расплавленного янтаря.
Он смотрел на тебя, ты смотрела на него и не дышала.
Ты даже не могла определить, какого он размера.
Сай говорил, что аллигаторы не нападают на взрослых людей, но ты-то – двенадцатилетняя девочка...
Потом он втянул ноздрями воздух и скрылся под водой.
Ты ждала, не дотронется ли до ноги шершавая, грубая шкура. А может, сразу зубы вопьются.
Не дотронулась. Не впились.
Медленно, лишь бы не плеснуть водой ты забралась в лодку. Взяла весло, оттолкнулась от дна. Лодка пошла. Было тихо, очень тихо, только слышно было, как гудит на Миссисипи пароход.
Аллигатор больше не появлялся.
Ты вставила весла в уключины – Сай давал тебе пару раз погрести, просто из интереса, но не больше пары минут. А теперь тебе надо было проплыть несколько миль до человеческого жилья, до какой-нибудь пристани. Сидеть пришлось спиной к носу, грести было очень тяжело, весла как будто сопротивлялись. Сай прошел бы эти несколько миль без труда, но у тебя лодка всё время вихляла и норовила пойти к берегу, а на руле никого не было, и ты не знала, как его закрепить. Иногда тебе казалось, что ты плаваешь кругами по этой дурацкой Язу.
На руках скоро появились мозоли, ты сломала ноготь, а ещё было страшно плыть спиной вперед – вдруг обернешься, а там пароход! И в какой-то момент тебя охватило отчаяние. Захотелось обхватить колени и зареветь, и реветь пока слезы не кончатся.
Но Сай мог умереть, и ты гребла и гребла.
А потом вдруг ты обернулась – а там, метрах в трехстах, пристань.
Ты закричала, замахала руками. Тебе закричали и замахали руками в ответ. Пришлось опять грести.
Наконец кто-то разобрал твоё "Помогите!" и с пристани спустили лодку. Вашу взяли на буксир. Вот тут-то слёзы и покатились в три ручья... ты ничего не могла внятно объяснить, а эти люди, видя, в каком состоянии брат, особо и не расспрашивали – повезли его к доктору.
Сай провел в постели две недели. У него было сломано ребро, а ещё когда негр душил его, а может, когда ударил, то что-то повредил в его гортани – голос его стал сиплым, шипящим, как будто он притворялся, что у него ангина. Помнишь, как он лежал на кровати, грустный, несчастный: ему первое время вообще запрещали говорить, он мог только гладить тебя по волосам слабой рукой.
Знаешь, какие были первые слова, которые он тебе сказал?
– Прости меня.
А негра так и не нашли. Пока ты пришла в себя, пока объяснила, где было то место, пока люди собрались в погоню – когда они пришли к вашему шалашу, его там не было. Значит, ты его не убила? А, может быть, убила, и его труп просто утащил тот аллигатор? Спрятал куда-нибудь под корягу и ест теперь по куску каждый день. Говорят, они так делают с собаками и даже с поросятами.
Иногда они снились тебе в кошмарах – негр и аллигатор.
Тебя не ругали. Все были так напуганы и так горевали, что он потерял голос, что тебя только жалели. Потом ты рассказала подружкам, что ударила негра топором, но они не поверили и назвали тебя врушкой.
– Ещё скажи, что ты его из ружья застрелила! – сказала Мэри-Энн Ламберт. Вы с ней немного соперничали, ну, знаешь, когда в школе в классе (в вашей школе их было два) больше одной красивой девочки, всегда есть небольшое соперничество. Надо же выяснить, кто настоящая принцесса, а кто так, похожа только.
Теперь уже речи не шло, чтобы отдать Сая в капитаны – родители просто строго-настрого запретили ему отлучаться из города без спросу. Он ходил потерянный и осунувшийся, хотя мальчишки завидовали ему – голос у него теперь был, совсем как у "прожженного морского волка"! Но его это не радовало. Он лишился и прогулок с тобой, и капитанства. А вашу лодку старый Бен пустил на дрова с благословения папы.
Но осенью начались события, которые постепенно вытеснили из твоих воспоминаний историю с негром.
