– Конеееечно, – расплылся в улыбке Марко. – Буду счастлив иметь честь познакомиться и всё такое... обязательно! Ты, как что определится, напиши мне вот сюда, а? А на конверте поставь "Дарби", мне передадут. Ага?
Вы поговорили ещё немного, а потом он ушёл, всячески демонстрируя, как расчувствовался при вашей встрече. Проныра он был, все-таки.
Мишель отнёсся к истории про твоего вновь обретенного брата так, как и должен был – крайне подозрительно, но на удивление легко согласился его выслушать. Ты вызвала Марка письмом, он пришел к вам в дом опять, они побеседовали в кабинете за закрытой дверью и расстались, похоже, оба довольные друг другом.
– Достойный такой месье! – сказал про твоего мужа Марк, уходя (Мишель провожать его до дверей не пошел). – Ты не переживай, всё у него наладится. Такие как он если и горят в пламени, то ток в адском, гыгыгы.
Он тут же понял, что хватил лишку, три раза извинился, спросил, не обидел ли он тебя, не задел ли и всё в таком духе.
А чуть позже Мишель усмехнувшись, бросил только:
– Занятный все же малый твой брат.
Всё, больше Марко к вам не заявлялся. Где они общались и общались ли с Мишелем, ты не знала.
Опять потянулись однообразные дни. Денег вдруг прибавилось – Мишель выдал тебе ещё на содержание. Он приободрился. Ты как-то услышала, правда не от него, а от лакея, что вас, оказывается, вызывали не так давно в суд, только суд Мишель с треском выиграл – ему дали по кредиту отсрочку на три года в виду "обстоятельств непреодолимой силы": force majeure как он есть! Похоже, дамоклов меч уже не висел над Тийёлями.
На деньги ты смогла нанять учительницу – она обучила тебя немного играть на фортепьяно, чтобы аккомпанировать себе, вы разучили несколько красивых песен. Мишелю вроде нравилось. Он подарил тебе комнатную собачку. Потом выкупил назад ландо. Жаль, ездить на нем тебе было некуда. Тебя больше не травили но пока что держали дистанцию. Папа написал письмо, сказал, что всё хорошо, бобы и сено отлично продались, звал в гости, хвалил Мишеля и твою дальновидность.
Но если тебе и показалось, что всё возвращается на круги своя, что твой муж снова станет прежним, то ты ошибалась. Мишель изменился и очень сильно.
От его приятной округлости не осталось и следа, он стал носить костюм с четким, чуть даже приталенным силуэтом. Начал курить сигары, чего раньше за ним не водилось. Ты часто заставала его с коротким потухшим огарком, который он в задумчивости сжимал в углу рта. Выглядело и пахло отвратно, но почему-то в этом чувствовалась какая-то напористость, наглость, которой раньше не было. Скажи ты ему раньше "Мишель, тебе это не идёт!", он бы смутился. А сейчас было такое ощущение, что он посмотрит на тебя в упор и ответит: "Я в курсе," – а потом так же равнодушно отвернется. Он теперь обожал это выраженьице, как будто выбрал какой-то курс.
Ты и оглянуться не успела, как эта хамская напористость пробралась и в вашу спальню. Тот Мишель, образца шестьдесят первого года, был, конечно, тюфячок, но милый тюфячок. Даже иногда смешно было, что такой богатый, такой взрослый мужчина в Новом-то Орлеане – и такой простофиля в постели. Он гасил свет, перед тем, как лечь рядом с тобой. Помнишь, как он целовал твои пальцы, все по очереди ("боже, а нельзя побыстрее..."). Помнишь, как иногда, после близости, говорил смешные комплименты или просто пытался тебя рассмешить перед сном. А однажды принес в спальню перышко и щекотал им твою шею.
А теперь с ним стало неуютно – словно убрали заслонку, и вся нежность улетучилась, как горячий воздух из камина. Нет, он никогда не упрекал тебя напрямую, не поднимал руку. Да вы вообще ни о чем таком особенно и не говорили. Но ты смотрела на его выбритый подбородок, раскачивавшийся вперед-назад над тобой, и понимала, что он больше не смотрит на твоё лицо. Он не делал тебе больно, не говорил гадостей, но было ощущение, что он тобой пользовался, как вещью, причем не очень ценной. И это задело бы кого угодно. Раньше ты чувствовала себя драгоценным камнем, просто на руке не у того человека. Теперь казалось, что ты бижутерия.
А однажды, уже в декабре, он, зайдя в спальню, насмешливо сказал тебе (ты стояла у кровати, не успев ещё лечь под одеяло – лампу теперь гасила только ты):
– Вот ты так хорошо теперь поёшь. А ты умеешь петь "Боевой Клич Свободы"? Наверняка умеешь!
