Отец ничего тебе не запретил.
– Решай сам, – сказал он, куря сигару, глядя в окно, и заложив палец за вырез жилета. – Тебе уже достаточно лет. Я только хочу, чтобы ты понимал – это не политика. Политика начнется, когда клубы пыли улягутся, а когда это будет – пока неизвестно. Сейчас тут хаос. Ты можешь измазаться в крови, а можешь погибнуть. А можешь и получить что-то, но что – неизвестно. Ты рискуешь, и риск не оправдан.
Он посмотрел на тебя.
– Ты осознаешь, что если бы этот Стими ударил посильнее, то ребро могло не просто треснуть, а войти сердце и убить тебя? Я понимаю, ты защищался, я не упрекаю тебя, и большинство на твоём месте поступило бы также. Но люди убивают не всегда тогда, когда задумали. Гораздо чаще всё выходит из-под контроля и происходит само собой. Доставая оружие, мы приглашаем противника воспользоваться своим, Эдвард. Я похоронил твоего брата. Я знаю, некоторые шишки каждый мужчина должен набить себе сам, но постарайся, чтобы мне не пришлось хоронить ещё и тебя. Дети – это не заряды в барабане, которые ты выстрелил и забыл. Дети – это кусок тебя, который ты сам должен отрезать и посадить в землю, чтобы из него выросло что-то хорошее. Я бы не хотел, чтобы тебя привезли назад поперёк седла, с выкорчеванными корнями, и бросили на порог со словами "не прижилось". Но я сделал, что мог, дальше думай своей головой. Главное, помни, что твой дом – не там, не за холмом, не в Лекомптоне, не где-нибудь ещё, а здесь. За него стоит бороться. Не за то, что кто-то там сказал тебе. "Где ты был", говоришь, спрашивали? Неважно, что ты ответишь ему. Важно, что "я был здесь, защищал свой дом" – должен быть убедительный ответ для тебя самого.
Он вздохнул.
– Ладно, я, наверное, становлюсь скучным. Какие-то стариковские нотации, не правда ли? Как я могу тебя упрекать в том, что ты хочешь того же, что и я хотел в твои годы? Поезжай, и возьми всё, что сможешь, а на остальное махни рукой. Давай-ка выпьем.
Первый раз на твоей памяти отец пил виски. Похоже, ему это всё далось труднее, чем он пытался показать.
– Будут нужны деньги – не стесняйся заезжать, – добавил он в конце.
***
Так ты уехал из нового дома вашей семьи. И попал прямиком на войну. Ну, вернее, ты тогда думал, что так выглядит война. В Америке 50-х вообще всё что угодно называлось войной. "Мормонская война", "Война Вакаруса". Если собиралось больше сотни фермеров с ружьями, люди считали это уже войнооой, даже если никого так и не убили. В чем-то они были правы, наверное, но в чем-то ими владело счастливое неведенье. Да и с памятью у людей всегда плоховато: уже через пять лет после великой пятилетней бойни, люди будут называть "резнёй" любую стычку, где индейцы взяли хотя бы один скальп, ох-ох-ох!
Но вернемся в Лекомптон, который в это время нешуточно бурлил – совсем недавно капитан Пэйт со своими "драгунами" разграбил городок Пальмиру, но его перехватил Джон Браун – отбил пленных и всю добычу и взял в плен самого Пэйта. Чуть позже другой отряд вломился в поселок Франклин. Была жаркая перестрелка, и несколько раненых "негодяев" потом умерли. Аболиционисты не смогли захватить город, но увезли некоторое количество припасов. Все жаждали ответных действий. Президент Пирс прислал двести пехотинцев под командованием Эдвина Самнера, но те только воспрепятствовали проведению аболиционистской конвенции в Топеке. Это было не то...
В Канзасе вообще, что называется, "постреливали". Группки всадников собирались, разъезжали по окрестностям, садились где-нибудь в засаде и ждали, не поедет ли кто-то явно враждебный. Иногда они и убивать его не собирались, так, пугнуть. Или ехали к какому-нибудь аболиционисту на ферму, но он открывал по ним огонь из винтовки, и они уматывали. Или не открывал, и тогда они его били, но... вот так вот прямо взять и убить многим казалось чересчур. Вот побить, протащить на веревке за лошадью, может, взять в заложники, а потом разгромить дом и забрать всё ценное и что-нибудь на память – вот это казалось верным делом. "Негодяи" наводили страх на весь Канзас не тем, что они убивали, а тем, что нападали и, конечно, могли убить. Все они были христиане, даже те, кто не ходил в церковь. А добрый христианин – он ведь чем-то похож на профессионального стрелка: то, что где-то там в Ветхом Завете написано "не убий", не означает "не защищайся", просто надо убить так, чтобы на страшном суде присяжные засчитали это за самооборону, верно?
