Итак, решено! Ты поехал разобраться с МакКонноли. Вас было семеро: ты, Гас (специально приехавший из Миссури), Сидни Уотерс (этого сманить с отцовой фермы было несложно), Джерри Сандерс, Винс Мур (эти двое частенько ездили с тобой куда-нибудь), Колтон Хоппертон и Грег Берроуз (эти примкнули в последнее время, услышав, что будет налёт). Ну, и Соломон.
Парни, конечно, знать не знали никакого Клаузевица, но то, что у тебя есть вообще какой-то план, им понравилось. Всегда хорошо, когда есть кто-то, кто думает за тебя. Ну, конечно, когда этот кто-то не будет тобой жертвовать, но вроде бы дело подобного поворота не предполагало?
К месту вы прибыли на рассвете, как и положено. МакКонноли жил между Лоуренсом (аболиционисты уже отстроили своё проклятое гнездо – Отель Фри-Стейт) и Тиблоу – маленьким поселком из нескольких домов. Место было опасное – в любой момент по дороге могли проехать фри-стейтеры, ну, или по крайней мере вам так казалось. Но тот факт, что вас было семеро, у всех оружие, а кое-кто и виски глотнул ночью для сугрева, придавало уверенности.
Как ты и планировал, вы спешились, оставили лошадей на попечении Соломона, а сами пошли к постройкам. Магазин – он же склад, был поменьше, а сам дом – побольше. Не бог весть какая крепость – бревенчатый сруб на пару комнат, конюшня да сарай для повозки. Сложно было понять, как живет этот МакКонноли, но чувствовалось, что не очень-то богато.
Собака, конечно, почуяла вас издалека и стала заливаться злобным лаем.
Место было открытое, спрятаться особо негде, разве что за колодцем. Вы побежали из кустов к дому, пригнувшись, почти как тогда, во время атаки, только молча. Но никто не стрелял, не переговаривался, только Джерри пробормотал:
– Проклятый пёс!
Он шел в паре с тобой, на плече у него висела веревка – чтобы связать хозяина. Вы вдвоем подбежали с одного угла от двери, а Гас и Хоппертон – с другого. Мур с Берроузом заняли позицию у магазина, спрятавшись за ним, а Сидни следил издалека за обстановкой вокруг с винтовкой наготове.
И вот вы у стен дома – тяжело дышите после забега. Когда ты выглянул из-за угла, то увидел, что с той стороны выглядывает Гас, а в руках у него – кольт Драгун. И надо было решить, что делать дальше. Ты отпрянул назад за угол, чтобы подумать. Вот, вы на месте. И что предпринять? Ты думал, что хозяин выглянет наружу, заслышав пса, но что-то он не торопился. Заглянуть в окно? Поджечь дом? Крикнуть МакКонноли, чтобы выходил с поднятыми руками? Джерри вопросительно посмотрел на тебя, дескать, "командуй уже". И тут скрипнула дверь.
И ты почувствовал непреодолимое желание заглянуть за угол. Просто непреодолимое. Осторожно. Осторожненько. Раз! И заглянул. А с крыльца на тебя смотрели два ствола дробовика двенадцатого калибра, который держал хозяин, так же осторожно выглядывавший из-за дверного косяка. Гас бы его "снял" со спины или взял бы на мушку и приказал не дергаться... Вот только приоткрытая дверь заслоняла от него цель.
Ты успел отпрянуть назад за угол буквально за долю секунды до того, как бабахнул выстрел – даже в угол дома дробь попала. Сноп свинца пронесся в нескольких дюймах от твоего лица. И ты осознал, каково это – когда стреляет не вообще кто-то куда, а в тебя. Прямо в тебя. Прямо в лицо! Прямо насмерть могут убить!
– Кто ты!? Убью! – рявкнул хозяин басом. И тут же захлопали револьверные выстрелы, а пули стали стукать в дерево, как будто кто-то палил в доску. Ну, так оно и было – это Гас стал стрелять в него прямо через дверь.