– Что?
– Раздевайся.
– Что? – ты не поняла, потому что ты уже была в одной только ночной рубашке. Раньше он не просил тебя её сни...
Тут он шагнул к тебе, сам ещё одетый, без сюртука, но в жилете, и резко, так, что ты пошатнулась, рванул на тебе эту рубашку – от ворота до полы. Он не был силачом, но и рубашка была тонкая, дорогая и... и зачем было её рвать? Не просто пуговицы там отлетели – он именно разодрал её на тебе. Жутковато это было – звук рвущейся ткани и его глаза: не бешеные, не полные страсти или ненависти, а такие, презрительно-удовлетворенные.
Вы смотрели на друга и, кажется, не узнавали.
– Ты очень хорошо поешь, – сказал он, и это был бы отличный комплимент, если бы он после этого не положил руку тебе на горло. Просто положил, не сжал, не надавил. Вы ещё секунду стояли так, всматриваясь друг в друга, а потом он мягко толкнул тебя на кровать. В тот раз он даже не разделся, только скинул туфли. Помнишь, как холодно было твоему животу от пуговиц его жилета, как почему-то очень неприятно пахла его новая, почти свежая рубашка, а слова "Пожалуйста, перестань!" почему-то крутились в голове, но раз за разом вставали поперек горла.
А потом, поднявшись на ноги, прежде, чем раздеться, он заметил валявшуюся на полу разорванную сорочку, подобрал её и коротким движением швырнул тебе в постель.
Это был абсолютно бессмысленный жест, он ничего не значил, но сделан был с таким скрупулезно отмеренным презрением, что до тебя дошла, наконец, суть его к тебе отношения. "Ты не пойми кто!" – говорили его глаза. – "Ты не мать моего ребенка, ты не верная жена, ты не содержанка, ты не помощник, ты не певичка. Ты не пойми кто! Вот и получай не пойми что!"
Но к счастью всё это терпеть было необязательно: ты всегда могла сказать, что у тебя болит голова, а он никогда не настаивал: "Нет так нет."
И все же! Да, он мог изображать что угодно. Но он спал с тобой, и говорил с тобой, и хотел тебя. И значит, сколько бы он ни разыгрывал этот спектакль презрения, ты умела быть желанной, быть мягкой. От твоей силы, от твоего влияния на него остались крупицы, но они были. Он не разведётся с тобой. Наверное.
А потом пришел декабрь (промелькнуло самое скучное рождество в твоей жизни) иии... оказалось, что Нью-Орлеанские дамочки все-таки завалили своего мамонта! Генерала Батлера отозвали в Вашингтон! Да, сыграли свою роль не только их демарши: Батлеру не простили в первую очередь ареста консульств. Но и его "Приказ номер 28" был неслыханным прецедентом, обсуждался в салонах Лондона и Парижа, и генерала, которого ненавидели на Юге от Техаса до Каролины и в Европе от Ла-Манша до Средиземного моря, решили заменить.
Его преемником стал Натаниэль Бэнкс. Это был ещё менее способный, чем Батлер, генерал от политики, но с собой он привёз аж тридцать тысяч солдат. Вместе с полками чернокожей пехоты и прежним гарнизоном города они сформировали Армию Залива. Очень внушительную силу. Теперь речи о том, что южане вскинутся, прискачут, размахивая саблями, а янки попрыгают на корабли и уберутся восвояси, не шло. Да, где-то там, на Востоке, ваша "серая бабуля", "душка Роберт Ли" надавал по морде бездарному Бернсайду, но сюда, на запад, даже эхо тех боев не докатилось.
У вас тут после вялой летней попытки отбить Батон Руж, по направлению к новому Орлеану армии Конфедерации не действовали – все сосредоточились на том, чтобы спасти Виксберг от страшного Гранта. Виксберг – последняя ваша надежда сохранить контроль хотя бы за частью Миссисипи. Северяне сунулись туда, но при Чикасо Байю этот их Шерман получил на орехи! Правда, оборонял Виксберг генерал Пембертон, а его многие заочно считали предателем – он же был северянином! В общем, обстановка по всей Миссисипи и Язу была тяжелая. Ты читала об этом в газетах от нечего делать. Газеты после Батлера были все сплошь про-северные, и говорили в основном о том, как к весне от мятежников очистят весь бассейн Миссисипи. Но тебе же не было до этого дела, верно?