В июне Джонни Уитфилд собрал полторы сотни "негодяев", налетел на городок Осовотоми, угнал лошадей и разгромил пару магазинов – но и только. Никто не дал по ним ни выстрела.
Аболиционисты платили вам той же монетой.
Однажды ты ехал по дороге в компании приятелей, а под тобой застрелили лошадь из кустов. Вогнали мушкетную пулю ей в башку, тебя даже кровью обрызгало, а другие негодяи кинулись врассыпную. Ты, порадовавшись, что удачно соскочил, и что трупом лошади не придавило ногу. Скорчился за тушей, пытаясь понять, откуда стреляли, проделал все эти нелепые манипуляции со шляпой, высунутой из-за укрытия. Ничего. Потом ты понял – стрелок ушел сразу после первого выстрела. Он мог бы тебя легко убить, а не убил, чтобы не провоцировать остальных – потому что тогда убьют кого-то ещё из их числа. Так тут это делалось.
Вообще такие засады назывались "джейхокингом". Джейхок – ястребиная сойка, мифическая птица Канзаса, отличавшаяся дерзостью и неуловимостью. "Джейхокнуть" – означало подстеречь, неожиданно ударить и быстро уйти. Сначала так говорили про всех, кто стрелял из кустов или подкарауливал в них врага, но позже это название, "сойки-ястребы", закрепилось за поступавшими так аболиционистами – просто потому что вы уже были "негодяями".
Ты бы и сам был рад организовать какой-нибудь рейд, но это только кажется, что когда напряженная толпа сидит где-то и гудит, её легко подбить на подвиги зажигательной речью и по щелчку пальцев направить в нужном направлении. Во-первых, где именно её собрать? Во-вторых, как? Кто придёт тебя слушать, когда тебе двадцать лет и ты никого тут особо-то и не знаешь? Да и про твои подвиги стали забывать, столько всего случилось в последнее время не в Миссури, а здесь. "А, это тот парень, который пять лет назад кого-то там застрелил в округе Рэндольф? А кого? Не помнишь? А точно он? Округ Рэндольф – это где вообще? Хантсвилль? Не, не слышал. А что он делал, говоришь, всё это время?" Через пять лет такие истории звучат уже не так убедительно, особенно если парни, знавшие их из первых рук, куда-то разъехались. Да и ваше сборище не было, строго говоря, армией, ждущей приказа: у всех людей имелись свои заботы – кого-то куда-то позвали, кто-то не доиграл в карты, кто-то уже слушает кого-то другого.
В августе, наконец, пенка всплыла, и круги начали сужаться вокруг Осовотоми. Ты ездил с "негодяями", когда повесили Лесли Перкинса. Да, вот прямо при тебе, подстерегли у дома, отвели под дулом винтовки в лес, да и повесили на раскидистом белом тополе. Нехай повисит! Ты первый раз видел, как вешают человека, а зрелище это не из приятных. Ты спросил, что он сделал? "А, подстрелил кого-то..." Кого – никто не помнил. Когда – никто не помнил. "Да неее! Он, кажется, помогал неграм бежать!" – возразил кто-то. Так вы и не вспомнили, в чём же именно был виноват Лесли Перкинс, прими Господь его душу. Такая вот самооборона, а что?
Потом собрался большой отряд ты тоже туда влился. Там были и Стими, и Сидни, и много ребят, приехавших специально из Миссури. Половина из них числилась в милиции, а половина нет. Вы разбили палаточный лагерь неподалеку от Осовотоми, стали собирать силы и готовиться к нападению. Почему треклятый Осовотоми? Да потому что там жила семья Джона Брауна! Какой ещё нужен повод?
Но в тот раз всё пошло наперекосяк: фри-стейтеры налетели верхом, паля в воздух, пока вы завтракали, пришлось всё побросать и сматываться без оглядки. Никого не убили, но, наверное, потому что аболиционисты понимали, что сила здесь и сейчас не на их стороне. Убей они человек десять – и их вшивый городок в тридцать домов через неделю будет стёрт с лица земли вместе со всеми жителями!
Такая тут шла "война" – случались убийства, но в основном это был обмен провокациями и угрозами.
