Подполковник Миллс с интересом посмотрел на тебя, уже не так прохладно.
– Я подполковник, мэм, – ответил Миллс, учтиво склонив голову. – Сядьте, пожалуйста. Вам так будет удобнее.
Он задал тебе несколько вопросов – кто твой муж, поддерживаешь ли ты союз (ты ответила уклончиво), кто мог это подстроить теоретически и так далее. Потом он велел позвать солдата, который пострадал от вашей "бомбы". У солдата на лице были две не очень большие царапины.
– Рассказывай, – приказал он.
– Мы шли по улице, сэр, – начал солдат. – Проходили мимо дома этой мисс.
– Миссис, – поправил его подполковник.
– Миссис, – согласился солдат. – Тут горшок сверху и упал.
– Куда упал? – спросил Миллс.
– А там на стене такое... выдается...
– Фундамент? – уточнил подполковник.
– Наверное, – кивнул солдат. – Вот об него он и разбился.
– Не на мостовую упал? То есть, его скорее столкнули с окна, а не взяли в руки и швырнули.
– Должно быть так. Я не видел, – пожал плечами солдат. – Я просто мимо шел. Вот, и оцарапало.
– Да что ты! Очень больно? – с деланным участием спросил Миллс. – Адская боль?
– Ну, так, не очень, сэр. Но все же лицо, – покраснел солдат, чувствуя издевку.
– Страшно подумать, что будет, когда тебя комар укусит, рядовой, – сокрушенно покачал головой Миллс. – Свободен!
Солдат ушел.
– Миссис Тийёль, – обратился он к тебе, вставая. – Я вижу, что это просто недоразумение. Но ситуация в городе неспокойная, поэтому, я думаю, вы простите нас за некоторую решительность действий. От лица войск Союза я приношу вам извинения за беспокойство. Однако необходимо убрать все горшки с окон во избежание дальнейших недоразумений. Вашим приглашением я с удовольствием воспользуюсь, чтобы проверить исполнение этого распоряжения. Во сколько мне следует прийти завтра? Всего вам наилучшего и до встречи.
В этот момент тебе показалось, что ты легко отделалась.
Подполковник пришел, как и обещал, хотя никакие горшки он, конечно, не проверял. Но дальше он повел себя крайне странно. Выяснив, что твой муж болен, он скорее не обрадовался, а обеспокоился и спросил, не лучше ли ему уйти. Ты сказала, что все в порядке, и вы... провели время за беседой. К чести полковника, она не сводилась к политике – он больше расспрашивал тебя о городе и о его людях, но не муссировал тему "кто из них может быть за нас". И все же ты поняла, что он, хотя и отдал должное твоей красоте, пришел сюда скорее в служебном порядке, чем для того чтобы поразвлечься с хорошенькой южанкой. Вопреки расхожему мнению о янки у него было и достоинство, и учтивость, но не было и капли той слегка небрежной, чуточку нахальной, и вместе с тем очаровательной галантности, с которой майор Деверо играючи и словно само собой разумеющееся завоевал твою благосклонность. Какие бы апроши ты ни делала, как бы ни стреляла глазами, Миллс только улыбался будто бы без задней мысли – и всё. Его выдержке позавидовал бы сам Каменная Стена Джексон! Вы проговорили весь вечер, и ни одного взгляда "ну вы понимаете", какие бросают мужчины. Сухарь да и только!
На следующий день ты встретилась с подругой. Трудно было назвать её близкой – близких ты завести ещё не успела. Но ближе остальных. Звали её Элизабет Дюпон, но в девичестве она была МакДоннел, а муж её торговал сахаром, так что вы быстро нашли общий язык. Посочувствовав вашим проблемам, она вдруг спросила: "А говорят, к тебе заходил какой-то офицер янки?" – как будто это было что-то нормальное. Единственная версия наготове у тебя была все та же, что пришла в голову "на допросе" у Миллса. Пришлось рассказать про горшок и напустить туману про "разузнать сведения". "Звучит глупо, но почему бы и нет?" – подумала тогда ты. "Очевидно, потому что тебе никто не поверит?" – спросил бы в ответ Мишель, будь он сейчас здоров. Лиз изобразила заинтригованность, но не слишком умело. Дальше расспрашивать она не стала.