***
Были очередные выборы, папа обсуждал с покупателями, за кого они собираются голосовать. Многие шли за Джона Брекенриджа, но и за Белла были многие. Все буквально носились с этими выборами. Президент, вице-президент, сенат, конгресс, представители – какая-то муть. Люди говорили об этих вещах с важным видом, как будто что-то понимали в этом салате. Звучали такие слова как "конвенция", "компромиссный кандидат" и чаще других "сенатор Джеф Дэвис". Ты слыхала про Дэвиса (да про него все слыхали) – он, кажется, был родом из Кентукки, но вырос тут у вас, в Миссисипи, и имел огромную плантацию вниз по реке. Старый Бен даже сказал, что округ Джефферсон, наверное, назвали в честь него, но папа объяснил тебе, что это не так – там речь шла о Томасе Джефферсоне, который был президентом США полвека назад.
В общем, тут было в чем запутаться. Но ты твердо усвоила, что президентом станет или Джон Брекенридж, или Джон Белл, или Стивен Дуглас, и что Брекенридж и Дуглас – "наши", а Белл – не "наш". Папа даже с мамой это обсуждал, но мама только кивала и мягко советовала ему есть суп, пока не остыл.
Выборы прошли в ноябре. В вашем округе, округе Уоррен, победил Белл, и папа расстроился, но несильно, потому что в целом в штате победил Брекенридж, а это было важнее. Папа объяснил тебе, что неважно, сколько голосов кому ушло, все голоса выборщиков из штата отходят победителю. "Победитель забирает всё, солнышко".
А президентом стал какой-то Линкольн. Человек, о котором ты не знала ничего. Да и другие знали не намного больше тебя.
– Кто это такой! – говорил папа, маме, пока остывал его суп. – Ну кто он такой? Северяне избрали себе своего президента в обход нас. Да его даже в бюллетени не было. И что теперь будет?
Мама пыталась убедить его, что сенатор Дэвис вас в обиду не даст, но папа сокрушался очень долго. Ты спросила его, почему, что такого, ну выбрали они там на севере кого-то и выбрали. Вам-то что?
Он хотел погладить тебя по голове, но как будто запнулся и не донес руку.
– Будет война, солнышко.
И он не ошибся.
Зимой в войну стали играть все мальчишки – они делали чучело, прикалывали к нему булавками бумажку с выведенной углем надписью "Линкольн" и избивали палками.
И взрослые тоже "играли", но по-другому – собирались раз в неделю, маршировали под барабан, таскали мушкеты и сабли, а потом шли куда-нибудь выпить по стаканчику. Это называлось "волонтёры".
Прошла зима, настала весна. Споры не утихали. Говорили, что Линкольн там, на севере, тоже собирает своих "волонтеров". Миссисипи отделился от союза, настроение у всех было встревоженное, но приподнятое.
Сенатор Джеф Дэвис возглавил ваше новое государство – Конфедерацию. Все ждали, что будет.
Даже Сай стал говорить, что готов уже "задать жару янки." Папа сначала запрещал Саю вступать в "волонтёры", но он загорелся этой идеей и стал всем говорить, что как только ему исполнится семнадцать, то обязательно запишется, а если его не отпустят, то убежит из дому. Клиенты стали интересоваться, у папы, так ли это, почему он против, и некоторые говорили, что такой порыв надо бы поддержать – все равно война больше трех месяцев не продлится! Так пусть сын служит, как человек. Папа боялся потерять клиентов. И весной он купил Сайласу мушкет, форму, черную шляпу и сапоги. Сай приходил домой с "учений", ставил ружье в прихожей и тихонько, чтобы не разбудить вас, шел к себе спать. Папа успокаивал себя тем, что дальше "волонтеров" дело и не зайдет.
А в апреле город закипел.
– Каролинцы обстреляли форт Самтер! Каролинцы обстреляли форт Самтер! Война началась! – кричали мальчишки, разносившие газеты.
Но ещё какое-то время ничего не происходило. В свободное время все сходили с ума и наперебой строили прогнозы, а в рабочее – работали. Негры так же строили дамбы, люди так же приходили в магазин (в последние годы кроме бакалеи папа теперь продавал ещё и скобяные изделия, и галантерею, в общем, поменял вывеску с "Гросери" на "Дженерал Мерчандайз"), Сай так же помогал родителям (школу он "закончил"), а ты так же ходила в школу.