Но так не могло продолжаться вечно. Фри-стейтеры что-то зашевелились. Пока вы потерпели неудачу с Осавотоми, они в середине августа сожгли "форт Титус", деревянный блокгауз со складом. Четыреста человек при пушке окружили его и потребовали капитуляции. Бой был коротким, защитники быстро сдались, видя бессмысленность сопротивления. Это был сильный удар – джейхокеры захватили сотни мушкетов, дюжину лошадей, гору провианта, три десятка пленных (их позже обменяли на тех, кого в заложниках в Лекомптоне удерживали вы после разграбления Лоуренса) и десять тысяч долларов золотом! Это была акция, которая требовала ответных действий, и действий серьезных!
Генерал Уильям Рейд, герой мексиканской войны, собрал в Миссури несколько сотен бойцов и двинулся на Осовотоми.
Некоторые ребята из Лекомптона, и ты в том числе, проскакали шестьдесят миль, чтобы примкнуть к нему. Всего набралось четыре сотни человек. С тобой был Соломон. Поздно вечером 29 августа вы проверили винтовки, поужинали и двинулись от Булл-Крика к городку, чтобы ночью окружить его и к обеду покончить с гнездом аболиционизма.
То, что произошло дальше вошло в историю, как битва за Осовотоми. Твоё первое сражение.
Вы двигались в ночи, а затем в предрассветных сумерках в длинной колонне по дороге – револьверы и винтовки смазаны, подпруги подтянуты, патронные сумки полны, пушки в походном положении (у вас на этот раз их было несколько). Без песен, без разговоров, со смешанным азартом, предвкушением и страхом. "Будут аболиционисты драться или сдадутся? Вряд ли сдадутся – ведь с ними чертов Джон Браун! Но там ли он сейчас? Лучше бы ему быть там – разделаться с ним одним махом!" – так думали вы, когда раздался одинокий винтовочный выстрел.
"Кто стрелял!?!?"
Мгновение – и все зашевелились, стали разворачиваться в линию под сенью леса. Это была странная армия – половина точно знала что делать, а вторая, в которую входил и ты, не понимала ничего и старалась смотреть на более опытных товарищей и делать, как они.
Выстрелов больше не было, только по шеренге прошел ропот: "Это Мартин Уайт стрелял! Он узнал Брауна и пальнул по нему!" Генерала больше не было видно – он возглавил атаку с другого направления (оказывается, было еще и какое-то другое направление!).
– Вперед! – крикнул какой-то высокий, седой мужчина, которого все называли "капитаном Лоу". – Идем вперед, парни!
И вы поехали, с плеском перемахнув ручей Марэ-де-Синь, вглядываясь в утренний сумрак сквозь поредевшие деревья, пытаясь заметить врага, сжимая винтовки?
Ещё выстрел!
Группа всадников из вашей линии бросилась вперёд – куда, за кем – ты не знал!
Наконец, вы достигли гребня холма, а за ним был Осовотоми. Вы выехали на гребень и увидели городок – бревенчатые хижины, блокгауз, мельница. Миссурийцы установили на гребне пушки.
– Приказ генерала: "Дайте по выстрелу из каждой пушки! Пусть сдаются!" – передал прискакавший посыльный. Капитан Лоу был недоволен, что окружить городок по-тихому не удалось, но явно не сильно стушевался – если бы у аболиционистов были сравнимые с вашими силы, они бы вывели их в поле.
Грохнули пушки – Бууум! Бууум! Бууум! – первый раз ты слышал и видел, как стреляют из орудий. Облака дыма поплыли вдоль гребня.
И пошла потеха.
Над хижинами и между ними стали подниматься белые дымки – это аболиционисты стреляли в ответ. Сначала это выглядело несерьезно, но вдруг ты заметил фонтанчик земли метрах в десяти от себя. Потом что-то свистнуло над головой. Потом кто-то вскрикнул. Черт! Стреляют!
Ты разглядел, что между хижинами на земле лежали бревна, и за ними-то и укрылись аболиционисты. Вы нерешительно отошли за гребень.
– Куда!? Куда!? – сразу ожил капитан. – Вперёд! Катите пушки! Их совсем мало! Вперёд-вперёд!
– Вперёд! Миссурийцы! – закричали несколько человек.
Пушки зарядили и покатили вниз по склону. Вы гарцевали вокруг них, бестолково стреляя во врага, готовые отступить, если станет слишком жарко. Но пули не сыпались градом, так, посвистывали иногда.
– Заманивают, ублюдки! – сказал кто-то.
– Заткнись! Вперёд!