"В конце концов, попить чаю с офицером армии союза – кому-то это не понравится, но это же не преступление" – так могла подумать ты.
И действительно, никаких особенных последствий это вроде бы не возымело... в ближайшие два дня. А потом грянул гром, да ещё какой.
15 мая генерал Батлер издал свой Общий Приказ Номер 28 для жителей Нового Орлеана, который гласил:
Так как офицеры и солдаты армии США в последнее время подвергаются многократным оскорблениям со стороны женщин (называющих себя леди) Нового Орлеана в ответ на добросовестное невмешательство в их дела и проявленную вежливость с нашей стороны, сим приказывается в дальнейшем если женщина словом, жестом или действием оскорбит или выкажет неудовольствие любому солдату или офицеру США рассматривать её и обращаться с ней как с женщиной города, занимающейся своим ремеслом.
Короче говоря, всех нью-орлеанок, занимающихся тем, чем в последние дни занимались все нью-орлеанки, собирались рассматривать как проституток.
Это было возмутительно. Да, приказ был составлен обтекаемо, непонятное выражение "женщина города" вместо "публичная женщина" только намекала на такую трактовку, но... это было не частное заявление, это был приказ военного губернатора! Иии... как солдаты должны были или собирались его выполнять?! Что угрожало женщине, которая косо посмотрит на янки?! Штраф!? Тюремное заключение!? Изнасилование на месте!? Генерал выразился столь же неопределенно, сколь и отвратительно.
С тех пор война между ним и женщинами Нового Орлеана стала тотальной, по крайней мере с их стороны. Да, на улицах они вели себя теперь поскромнее, только изредка позволяя себе выкрикнуть что-нибудь, но всячески громили его в словесных спорах в гостиных. С их легкой подачи за ним закрепилось прозвище "Зверь Батлер". Была даже мода – завести себе ночной горшок с портретом Бенджамина Батлера на дне! Пока казалось, их усилия не возымеют никакого эффекта, но кто знал, что будет дальше? Было сомнительно, что Конфедерация бросит Новый Орлеан – свою жемчужину, свой самый богатый город. Вокруг города были болота, летом ожидалась обычная эпидемия желтой лихорадки, а отряд у Батлера был небольшой, и как он собирался восполнять потери? Город был огромен, со множеством подступов, защитить их все от нападений и не допустить восстания в тылу было с такими силами совершенно невозможно. Да, у него имелась под рукой сильная эскадра, но она вскоре ушла на север – участвовать в операции против Виксберга. "Наши придут, вот тогда-то мы с тобой и поквитаемся за "женщин города" и за "ремесло", вот увидишь", – читалось в прекрасных, но жестоких глазах нью-орлеанок.
Однако пока что, сдав позиции, дамы чувствовали себя проигравшей стороной. А когда эмоциональные люди проигрывают – они ищут предателей в своих рядах.
Стоит ли сомневаться в том, кого назначили предателем?
С тобой перестали общаться почти все подруги, а те, которые общались, делали это неохотно, второпях, ни в коем случае не на улице, не здоровались первыми, сами не приходили к тебе и не приглашали в гости. Зато Мишель наконец поправился и встал с кровати – он немного похудел, но как будто воспрял духом. Взгляд у него был как у человека, который получил жестокий удар, но поднялся с земли и готов бороться дальше. Через два дня к вам снова зашел подполковник Миллс вместе с адъютантом штаба, капитаном. Мишель не хотел их принимать, но офицер сослался на то, что должен проверить насчет цветов на окнах, тем более, как он упомянул, его для этого и приглашали. Мишель не вполне понял, о каких цветах идет речь, поэтому впустил его. Подполковник разъяснил ему суть недоразумения, весьма дружелюбно поздравил мсье Тийёля с выздоровлением, пожелал ему хорошего здоровья и удачи в делах, но беседа не склеилась – муж был насторожен и напряжен, хотя и вполне вежлив.