В эти весенние месяцы тебе пришло письмо от Сьюзан, из Сент-Луиса, с севера. Она писала, что свободная жизнь в городе гораздо лучше, чем на ферме, спрашивала, как у тебя дела, просила передать привет Саю, узнавала, как дела у него. Она описывала тебе город, при этом словно немного задавалась (Сент-Луис был намного больше Виксберга). Или тебе просто так казалось? Она не упоминала, где и как устроилась, но судя по тону письма, всё у неё было отлично. Ещё она спрашивала, что у вас говорят по поводу будущей войны. Сент-Луис был в Миссури, а Миссури, хоть был и рабовладельческим штатом, не пожелал выходить из Союза. Значило ли это, что тебе не следует с ней дружить?
Было ли тебе вообще дело до того, что мужчины воюют друг с другом то ли из-за негров, то ли из-за того, какого президента выбрали, то ли просто чтобы доказать друг другу, у кого труба выше, а дым гуще?
В школе у тебя теперь тоже были подружки – но так, не то чтобы много. Одни с тобой не дружили, потому что ты была красивее, другие – потому что богаче, третьи – потому что дружили с Мэри-Энн. Но были Аннабель Типтон, дочь парикмахера, и Сара Мозес, дочь одного некрупного плантатора, который жил в городе, и вы писали друг другу записочки на уроках и немного сплетничали.
И только в июне волонтёров зачислили в армию. Сай попал в 19-й Миссисипский Пехотный полк, роту C, "Стрелки Уоррена".
Маме было нелегко, но она не плакала, когда его провожала. Папа был нарочито серьезен.
– Сынок, ты главное, не рискуй там почем зря. Это ведь просто работа. Надо сделать дело и идти домой. Не рискуй! Геройство – оно такое, про него все забывают. Ты не рискуй там зря! – приговаривал папа.
– Да, сэр, – говорил Сай.
Он стоял в мундире, в сапогах, в своей черной шляпе, с винтовкой за плечом – такой взрослый во всей этой сбруе, такой большой.
Мама украдкой промакивала слёзы платком.
– Ну всё, – сказал папа, посмотрев на часы. – Ну всё. Пора. Напиши нам сразу, как сможешь.
– Да, сэр.
Потом он пошёл по улице, чуть ссутулившись, не оборачиваясь, не сбавляя шага. Твой брат – солдат. Вдруг оглянулся, махнул рукой и столько было неуверенности в его лице, что твой отчим не выдержал и побежал за ним.
– Сынок! – крикнул он так, словно внутри него что-то треснуло. – Сынок! Погоди!
И они обнялись очень крепко. И что-то сказали друг другу.
А потом брат зашагал снова и скоро скрылся в конце улицы.
Он писал вам письма, всегда по два – одно родителям, одно тебе. Это были письма на серой, плохой бумаге, иногда на них были разводы от воды, часто – кляксы.
Всем он писал:
Сражений не происходит. Мы служим под началом генерала Форни. Походная жизнь несложная – мы разбиваем лагерь, стоим в карауле, готовим свои пайки. Здесь много настоящих офицеров, учившихся в военной академии, и они продолжают готовить нас к бою. Наш боевой дух очень высок. Почти все считают, что скоро мы разобьем янки, и тогда я снова смогу вас всех обнять. и так далее.
Тебе он писал:
У нас в роте множество отличных парней! Когда я рассказал им, что у меня такая замечательная сестра, они все очень захотели познакомиться с тобой! Джек Куинси, ты его помнишь, он живёт на соседней улице, научил меня играть на губной гармошке. Жаль, я не могу сыграть для тебя сейчас.
Он писал:
Наш сержант – настоящий зверь, все время придирается и заставляет нас драить пуговицы и пряжки. Но это хорошо! Солдат должен быть опрятным! Мы любим старого ворчуна! Он сражался ещё в Мексиканской войне и кое-что повидал. Он говорит, что война не закончится к рождеству. Не знаю, что и думать. Знаю только, что скучаю по тебе.
Он писал:
Сегодня у нас на ужин была рыба! Я ел её и вспоминал, как мы с тобой ходили по Язу.