Бэнкс отпустил вожжи – снова открыл церкви, отменил самые грабительские налоги, выпустил из-под ареста некоторых посаженных горожан. Не потому что он был добрый, а потому что размазня. Солдаты у него были подстать ему, все тридцать тысяч сплошь желторотики-новобранцы. Тем более было неожиданно, что именно эти желторотики устраивали страшный разгром в любой местности, по которой двигались. Они даже не грабили плантации – они заходили в дома и просто всё крушили: мебель, фортепьяно, лестницы, камины. Крушили, забавляясь и хохоча, как взбалмошные дети с мушкетами подмышками. Жутковато становилось от этих рассказов.
Постепенно с тобой начали осторожно общаться подруги – так, здороваться, встречаясь на улице. В гости не звали, но если приглашала ты – некоторые заходили на чашку кофе. Вероятно, скоро ты должна была получить коллективную амнистию, но... тут произошло кое-что неожиданное, не в жизни города – в твоей.
Около полуночи кто-то требовательно забарабанил в вашу дверь с черного хода – ты проснулась. Лакей впустил человека. Мишеля опять не было – уехал куда-то по торговым делам. Ты вдруг подумала – что же у него хранится на складе, если он торгует (склад был в соседнем квартале)? Опять хлопок? Но хлопок вроде северяне конфисковывают... И тут к тебе ввели посетителя. Если Марко был нелеп своим костюмом, то костюм этого человека вполне гармонировал с его внешностью – густая черная борода, косматые брови, одежда кочегара или истопника... Не гармонировал с ним голос.
– Мадам, моя жизнь, в ваших руках, – сказал "кочегар" голосом майора Деверо и изящно поклонился, как умел только майор Деверо. – За мной гонится отряд дегенератов в синей форме, и если вас это не затруднит, я прошу вас спрятать меня на время.
Ты приняла решение мгновенно – Деверо заперли в бельевом шкафу. Солдаты вломились через пять минут, топая сапогами и нагло заглядывая во все комнаты. Но дом у вас был большой – его и за час можно было не обыскать, как следует, а потом хлопот не оберешься: новый генерал не то, что старый. Солдаты ушли.
Майор перевел дух.
– Фух. Мадам, вы спасли мне жизнь! – честно и без апломба признался Деверо.
Несколько минут – и вы сидели в плюшевых креслах, не веря, что снова смотрите друг на друга. В чашках дымился кофе.
Деверо снял дурацкую бороду и брови, и сейчас, без привычных пшеничных усов выглядел моложе своих тридцати двух лет, но это был он – все тот же не унывающий, отчаянно галантный кавалер.
– Камилла, – сказал он. – Я здесь нелегально. Я ведь майор сигнального корпуса, вот мне и поручили развернуть разведывательную деятельность, а если хочешь сделать хорошо – делай сам. И вот я приехал, но, признаться, городские низы на стороне захватчиков. Ах, дорогая Камилла, как хорошо, что я снова вижу ваши глаза, ваши руки, ваши волосы! Я так часто вспоминал о вас! Порой, вы мне даже снились.
И он рассказал тебе о своем задании, как будто доверял, как самому себе. Что это тогда было – рисковая попытка расположить тебя? Или и правда проснувшееся чувство?
В этот раз, объясняя обстановку, он не пользовался чашками, бисквитами и твоей юной наивностью.
– Пока держится Порт-Хадсон, можно удержать и Виксберг, потому что Порт-Хадсон блокирует реку с юга, выше Батон-Руж. Как только Фаррагут проведет эскадру на север, как только Бэнкс прибавит к силам Гранта своих игрушечных солдатиков, Виксберг будет обречен. А без Вискберга... я не знаю, как нам продолжать войну. И поэтому я здесь, чтобы задержать поход Бэнкса на север как можно дольше.
Он вздохнул, как будто собираясь с духом.
– Камилла, я так не хотел идти к вам в дом, чтобы не подвергать вас риску. Но в порту мне рассказали, что о вас по городу ходит никчемная грязная сплетня. Я, конечно, знаю, что вы – дама безупречной репутации, – майор Деверо, твой любовник, был настолько галантен, что произнес это тоном, лишенным и намека на двусмысленность. – Но всё же, языки болтают. И я... я подумал, вдруг вы захотите обратить эти глупые слухи на пользу делу Конфедерации, нашему делу! Таким образом, когда после победы мы расскажем об этом, ваше имя будет очищено раз и навсегда! Но... но это опасно. О, Камилла, будь у меня сейчас хоть один другой человек, которому я мог бы предложить это, я бы сейчас держал рот на замке. Но пока у меня никого нет. И потому я предлагаю это вам. Предлагаю с замирающим сердцем, столь же надеясь на благоразумный отказ, сколько и на обдуманное согласие. С виду задание простое, но поверьте, риск велик.
И он объяснил тебе суть замысла.