– Ай! – вскрикнул хозяин.
Ты набрался смелости и выглянул снова, на этот раз готовый стрелять сразу же, по малейшему силуэту – но никого не было. С другой стороны дома раздался звон стекла – это Хоппертон расколотил окно и полез внутрь. Снова грохнул дробовик, зазвенело стекло. Собака надрывалась, как сумасшедшая.
"Значит, у него нет патронов!" – подумал ты, ринулся к двери и ворвался в задымленную комнату. МакКонноли был невысок ростом, с коричнево-рыжеватой бородой и спутанными волосами, в рубашке с подтяжками. Гас задел его в плечо, но пуля, должно быть, большую часть своей силы потратила на то, чтобы прошибить дверь, а МакКонноли только оцарапала. Он как раз, бросив разряженный дробовик, взводил курок винтовки, поворачиваясь к тебе. Мгновение – и ты врезал ему по башке револьвером. Звякнул об кость металл – еле слышно – и он упал. Всё. За твоей спиной появился Джерри, снял с плеча веревку и принялся вязать хозяину руки за спиной.
– Готово! – крикнул он. – Взяли!
Ты разглядывал поверженного врага, когда сбоку раздался шорох, дверь во вторую комнату распахнулась, и... ты повернулся, увидев подростка, наставившего на тебя ружье.
– Чертов... – успел сказать Джерри, повернувший голову.
Дальше всё само произошло – тебя как будто молния пронзила, сердце ухнуло вниз, но рука сама нажала на спуск. Бах! Ба-бах! Бах! Сразу дым, много белого дыма! Первый же выстрел дал по ушам, оглушил! Ты стрелял, он тоже, как, куда – ты абсолютно не отдавал себе отчет в том, что происходит, кто-то вскрикнул, а с потолка посыпались щепки. Ты припал на колено, он тоже упал на колени. Одной рукой ты зачем-то прикрыл голову, а другой взводил револьвер и стрелял, стрелял в его сторону, пока вместо выстрелов оружие не начало клацать. Вся комната в мгновение ока оказалась затянута дымом.
Ты жив. В теле судорожное напряжение, сердце колотится. Не ранен, не убит. А он лежит в дверном проеме.
– Ух! – только и проговорил Джерри.
Мальчишка застонал – из всех пуль в него попали только две. Кажется, ты прострелил ему ногу и живот, но, вроде, сбоку, высоко, под ребром, несмертельно.
В комнату ввалились Гас и Хоппертон. Дым поднялся к потолку.
– Все целы? – спросил Гас, вытирая пот со лба.
– Все! – ответил Джерри. – Босс его подстрелил, смотри.
– Вижу!
Из комнаты послышался женский крик и плач.
Пока ты немного приходил в себя после стрельбы (когда стреляешь в комнате, это почему-то чертовски громко и оглушает, а когда стреляешь в людей почти в упор – так вообще ошарашивает), Гас прошел во вторую, целясь из револьвера перед собой. Заглянул в проем, держась рукой за косяк.
– Ну-ну! Займись им! Перевяжи! – крикнул он кому-то. – Давай-давай, не хнычь! Живо!
Парня утащили в заднюю комнату, а Гас подхватил его ружьишко.
– Пошли на улицу! Там эта птица мигом в себя придёт!
Вы выволокли бесчувственного хозяина наружу, кинули на землю, а его домашних заперли в комнате. Потом ещё осмотрели чердак, сбили замок с магазина, проверили сарай и конюшню – нигде никого не было.
МакКонноли подтащили к колодцу и усадили к нему спиной, а Хоппертон достал ведро и облил его водой.
– Очухался!? – спросил миссуриец видя, что хозяин пришел в себя. – Вот как у вас покупателей встречают! Дробью в рожу, без предупреждения!