Он писал:
Я люблю тебя, Кейт.
Но он был далеко, где-то в Вирджинии. Папа просматривал газеты – изучал списки раненых и убитых, но знакомых имен там почти не было. После первого сражения при Булл-Ране (Сай там не участвовал) многим показалось, что все закончилось, но всё только начиналось. В шестьдесят первом больших сражений на Востоке не было, но в целом дела вроде бы шли неплохо.
А вот у вас, на Западе, всё быстро пошло наперекосяк.
Весь шестьдесят первый год прошел в каких-то маневрах, особых битв не было. Но бои шли в Миссури, где, как оказалось, не всё было так просто – штат разделился, и брат пошел на брата. Было порой непонятно, кто же кого бьет: северяне удерживали север, самый большой город, Сент-Луис и столицу, Джефферсон-Сити, а южане – юг. Письма от Сьюзан больше не приходили – то ли она не писала, то ли их не пускали через линию фронта.
Потом война сказалась и на вас здесь, в Виксберге. Еда сильно подорожала, особенно соль. Соль стоила просто бешеных денег! И достать её было трудно – папа весь извелся. А также и другие товары оказались в дефиците – от тканей до спичек, от керосина до кофе. Полки вашей лавки постепенно пустели.
– Проклятая война!* – пробормотал он однажды себе под нос, листая гроссбух и думая, что ты не слышишь. А ты слышала и очень удивилась – отчим НИКОГДА при тебе так не выражался.
Прошел шестьдесят первый год, и настал шестьдесят второй, и это был страшный год для Конфедерации на Западе.
В апреле случилась битва при Шайло. То, что должно было стать ловушкой, для северян, обернулось бойней – полторы тысячи убитых, восемь тысяч раненых с обеих сторон. Правда, ваши войска захватили больше двух тысяч пленных, но всё равно это были страшные потери, и Армия Миссисипи стала отступать.
Вскоре после этого объявили всеобщую воинскую повинность – в армию забрали всех мужчин от восемнадцати и до тридцати пяти.
В конце месяца флот северян, совершив переход через мексиканский залив, расколошматил Эскадру Речной Обороны и захватил Новый Орлеан – так вас отрезали от моря. А на севере пал Коринф – железнодорожный узел, от которого до вас было двести миль. Вроде бы далеко – но уже и не так далеко: Коринф был на границе Миссисипи и Миссури.
С едой стало ещё напряжённее – вы больше не ели бекон по утрам, не пили кофе. К счастью, сахар всё ещё продавался, хотя и подорожал. Кукуруза без соли уже не лезла в горло.
Канонерки и броненосцы северян сновали по Миссисипи и Язу, и иногда подходили и к Виксбергу – тогда пушки с бастионов давали по ним несколько залпов: до вас долетало рокочущее солидное: "Пуф! Пуф! Пуф!" От него становилось не по себе. "Опять вчера стреляли!" – говорили в городе.
К счастью, в Коринфе генерал Борегард спас армию из западни, купив вам время. С востока же приходили вести о победах – новый командующий, генерал Ли, был в центре внимания.
В мае произошла битва при Уильямсбурге – первое сражение Сайласа Уолкера.
Вот что он писал о нём родителям.
Битва была не очень серьезной. Мы показали янки, как надо драться. Наш полк выдержал испытание с честью. Мы отступаем к Ричмонду, но это всего лишь временно.
А вот что тебе:
Когда вокруг свистят пули, люди меняются. Все становятся серьезными, кто-то хорохорится, кто-то притих, но у всех сосёт под ложечкой. Пальцы дрожат так, что сложно надеть капсюль – и от страха, и от возбуждения. Многие солдаты неправильно заряжают винтовки от волнения и они не стреляют. Сражение похоже на сумасшедший дом – кажется, никто ничего не понимает, и бригады вступают в бой, когда взбредёт в голову командирам. Нам, простым солдатам, проще не думать об этом. Так хочется оказаться дома. Но я должен выполнять свой долг.
Я люблю тебя, Кейт.
Потом, летом, была Семидневная Битва.