Итак, майор Деверо собирался подменить топографические карты для будущей компании в штабе генерала Бэнкса. У него имелась информация, что один адъютант потратил большую сумму из казённых денег и будет обвинен в растрате, если не вернёт их. Деверо собирался его подкупить, выдать ему карты, которые сейчас готовил его знакомый топограф, а затем с помощью адъютанта заменить их, пока кампания не началась и карты не лежат каждый день на столе у генерала Бэнкса, обрастая пометками.
Дерзкий, сумасбродный план. Твоя роль в нем была бы такой: внедриться в клуб офицерских жен, созданный женой Бэнкса и занимавшийся благотворительными театральными постановками, и под видом деятельности этого клуба войти в контакт с адъютантом. Кстати, с тем самым, что заходил вместе с Миллсом. И вот как раз для вхождения в клуб твоя репутация изгоя среди южанок выглядела незаменимым преимуществом.
– Что вы решили? Нет, не говорите! – вдруг встрепенулся Деверо. – Подумайте как следует. Я не хочу на вас давить, ни в коем случае. Я и так злоупотребил вашим великодушием. Я... пойду. Очень постараюсь прийти через неделю. Надеюсь, у меня будет другой человек, и ваше участие не понадобится.
Ты резонно заметила, что за домом всё ещё могут следить солдаты, выходить сейчас может быть опасно, не лучше ли подождать пару часов?
Майор улыбнулся той самой улыбкой "ну, вы понимаете", по которой ты так скучала.
– Камилла, вы спасли мне жизнь! Как я могу воспротивиться тому, что вы будете распоряжаться двумя-тремя часами этой жизни?
И ты распорядилась.
Тебе было шестнадцать лет, ты вышла замуж год назад, и что ты испытывала с мужчинами за этот год? Комичные нежности Мишеля, сменившиеся презрением, с которым он небрежно овладевал тобой, словно выкуривая сигару, а потом терял всякий интерес? Интрижку с майором, в которой больше было удовольствия от азарта и страха быть раскрытой, чем от самих мимолетных ласк? Ну да, галантный кавалер в спальне все же лучше безразличного. Ладно, пусть уж будет майор...
Но в этот раз все было не так.
Если размер рогов мужа пропорционален удовольствию, полученному женой во время измены, Мишель, где бы он сейчас ни шлялся, застревал бы в дверных проемах, цеплялся за косяки и сшибал люстры.
Всё время, пока вы были вместе, Деверо восторженно обожал твоё тело, как будто всех остальных женщин в мире янки вывезли на корабле в океан и там потопили. Он купал тебя в этом обожании, оно входило в тебя даже не через губы, не через низ во время соития – оно проникало сквозь поры твоего тела, перехватывая дыхание – так тебе было хорошо. Убаюканная его руками, ты забылась на несколько минут, задремала, паря в мареве наслаждения, а когда вынырнула, испугалась, что заснула, что потеряла полчаса или час – и машинально вцепилась в него руками, как маленькая.
Было в его ласках что-то бесстыже-непосредственное, а было и что-то изысканное, как будто дорогое вино хлещут обычными глотками, потому что некого стесняться и не перед кем выделываться, и можно наслаждаться, а не делать из наслаждения скучный культ. И ты не могла понять, что ты в этой схеме – бокал ли, вино ли, виноградная лоза или просто женщина, которая пьет вместе с мужчиной из открытой им бутылки.
Он сказал тебе тысячу и один комплимент – ты не запомнила ни одного. Он покрыл тебя поцелуями там, где ты не знала, что мужчины могут целовать. Он давал тебе кусать свою руку, когда чувствовал, что ты сейчас закричишь.
И именно потому, что он не скрывал ни на дюйм, ни на йоту, как благодарен тебе за своё спасение, ты ощущала, что дело-то не в нём, не в спасении, а в тебе. Ты отчетливо ощущала (и пусть это была иллюзия), что если бы ему сказали: "Выбирай: пусть она забудет тебя, но ты останешься жив, или пусть тебя сегодня же расстреляют, но она по тебе заплачет" – он выбрал бы второе. Ты знала, что так не бывает, но... чертов Деверо! Ничего не могла с собой поделать.
А потом он ушёл, галантный, храбрый Деверо, которому нельзя было не простить, что в прошлом году он прекрасно знал, как плохо защищен форт Джексон, и пытался убедить командование поставить туда сильный гарнизон, но не хотел тебя пугать, и потому безбожно врал про пушки и броненосцы.
Ты стояла, прислонившись к дверному косяку в своей комнате, немного сбитая с толку тем, что "так не бывает", и тем, что "так только что было."
Потом ты легла и заснула так безмятежно, как не засыпала очень давно.
А уже через неделю нужно было выбирать.