– И что ты собирался купить? – отплевавшись, мрачно поинтересовался МакКонноли, вместо того, чтобы спросить, с какой целью вы подкрадывались к чужому дому с револьверами в руках. С головы его вместе с водой стекала струйка крови – ты его сильно ударил, череп не пробил, но рассек кожу.
– Твой гребаный магазин! – ответил Джерри.
– Я не продаю, – ответил МакКонноли, еле ворочая языком.
– Ага! Ну тогда спалим его к черту, раз не продаешь!
– Шутки в сторону! – встрял Гас. – Где Джон Браун?
– Чего?
Джерри пнул его в ногу.
– Почевочкай тут! Где эта сука Джон Браун? Эдди Босс хочет знать, паскуда, понял! Где Джон Браун!?
Тут МакКонноли уставился на вас глазами, полными злости и какого-то странного торжества.
– Джон Браун сейчас в Айове! – ответил он сквозь зубы. – Это все знают!
– Врешь! Он опять в Канзасе! Вынашивает свои грязные планы! – возразил Гас.
– Браун в Айове! – упрямо повторил МакКонноли.
Тогда его начали бить, в основном, сапогами.
МакКонноли перенес избиение стоически и почти молча, только торжества в его глазах больше не было. Когда ему разбили губы, он крикнул вам с отчаянием и вызовом, плюнув кровью на землю:
– Джон Браун в Айове, идиоты! В Айове! В Айове!
Но его только стали бить сильнее, пока он не потерял сознание. Скорее всего, вы что-то ему сломали. Лицо его было окровавлено, борода и разорванная рубашка пропиталась кровью.
– Эй, Эд! Мы тут нашли кое-что! – крикнул тебе Мур из магазина. – Тут целый ящик карабинов Шарпса! Надо отвести его в Лекомптон!
– А патроны? – оживился Гас, убирая револьвер.
– Есть и патроны!
– Ууу, аболиционист проклятый! – Хоппертон еще разок пнул бесчувственного МакКонноли по рёбрам. – А из этих винтовок потом в наших бы стреляли!
– А ещё что ценное есть? – спросил Джерри.
– Да тут полно всякого добра! Бекон, солонина, виски! Зря мы повозку не взяли.
– Ничего, сейчас у него и заберём!
Идея всем понравилась. Споро запрягли повозку его же, МакКонноли, лошадьми, погрузили на неё винтовки, виски и остальное что влезло, а затем Хоппертон и Мур облили магазин керосином и подожгли. Странное дело – выстрелы, удары, крики раненых – все это щекотало нервы, но было по-своему весело, а вот пожар выглядел действительно зловеще. Огонь гудел, раздуваемый ветерком, пожирая чернеющую на глазах древесину. Сильно тянуло гарью, даже на расстоянии чувствовался жар, и лошади переминались с ноги на ногу, пока вы забирались в седла. Пламя разгорелось так быстро, что вы ещё только отъезжали, а магазин уже вовсю полыхал.
Все притихли, только Хоппертон ещё пристрелил курицу (смешно полетели перья) и забрал с собой.
– На ужин! – хохотнул он. – Пока, фри-стейтер!
МакКонноли ещё не пришел в себя – он так и лежал у колодца, окровавленный, бесчувственный.
***
То ли потому, что вам повезло захватить винтовки, то ли просто потому, что в это время других событий не было, но о вашем "рейде" говорили много! Многие хотели с тобой выпить, многие говорили, что вот, давно было пора проучить МакКонноли, вы и проучили. А что не нашли Джона Брауна – так это временно: найдем и открутим ему его цыплячью голову!
Но Джон Браун оставался неуловимым. Для вас, мальчишек, эта "война" была способом пощекотать себе нервы, подняться, заработать славу. Для него в этой борьбе был смысл всей жизни, он жил ею. И, конечно, он был мастером такой вот полупартизанской-полупозиционной войны: появлялся, где не ждали, привозил деньги, оружие, вдохновлял людей, устраивал побеги неграм, отстраивал укрепления и склады. Он был и вождь, и знамя. Ты быстро понял, что не получится найти его "идя по цепочке" – слишком быстр он перемещался.