– Смелее, миссурийцы!
– Меня ранило! Меня ранило!
– Помоги ему!
– Наводи! Выше! Огонь!
Снова ахнула пушка. Стреляли картечью (пули вперемешку со ржавыми гвоздями), засыпая её в ствол вёдрами и утрамбовывая прибойниками. У осажденных пушек не было.
Так вы осторожненько постреливая и перезаряжаясь приблизились метров на четыреста, то выезжая вперёд и разряжаясь, то словно испугавшись своей дерзости, отступая до пушек. Пушки грохали, но что-то не видно было, чтобы они кого-то убивали. Но и ваши потери были смешными – несколько раненых и, говорили, что пару человек убило, но ты их не видел близко.
– Спешиться! Спешиться! – заорал вдруг капитан, скача вдоль нестройной, сбившейся линии. Господи, да когда же он охрипнет? Ты бы уже сто раз охрип. – Приготовиться! В линию стройсь! Зарядите винтовки! Сейчас пойдем, сейчас! – он размахивал саблей, но на таком расстоянии прицельно его снять никто не мог, тем более, что он всё время носился туда-сюда позади линии на коне.
Ты отдал коня Соломону. Рядом с тобой упала раненая лошадь, её хозяин удивленно захлопал глазами. Ты посмотрел туда, на бревна, над которыми поднимались колдунчики дыма и уже отчетливо доносилась трескотня выстрелы. Через это поле вы сейчас пойдёте в атаку. В атаку! На пули!
– Готовы? – спросил капитан, спешившись и подняв саблю.
Никто не ответил.
– Миссурийцы! Готовы!? – крикнул он в другой раз.
– Да! – закричал красивый парень рядом с тобой, твоего примерно возраста. Другие подхватили его вопль.
– Пушки готовы? ОГОНЬ!
Выпалили пушки, одна за другой.
– Вперед! Покажите им! ВПЕРЕЕЕЕД! ВПЕРЕЕЕЕД! В АТАКУ! – заорал капитан, как иерихонская труба, как кричит не человек, а какой-то дикий зверь, одновременно рыча и визжа.
Все кинулись вперед, крича, как сумасшедшие с этим же рычаще-визжащим криком. И ты почувствовал, как превращаешься в часть этого большого, злобного существа вроде сороконожки, не человека, не зверя – отряда, идущего в атаку. И ты побежал! И парень побежал! И все побежали!
Некоторые останавливались и стреляли, отставали, нагоняли, другие вырывались вперед, и когда вы были метрах в пятидесяти и уже подзапыхались и все чаще стали останавливаться, чтобы пальнуть, аболиционисты поднялись из-за своих бревен и побежали.
А капитан, уже пешком, бежал рядом и подгонял вас, стоило вам перестать орать и запнуться.
– Смелей! Вперёд! Ну что же вы!? Вперёд!
Ты не знаешь, попал ли в кого или просто так извел порох и пули. Вы просто шли и чувствовали, что побеждаете. Потом того парня в плечо чмокнула пуля, он вскрикнул и схватился за руку. Ты, словно повинуясь инстинкту, призывавшему не прекращать движение к цели, подхватил его под руку и вы побежали вперед вдвоем. Ты даже не смог бы сказать, что двигало тобой. Просто надо было идти вперед, побеждать.
Аболиционисты сбежали.
Вы дошли до хижин, и начался грабеж.
Несколько человек с винтовками "осадили" блокгауз. Аболиционисты изнутри дали пару нестройных залпов, но потом, видя, что пушку подкатили уже близко, слушая, как тупо ухают по бревнам пули, занявшие там оборону люди выбросили белый флаг. Разгоряченные боем, вы наконец огляделись.
Из домов выкидывали всё – и ценное, и неценное, а потом уже разбирались. Выстрелами отшибали замки с сундуков, ломали ящики, летел пух из разворошенных подушек. Раненый миссуриец, которого ты тащил, попросил тебя найти ему повязку, что ты и сделал и помог перевязаться. Вы познакомились, его звали Огастас Эгертон. Запахло гарью – это ваши поджигали хижины. Стими тоже бегал с факелом и тыкал им в крыши, крушил окна и поджигал занавески.
– Жги дотла! Жги дотла! Иии-хаа! – кричали миссурийцы. Запрягали повозки, грузили на них добро, кто-то бил пленного прикладом, но без особой злобы. Для нутряной ненависти всё прошло как-то слишком уж просто.