На четвертый день утром вам доставили письмо и посылку. Письмо было адресовано ему, посылка – тебе.
Не успел Мишель вскрыть первый конверт, как пришел второй, за ним – третий, и так – десяток. Тебе же принесли полторы дюжины посылок от дам.
Когда Мишель стал вскрывать и читать письма, глаза его полезли на лоб, а руки непроизвольно вцепились в волосы. С него требовали денег буквально все, грозясь обратиться в суд, а те, по чьим кредитам срок ещё не подошел, в резкой форме осведомлялись, когда он сможет заплатить.
В твоих посылках была помада – красная, в одинаковых банках. К каждой банке прилагалась открытка. Навроде: "Дарю то, что вам так нужно с учетом выбранной профессии", "Пригодится, когда вы откроетесь", "Чтобы нравиться янки!", "Наносить перед тем, как принять подходящую позу", "Не забудьте использовать в следующий раз" и так далее... Скрыть такое количество посылок от мужа было невозможно и конечно, он узнал, в чем дело.
Кроме того слуги обнаружили надписи, сделанные на стене ночью: "Здесь живёт подстилка для янки", "Позор!", "Шлюха и предательница."
Вместо того, чтобы впасть в уныние, чего от него можно было ожидать, Мишель вдруг впервые за ваш брак рассердился. Вы были женаты чуть больше полугода, и он никогда не повышал на тебя голос, а даже если и хмурился, то недолго. Но тут его прорвало. Да что там говорить – он взорвался помощнее, чем котлы несчастного "Манассаса"! Фарфоровая посуда вздрагивала в буфете, когда он в бешенстве кричал на тебя, не обращая внимания на остолбеневшую прислугу. Причем он даже не упрекал тебя в измене, обходя эту тему стороной, а только в глупости.
– Дура! Идиотка проклятая! Тупоголовая ирландская корова! Все нервы мне измотала и так меня подставила! Надо было посадить тебя на цепь, пока ты не поумнела бы! Какой же я был идиот, что женился на тебе! Какой надо быть тупой, чтобы сейчас позвать янки с визитом в наш дом!?!?!? Тебе надо на шею колокольчик привязать, как корове! Чтобы он звонил и все знали: "Вот идёт самая глупая женщина на свете!" Ты всегда была такой тупой или это городской воздух так действует?! Один раз сходила в оперу, и там тебе выдуло все мозги через уши! Кого мне подсунул твой папаша!? Ты должно быть недоношенная родилась, да?! – если бы его сейчас видел доктор Гатлинг, то признал бы, что такой скорострельности не обеспечивала даже его чудо-картечница.
И за всю свою вспышку он ни разу не задал тебе даже в риторической форме вопроса, который иногда задавал раньше, пусть и больше в шутку: "Что будем теперь делать?" Это был плохой знак.
Излив душу, он вытолкал тебя из гостиной и яростно хлопнул дверью – только чтобы уйти к себе в кабинет и ещё и хлопнуть дверью там!
Похоже, ваш брак дал трещину, едва начавшись.
Потянулись сложные дни – на улицу было не выйти. Скоро зарядили обычные новоорлеанские летние дожди, да и куда бы ты пошла? Гулять? Не хотелось думать, что могло произойти при встрече с местными "леди".
Мишель три дня не разговаривал с тобой и ел отдельно, но потом всё же отошел – стал бурчать своё "доброе утро", обедать в столовой и читать газеты в твоем присутствии (правда, теперь уже про себя). Он постоянно усиленно обдумывал что-то, потом стал пропадать, часто по вечерам, иногда на пару дней. Он, по его словам, продал кое-какие семейные украшения, заложил лошадей и ландо и достал денег на "некоторое время". Как он поступил с кредиторами, он тебе не говорил, но что-то пока никто не приходил вас выселять и продавать мебель с аукциона.