При этом губернатор то и дело намекал, что при новых вспышках насилия затребует войска, поэтому столкновения стали мелкими: там увели лошадь, тут сожгли посевы, здесь кого-то поймали и отходили по почкам. А в другом месте у кого-то украли негров.
Однако в этой вялотекущей борьбе без конца и края был и свой плюс: Лоуренс ведь находился на дороге между Лекомптоном и Миссури, и пробираясь каждый раз погостить у Эгертонов, ты подвергал себя опасности! Небольшой, но всё же! В глазах Алисии это создавало образ героя, а рассказы Гаса о том, как вы отняли у аболиционистов ящик винтовок и как тебя теперь все уважают добавляли ему красок. Ты был для неё почти что рыцарем – не солдатом, не офицером, но борцом, храбрым и решительным, который готов сражаться за свои убеждения, а не сидеть сложа руки не будет. Настоящий мужчина! И в то же время кто бы поверил, что юноша, читающий стихи и ценящий музыку, способный говорить рассудительно и подтверждать свои мысли ссылками на литературу – убийца? Да ты ведь им и не был. "Джейхокнуть" кого-нибудь – не то же самое, что хладнокровно вырезать семью или пристрелить отца на глазах у всего семейства.
За пятьдесят седьмой вы устроили ещё парочку "рейдов" – один неудачный (вас обстреляли и пришлось убегать, но никого не ранили), другой удачный (вы подпалили посевы на одной из ферм и угнали несколько лошадей). Ты стрелял в людей, но точно сказать, что убил кого-то или ранил не мог. И может, оно и к лучшему? Ведь ты мог тогда просто вышибить мозги МакКонноли, но не сделал этого... А стрелять начал только когда стреляли в тебя.
Ну и, конечно, трудно сосредоточенно вести охоту за человеком, если он мало того что опытнее, популярнее и значительнее, так ещё и голова у тебя занята делами матримониальными!
В какой-то момент уже даже Гас начал тебе намекать, мол, давай, не тушуйся, да или нет, давай уже!
И в апреле пятьдесят восьмого, как раз после того, как аболиционисты под руководством Джеймса Монтгомери попытались (неудачно) спалить отель Вестерн в Форт-Скотте, а президент, под напором конгресса, таки послал войска под командованием капитана Лайона, ты сделал предложение, и вы сыграли свадьбу.
Это произошло в Боссланде ("старом Боссланде", как его теперь называли, потому что был же теперь ещё и новый!), в Миссури, куда из округа Касс невесте пришлось добираться несколько дней. Погода стояла отличная, дядя Кристофер созвал пол округи (ну, конечно, только демократов), кузены вырядились в визитки, в общем, всё было как надо. Венчание в Хантсвилле
Мама была рада, невеста ей понравилась. Стоя у алтаря ты заметил, как она постарела.
Папа держался степенно. Он оставил свою плантацию в Канзасе на Милфорда и всячески пытался скрыть, как растроган встречей с братом и женой, которую видел последний раз на рождество. Но ты-то заметил. В конце концов он решил, что теперь ей пора переехать в Канзас.
Гас вставил цветок в петлицу, невесту к алтарю вёл он. Ты помнишь лица соседей, имена которых уже начал забывать. Были там и Глэдис (кажется, она тоже была за тебя искренне рада), и Килкейны и даже Сеймуры (Джуди вышла замуж за человека из другого округа, какого-то Саммерса, ты его не знал). Кольца на бархатной подушечке, клятвы. Потом путь домой в открытых багги, ломящиеся от угощений столы во дворе, оркестр, пирожные в хрустальных вазах, негры в белых перчатках разносят шампанское... Короче, ты вдруг вспомнил, что вообще-то сын богатых людей! И, кажется, родился не для того, чтобы подкрадываться на рассвете к какой-то лачуге с пистолетом в компании молодых сорванцов... Или все же для этого?