Вот и вся битва. Вы ещё немного послонялись по городку, осматриваясь, чем бы поживиться. Спасибо, Эдвард Босс, можешь ехать обратно свои шестьдесят миль в Лекомптон.
– Слушай, а поехали ко мне! – пригласил тебя Гас. – У нас плантация в округе Касс. Поехали! Отец будет рад!
Чарльз Эгертон оказался очень бодрым "старичком", ярым про-слейвером, который угостил вас прекрасным трубочным табаком и лафитом и с удовольствием выслушал рассказ про битву. Плантация у Эгертонов была небольшая (на твой взгляд, хах!), но с десятью рабами и расположенным рядом Канзас-сити она давала отличную прибыль, а сам дом был богатый. Ты прогостил у них неделю, Гас всячески расхваливал тебя своим родителям, да и, если честно, тут было неплохо. У Гаса был младший брат, а ещё сестра – как раз твоего возраста... русые локоны, тонкие руки, серые глаза... трели на флейте... В Лекомптоне, куда девушка если приезжала, то скорее всего уже будучи чьей-либо женой, такую невесту было не найти. Это было интересно!
Но пока о женитьбе речь не шла. Вы хорошо провели время, поохотились на оленя с мистером Эгертоном и расстались друзьями.
Ты вернулся в Лекомптон и попытался преуспеть в политике.
А на политическом поприще между тем происходило вот что. В июле аболиционистскую конституцию завернули в Сенате, и страна стала готовиться к президентским выборам.
В сентябре вам назначили нового губернатора, Джона Даблъю Гири. Это был удар в спину от уходящего с поста президента Пирса, прогнувшегося под аболиционистов в Конгрессе. Гири был в прошлом демократом-северянином, но "переобулся" совсем недавно, и в Канзасе быстро занял про-аболиционистский нейтралитет, призвав обе стороны к миру и пообещав жестко подавить любые выступления с помощью армии.
В ответ обе стороны сразились в стычке у Хикори Пойнт, и было непонятно, кто же победил.
Три недели Гири ездил по территории, уговаривая всех решить дело миром. Он распустил части лекомптонской милиции, назвав их незаконными, перехватил отряд "негодяев", собиравшийся снова спалить к чертям Лоуренс, и даже запретил вашей стороне собирать конвенцию по вопросу новой конституции. Ваша сторона чувствовала себя обиженной, настолько, что горячие головы даже отметелили личного секретаря Гири (в чем ты поучаствовал, кстати), но страсти и правда немного улеглись.
В ноябре граждане США избрали президентом Джеймса Бьюкенена – и это было просто отлично! На первый взгляд. Последние президентские выборы, на которых ты не мог голосовать, кстати! Бьюкенен тут же уволил к черту Гири, но вот на замену ему прислал не самого удачного человека – Роберта Уокера, демократа, да, но седобородого благообразного старичка, бывшего секретаря казначейства. А тут нужен был боец, а не счетовод.
Зима пятьдесят шестого года выдалась суровой, многие урожаи померзли, а один негр у вас на плантации даже умер.
Зато ты несколько раз был в гостях у Эгертонов и даже вроде бы успешно делал некие предварительные апроши в сторону Алисии, которые не остались незамеченными. Дело, кажется, обстояло неплохо. В Лекомптоне тебе удалось собрать свою небольшую "банду", но в ней были только юнцы да Сидни, наезжавший туда временами, ну и Гас, конечно, тоже всегда был не прочь с тобой проехаться. Неожиданно помог Стими, который, хотя ты и не мог причислить его к "своим" людям, почему-то рассказал всем, как ты чуть ли не первым ворвался в Осовотоми, хотя это скорее было не так, но по неизвестным причинам ему так запомнилось.
Однако набрать большую популярность у тебя всё же не получалось – людей посерьезнее не купить было за стаканчик виски, а твои рассуждения о рабстве, в основе которого лежит забота о неграх, и ссылки на книги, не у всех находили понимание. Как-то сенатор Атчисон даже отозвался о тебе в том смысле, что молодежь много говорит, но действует нерешительно, впрочем, было уже хорошо то, что он вообще про тебя что-то сказал.
В декабре назревало новое голосование за новую конституцию, в которой целый пункт был посвящен именно рабству. Все понимали, что это слишком важные выборы, чтобы "пустить дело на самотек", и к ним надо было "подготовиться". С двух сторон – с одной агитировать людей в поселениях, где жили и аболиционисты, и про-слейверы, с другой – продолжать запугивать фри-стейтеров по всему Канзасу.
Крупных боёв не было, но развязка, кажется, приближалась.