Некоторую сумму Мишель положил и тебе на карманные расходы. Видимо, будучи человеком разумным, он понимал, что надо как-то кардинально решать вопрос, а экономия на десятицентовиках тут несильно поможет. А может, он просто все-таки любил тебя, твой Мишель со смешными усами, как у жука?
В такой тяжелой ситуации было сложно следить за слухами, но газеты вы продолжали покупать, да и прислуга кое-что приносила. И тут следует рассказать о генерале Батлере и о том, что происходило в городе.
Батлер был родом из Нью-Гэмпишра, из самого сердца Новой Англии, первого штата, провозгласившего себя независимым, и ярым федералистом. Его отец, кстати, защищал Новый Орлеан еще в 1812 году, и было иронично, что теперь сын пришел в город-полумесяц, как завоеватель. 44 лет от роду, Батлер был так называемым "генералом-политиком" – он не снискал лавров на поле боя (исключая мелкую операцию по захвату земляного форта Гаттерас), но был именно тем генералом, который командовал войсками, введенными в Мэриленд и обеспечившими лояльность колебавшегося штата. Это был человек, лишенный полководческого таланта, но не лишенный политического чутья. Выглядел он, как волевой и решительный рубака, готовый ломать врага об колено, а на самом деле умел проявлять гибкость, "разделять и властвовать." Кроме того, он изобрел формулу, согласно которой рабов, бежавших к янки или захваченных федеральными войсками, по закону не нужно было возвращать хозяевам (вообще-то закон 1850-го года о возврате беглых года всё еще действовал), так как способность рабов быть использованными при строительстве укреплений формально делала их "военным трофеем". Это было умно, и все союзные генералы взяли такой подход за обычную практику.
Помимо разоружения и Приказа Номер 28, новый губернатор начал с того, что ввел жесточайшую цензуру в печати, позакрывав все несогласные с ней газеты, а также повесил мистера Мамферда. Мамферд был виновен в том, что в первый же день оккупации сорвал звездно-полосатый флаг, самовольно поднятый капитаном канонерки "Покахонтас" над зданием монетного двора, а затем разорвал его на части и раздал в качестве сувениров друзьям. Также Батлер закрыл епископальные и некоторые католические церкви – католический клир всегда поддерживал рабство и часто совершал службы за успех оружия конфедерации, а епископалы считались "церковью для богатых южан".
Конфедераты, узнав обо всем этом, настолько рассвирепели, что заочно приговорили Батлера к смертной казни, но этого лысого, спокойного и сильного человека "мятежникам было не запугать".
Далее Батлер арестовал иностранных консулов "за помощь конфедерации", конфисковал средства консульств (речь шла о сотнях тысяч долларов) и обложил вообще всех богатых людей непомерными (с их точки зрения) налогами. А также под предлогом карантина запретил иностранную торговлю, которая, как он считал, поддерживала торговцев, поставлявших югу оружие. Кроме того, он составил списки враждебных союзу лиц, собственность которых была конфискована и продана с аукционов (утверждалось, что главным покупателем выступал его брат Эндрю). Коммерсанты его просто ненавидели.
А был ли кто-то, кто его любил? Да! Его любили простые люди – докеры, рабочие, строители, обслуга. И было за что. Батлер не только установил пособия и организовал раздачу еды – оказалось, что его карантин не фикция! Были установлены строгие меры по уборке мусора и штрафы за неправильный выброс отходов, и под это дело созданы новые рабочие места. Были заблаговременно очищены давно гниющие канализации Нового Орлеана, и когда на смену дождям пришла августовская парилка с её убийственной влажностью, эпидемии не случилось. В городе-на-болотах, где стабильно от желтой лихорадки каждый год умирало от нескольких сотен до пятнадцати тысяч человек, умерло... всего двое!