Подобные мысли укрепляли пять тысяч долларов приданого – вполне достаточно, чтобы отстроить дом побольше! И ещё останется с избытком! Может, этим бы и следовало заняться, а не гоняться за неуловимым Джоном Брауном?
Потом была брачная ночь в старом доме. Огонек свечи, смущенный взгляд, душистые волосы Элис, шелк ночной рубашки. И всё даже как-то слишком просто для такой пышной церемонии, нет? И непривычно, непривычно черт возьми. Когда тебе двадцать один кажется, что смысл в том, чтобы овладеть женщиной. А оказывается вдруг, что раз – и она твоя жена. И так непривычно было говорить о ком-то "моя жена". А теперь так, отныне и навеки.
Когда в мае вы двинулись назад, в Канзас, на трех повозках ("как переселенцы какие-то!" – шутила мама, поехавшая с вами – она как будто не понимала, что да, вы и есть переселенцы, просто богатые), вас нагнал отряд миссурийцев.
– Это же Эдди Босс, ребята! – крикнул кто-то. – Босс! Поехали с нами! Мы проучим этого подлеца Монтгомери!
Но не мог же ты сбежать от жены и родителей.
– Ну ты чего, поехали! Тут до Марэ-де-Синь рукой подать, они там засели.
– Не сбивайте его с пути, он только что женился! – крикнул твой папа. Они засмеялись и отстали.
На Марэ-де-Синь в тот раз убили пятерых человек. Не в бою – их просто расстреляли. Хорошо или плохо, что тебя там не было?
Как бы там ни было, это убийство стало последней крупной акцией. В штат ввели ещё войска и большие группы уже не собирались. "На время!" – думали все.
Таким образом ты смог погрузиться в семейную жизнь.
Что было в Алисии хорошо – она была настоящая южная леди, то есть уважала мужа всего лишь чуточку меньше, чем Господа Бога. Если бы её в твоем присутствии спросили о политике, она вопросительно посмотрела бы на тебя. Но при этом, играя на флейте и читая романы Вальтера Скотта, она вполне могла дать совет конюху или повару о том, как и что должно быть сделано.
Однако при всем уважении и восхищении чувство, которое она испытывала к тебе, лучше всего было бы описать словом "теплота". Это была смесь уважения, некоторой робости, признательности, но, пожалуй, ты не смог бы утверждать, что увидев тебя издалека, подъезжающего к плантации, она испытала бы радостное биение сердца или учащенное дыхание. Страсть – это было не про неё. А впрочем, она была счастлива с тобой, разве нет? Да, наверное, была. Мешало ли тебе это "наверное"? Наверное, нет.
В Канзасе все отнеслись по-разному к тому, что ты отпраздновал свадьбу в Миссури. Большинству было все равно, но некоторые говорили, что вот когда мы и свадьбы начнем тут справлять, вот тогда будет понятно, что штат наш!
Теперь ты жил уже не в городе, а на плантации. Во-первых, надо было строить дом (ну, по крайней мере, объяснить рабам и нанятым строителям, каким ты хочешь чтобы они его построили). Во-вторых, жена. Ты, конечно, по-прежнему разъезжал с "негодяями", но всё же поменьше – молодая жена, знаешь ли, это не курица. Когда тебе двадцать один и ты хочешь быть героем – это одно, а когда двадцать два, и она вдруг говорит, что беременна... Поневоле приходят мысли. Вот пальнёт такой МакКонноли чуть быстрее, чем ты, останешься без башки – и привет! Или "джейхокнет" кто-то как тогда, когда под тобой убили лошадь, только в этот раз пуля не в лошадь попадет. Вырастет твой сын сиротой, и что ему про тебя расскажут? "Твой папа умер ещё до того, как ты родился. – Его убили на войне? – Нууу... можно и так сказать... хотя вообще-то он просто собирался вывалять в перьях какого-то дурака." Не очень веселые мысли. А Элис, конечно, ничего тебе не говорила, но ты видел, что твои поездки её расстраивают. А когда жена беременна, да ещё и не отличается крепким здоровьем, расстраивать её – последнее дело, разве нет?