Он писал:
Мы смело вступили в бой и отбросили янки! Наш полк дрался в первых рядах, и дрался храбро. Даже сам генерал Уилкокс, командир нашей бригады, хвалил нас за храбрость, а нашего командира за стойкость. Потери есть, но войны без потерь не бывает. Я обычно стою во второй или третьей шеренги по возрасту, так что не беспокойтесь за меня. В этот раз мы дали янки прикурить, и они нескоро попросят добавки.
Тебе он писал другое:
Мне больше некому написать об этом, кроме тебя. Наш полк попал в мясорубку. Из пятисот человек в двух атаках при Гейнс-Милл мы потеряли больше половины убитыми и ранеными. Джека Куинси убили в ярде от меня, я до сих пор не могу отстирать мундир от его крови. У меня осталась только его губная гармошка. Мы шли вверх по склону, а нас осыпали пулями и ядрами. Мы взяли этот холм, но нас осталось так мало! Подполковник Мюллинс ранен, капитану роты B оторвало ноги гранатой. Он умер в полевом госпитале. Нашего сержанта тоже ранили. Я не знаю, сколько ещё протяну. Мне так тяжело держаться, Кейт. Это бойня. Трое парней из нашего полка дезертировали после сражения. Я надеюсь, они вернутся домой и их не расстреляют. Мне не страшно умереть, но мне страшно, что я никогда не смогу обнять тебя.
Я люблю тебя, Кейт.
P.S. Не показывай родителям это письмо!
Потом, в следующем письме, он написал тебе:
Прости за предыдущее письмо. Я был тогда не в себе. Приходится нелегко, но я взял себя в руки. Я должен быть стойким и храбрым. Я обязательно вернусь. Напиши, как там дела дома, а то родители пишут, что всё в порядке, но кажется, они что-то скрывают.
Я люблю тебя, Кейт.
Видимо, они не стали писать ему, что мама часто болеет – она подцепила какую-то хворь, от которой её часто лихорадило. Доктор Китчнер ушел в армию, другой доктор прописывал ей какие-то пилюли, но они не очень помогали. Брат, видно, как-то почувствовал это по ответным письмам.
Когда осенью произошла битва при Энтитем-Крик, Самый Кровавый День Войны, вы все забеспокоились, ведь его полк был как раз там, в Вирджинии, а Северо-Вирджинская армия потеряла ТРЕТЬ солдат. Каждый третий был убит или ранен.
Но вам пришло хорошее письмо.
Дорогие мама и папа! Не беспокойтесь, у меня всё хорошо. Так получилось, что в битве наш полк почти не участвовал, мне повезло. Передайте мои соболезнования мистеру и миссис Толливер, скажите, что я видел, как погиб их сын. Он пал, как герой. В газетах вы можете найти моё имя в списках раненых. Не волнуйтесь! Меня совсем чуть-чуть поцарапало, но рана несерьезная.
И тебе пришло письмо:
Меня ранило в ногу осколком гранаты. Врачи почистили рану, надеюсь, что гангрены не будет. Всё вроде не так плохо. Я очень легко отделался. Здесь тысячи убитых и раненых. Хирурги режут руки и ноги направо и налево. Наш полковой хирург, кажется, пьет, как лошадь, чтобы руки не дрожали. Кажется, когда эта война закончится, наша страна будет похожа на одно большое кладбище. Говорят, я буду хромать и не смогу танцевать. Жизнь забирает у меня все по частям. Сначала голос, теперь это. А я бы уже всё отдал за то, чтобы ещё хоть раз увидеть тебя.
Я люблю тебя, Кейт.
P. S. У меня прохудились ботинки и кончаются чернила. Могу какое-то время не писать. Не волнуйся.
А потом пришел октябрь и вы узнали, что такое голод. Посетителей в лавке было совсем мало, и папе неоткуда было заказывать товары. Вы продали кое-какие вещи, но никому не нужен был фарфоровый сервиз.
Ты продолжала ходить в школу, ваша учительница, мисс Типпел, тоже похудела. Теперь она уже была не такой строгой. Иногда на уроке она забывалась и подолгу смотрела в окно, пока кто-нибудь из девочек не кашлял, чтобы привлечь её внимание. Её жених был в Миссисипской Армии, должно быть, она думала о нем.
Приближался шестьдесят третий год, год перелома, но вы ещё об этом не знали.