Его строгость к богатым тоже пользовалась популярностью. Когда он приказал обыскать женщину, пытавшуюся пересечь линию фронта, и конфисковал у неё столовое серебро (нонсенс с точки зрения большинства генералов), в салонах его тут же прозвали "Столовым Батлером"*. Однако многие из тех, кто ел с деревянных тарелок оловянными ложками, злорадно посмеивались.
Одно только не нравилось простым нью-орлеанцам – вместе с Батлером в город хлынули беглые негры (с вашей плантации убежала половина). Они заполонили всё, выпрашивали еду, ломали заборы на дрова и отбирали рабочие места. Но и тут видя, что происходит, генерал "проявил гибкость" – одних отправили в солдаты формирующегося "Корпс Д'Африк", других наняли в обычные войска на хозработы, а прочих... вернули хозяевам!
Одним словом, старый миф о Робингуде перевернулся с ног на голову – ваш шериф Ноттингемский грабил богатых и раздавал бедным! Неслыханно!
А что о нём думали настоящие разбойнички?
Итак, пока солдаты в сером и солдаты в синем убивались друг об друга в Долине Шенандоа, в Семидневной Битве и, наконец, во время Самого Кровавого дня Войны в битве при Антитем-Крик, Камилла Тийёль, урожденная графиня Д'Арбуццо, тосковала, скучала и страдала от легкой мигрени и одиночества, пока одним дождливым вечером, к ней не пришла служанка и не сказала, что пришел какой-то посетитель, который не назвался. По виду – человек приличный, но какой-то странный.
В этот момент сама мысль о том, что кто-то хочет тебя видеть, была уже так радостна, что ты тут же приняла его, несмотря на очень уж поздний час. И в первый момент не узнала. Должно быть из-за костюма – вошедший, нахально стряхнув на ковер воду с мокрого котелка и скинув на руки лакею плащ, улыбаясь во все тридцать два зуба шагнул к тебе. Одет он был так нелепо, что в этом даже была какая-то лихость: безумный канареечный жилет, расшитый вдоль и поперек, нанковые брюки цвета жженого-кофе с претензией на благородство и нелепый сюртук бутылочного оттенка, к тому же, кажется, с чужого плеча.
– Привет, Милли, привет, сестрёнка, – сказал он. – Хотел сделать тебе сюрприз, хах!
Это был, конечно, Марко. Ну кто ещё мог так ужасно вырядиться?
Вы выпили чаю, поговорили обо всём на свете, он посочувствовал тебе и всячески поддержал. Марко обосновался в порту, занимался... "ну чем-чем, торговлей понемногу" – сказал он с тем самым взглядом "ну вы понимаете." Ты знала, как выглядят торговцы. Не так. Марко явно был жулик, или вор, или шулер какой-нибудь. Скорее всего не из крупных, а на подхвате. Но тебе он открывать все карты пока что не спешил.
Однако ты отметила, что он возмужал: ты выглядела на свои годы – юный, душистый, нежный цветок. Ему же было восемнадцать, а тянул он, пожалуй, на двадцать четыре – поджарый, уверенный и наглый, но без отчаянности, прикрывающей сомнения, как часто бывает у юнцов.
Вам было что вспомнить, было и о чем посетовать друг другу, было что рассказать в плане новостей. Марко осторожно, намеками попытался определить, что ты думаешь о янки. О себе он, не вдаваясь в подробности, рассказал, что "чалится с ирландцами", и что "евреи и уопи** кусают сейчас за пятки".
В целом вечер прошел очень приятно. Но была одна вещь, которая, пожалуй, немного отравила ни с чем не сравнимое тепло родственной встречи.
– А этот подполковник Миллс... к слову, ты меня можешь с ним свести? – спросил брат между делом. Но вы были детьми одних родителей, вы вместе выросли. И ты почувствовала, что он пришёл только за этим. Познакомившись с Миллсом, он мог опять пропасть на долгие годы.