А кроме того, то, что не решалась высказать она, высказывал отец. Он пару раз прямо заявил, мол, бросал бы ты, Эд, эти поездки, опасно. Но, наверное, не ему, сбежавшему от малолетнего тебя на разборки с мормонами, было такое говорить. Или как раз ему?
Всё же, как бы там ни было, про тебя помнили в Лекомптоне, и довод: "Да у него там жена! Он только что женился!" звучал для людей вполне резонно. Тебе были рады, когда ты приезжал. Кто-то даже заикался, мол, вот будешь постарше – выберем тебя в законодательное собрание.
Но потом вообще всё поменялось.
Во-первых, приняли конституцию. Нет, не Левенвортовскую, которая даже давала право голоса нигерам (неслыханно!). Но и не вашу, не Лекомптонскую, в которой рабство было четко прописано. По ним обеим проводили голосование, но ничего из него не вышло – обе стороны активно бойкотировали голосование друг друга, и оба были признаны не состоявшимися. А вот в пятьдесят девятом, в октябре, было голосование по новой конституции, написанной в Вайандотте, с фри-стейтерским уклоном. Ты, конечно, проголосовал против, но... что-то в этот раз не сработало. То ли слишком много миссурийцев решили, что достаточно поучаствовали во всей этой борьбе, то ли слишком много голытьбы из Массачусетса понаехало в Канзас, то ли как-то не так надо было действовать, не насилием, а словом... только конституцию эту приняли.
Никаких немедленных последствий это не повлекло, потому что принятие штата с такой конституцией не прошло Сенат – там ваши позиции были всё ещё сильны. Но вот папа, почитав газеты (он теперь носил очки, он тоже постарел), сказал тебе:
– Похоже, придется нанимать работников. Или сдавать землю арендаторам. Знаешь, Эд, надо построить дома для арендаторов. Вряд ли они захотят жить в хижинах рабов. Если что, сможешь отвести рабов к дяде?
А еще в пятьдесят девятом Джона Брауна все-таки повесили. Попил он у вас немало крови, но наконец "откусил больше, чем смог проглотить", как сказал Стими. Повел своих людей на арсенал Харперс-Ферри в Вирджинии. Хотел он поднять мятеж по всей стране, всех нигеров собрать вместе и раздать им сто тысяч мушкетов. А обернулось все пшиком – одна рота морских пехотинцев под командой полковника Ли переколола штыками мятежников, ну а Брауна осудили там же, в Вирджинии, да и повесили, и никакие янки в конгрессе ничего сделать не смогли.
Но только оказалось, что ты ошибался – недостаточно было отрубить голову этой змее. Джон Браун-человек умер. А Джон Браун-знамя осталось. Джон Браун отдал свою жизнь в борьбе, а вы проиграли. Пока ты женился, пока ты пытался поймать его, пока ты сколачивал "банду" и заводил знакомства, оказалось, что в целом в Канзасе вы в меньшинстве.
Столкновения затихли – фри-стейтеры были довольны положением вещей, а ваша сторона была подавлена поражением в политическом поле. Тогда же в Канзас приехал Линкольн – кандидат северян на грядущие президентские выборы (говорили, мол, чепуха, в прошлом году он и сенатором стать не смог). Этот адвокатишка выступал с речами против рабства, и его слушали, и слушали, и слушали – во многих фри-стейтерских городах.
В шестидесятом были выборы. Ты даже вернулся в Миссури и проголосовал (жители Канзаса голосовать не могли, как жители территории), но все равно что-то пошло не так. Линкольн... победил.
И поехало. Южная Каролина вышла из союза. Где-то там чарльстонские Боссы, вероятно, проголосовали за открытое противостояние.
Наступило рождество – самое тревожное рождество, которое ты помнишь. Все говорили, что будет война, но все ждали, а будет ли?
А в январе снежный ком покатился. Миссисипи вышла из союза! Флорида! Алабама! Джорджия! Все южные штаты постепенно бросали это государство адвокатишек, джонов браунов и прочих крючкотворов. Газеты захлебывались известиями, одно тревожнее другого! Каролинцы уже требовали вывести федеральные войска из Чарльстона, арестовывали офицеров, блокировали форт Самтер, но стрельба все никак не начиналась.
Ты все ждал, а что твой родной штат, Миссури? Как он: выйдет из союза или нет?
Но раньше, чем это стало ясно, штатом стал Канзас. Ведь сенаторы тех, отделившихся штатов, покинули Конгресс, и теперь никто не мог помешать северянам присоединить вас. Вы стали штатом, свободным от рабства.
Папа сказал – это и к лучшему, не будет войны здесь, у вас, в Канзасе. Им теперь полностью овладела мысль отстроить на земле (он уже официально выкупил её) фермы и сдавать их внаем арендаторам.
– Надо уметь признавать поражения! – сказал он тебе. – Они побили нас, но мы побьем их их же оружием. С рабами или нет – это наша земля, и мы с неё прокормимся.
Но он и сам понимал, что это уже не совсем то. Не совсем плантация. Вернее, совсем не плантация.
Ты запомнил этот день. Нет, не тот день, когда обстреляли форт Самтер и началась война. И не тот день, когда конфедерация провозгласила себя конфедерацией. Совсем другой день. Промозглый день десятого февраля шестьдесят первого.
Тебе было двадцать пять лет. У тебя была жена, двухлетний сын, мать приболела, отец остался дома, не поехал в церковь. А ты поехал, с намереньем заглянуть в кабачок после службы. Лекомптон постепенно вымирал – многие вернулись в Миссури, дома стояли заколоченные, но пока не все. Элис с ребенком поехали на багги домой (повозкой правил Милфорд), а ты задержался – все равно она не любила разговоры о политике. А поговорить с кем-то, кроме отца, хотелось.
Шел мелкий мокрый снег, снежинки падали в полузамерзшие грязные лужи. Ты вошел в кабачок в Лекомптоне, снял шляпу, отряхнул её.
– О, а мы как раз про тебя говорим! – крикнул Стими из-за стола. – Выпей с нами!
Ты подошел, кто-то принес чистую стопку. Надо было, наверное, сказать тост, но Стими не закончил.
– Я им говорю, Эдди Босс пошлет их к черту и пусть они подотрутся своим ордером, а!? Я выпью за это!
– Каким ордером?
И все замолкли.
– Ты что, не знаешь? – спросил Стими, подняв брови.
– Нет.
– На тебя в Топеке выписан ордер. Ты не знал? За убийство!
– Кого?!
– Да этого. Стивена МакКонноли какого-то. Я думал, вы его тогда просто поколотили.
– МакКонноли зовут Джоном, – сказал ты, всё ещё не понимая. Что за бред? Может, его убил кто-то ещё, а собак повесили на тебя? Да у тебя будет железное алиби на любой день!
– Не знаю, может ошибка! Твоё здоровье, как бы там ни было! До сих пор жалею, что меня с вами тогда не было.
Ты опрокинул стопку, и когда виски обжег горло, ты вспомнил, что именно кричала женщина в тот момент, когда Гас заглянул в комнату, держа в руках револьвер. Она крикнула: "Стивен, мой мальчик!"
Тот паренёк, которого ты ранил, видимо умер. А ты не знал об этом. Четыре года не знал. Все это время никто не подавал на тебя в суд, потому что шериф вашего округа не стал бы исполнять ордер какого-то вшивого фри-стейтерского суда Территории. А теперь вы штат, и МакКонноли подал на тебя в суд штата. И это серьезно, потому что вы свободный штат.
А ещё... а ещё ты убийца.