Ты быстро сбегал за одним из "своих" нигеров – Соломоном. Он был, может, не самый крупный, но самый понятливый, к тому же, умел кое-как ездить верхом. Дядя, пока ждал, оседлал для тебя вороную (раньше она "числилась" за Генри), а Соломон взял маленького конька по кличке Хоппер. Вы тихонько вывели их под уздцы, и, миновав амбар, скрылись за персиковой рощей (персики росли не очень, но мама слишком их любила). Потом вскочили в седла и поехали верхом.
Дядя по дороге рассказал, что долго прикидывал, как наверняка подстеречь Эйбена или Джо, оттого так много времени и проваландался. К тому же искал себе компаньона для поездки в Калифорнию. В итоге ему повезло – у Клиффордов уволился работник, причем со скандалом, и дядя, угостив его выпивкой в Хантсвилле, разузнал, что молодой Клиффорд ездит каждый четверг в город на скачки. Но скачки, должно быть, были только предлогом, иначе он брал бы с собой кого-то из братьев. Дядя подозревал, что здесь замешана женщина, чья-нибудь жена, или что-то вроде того.
– В любой войне разведка и снабжение – вот два мула, которые тянут фургон к победе, – пояснил он.
Вы нашли нужную дорогу и долго молча ехали по ней. Затем спешились, завели лошадей в овраг и оставили с ними Соломона, а сами спрятались за кустами у дороги.
Как же тяжело было сидеть в засаде тихо! Но дядя предупредил тебя строго-настрого, что болтать нельзя, только смотреть по сторонам и если что дать ему знать, а потом делать всё, что он скажет.
Вы сидели так часа два, а может, три – часов у тебя тогда ещё не было. Проехала повозка, груженая дровами, потом прошагал молодой парень в соломенной шляпе, подгоняющий прутиком корову, а рядом бежала лохматая собака. Окончательно рассвело, свет струился между кронами деревьев, лес был наполнен светом. Было странное чувство – что вы совершаете преступление у всех на виду, что в таком лесу скрыть его будет невозможно, но вдруг ты вспомнил, что дядя и не собирается.
Долго никто не показывался. Слышно было, как постукивает дятел, как щебечут какие-то лесные пташки. Стало казаться, что дядя что-то напутал, и ни в кого стрелять не придется, но капитан был спокоен. А затем на дороге показался одинокий всадник, едущий крупной рысью. Ты его даже не сразу узнал.
Дядя посмотрел на тебя, кивнул, и вы, как он и говорил, спокойно вышли на дорогу ему навстречу.
– Доброе утро, джентльмены, – сказал Эйбен удивленно, когда дядя поднял винтовку и наставил на него.
– Доброе. Есть у тебя оружие? – спросил дядя Рональд. – Тогда доставай.
– У меня нет оружия. Что вы задумали? – Эйбен не выглядел напуганным, скорее озадаченным. – Мистер Босс, вы вроде не в том возрасте, чтобы играть в робингудов.
– Я собираюсь тебя убить, Эйбен.
– Вы с ума сошли!
– Ты застрелил Генри, моего племянника?
Тут до Эйбена дошло.
– Нет, – ответил он, помрачнев.
– А кто? – спросил дядя.
– Этого я вам не скажу, – ответил Эйбен, бледнея и упрямо сжимая губы.
– Ну, значит, ты и сам виноват. Слезай с лошади.
– С какой стати?
– Слезай, пока я тебя не пристрелил.
– Я не слезу с лошади. Сейчас я проеду мимо вас, а вы...
– Никуда ты не поедешь. Я убью тебя, как только ты пошевелишься.
– Значит, вы убьете безоружного, сэр.
– Значит, я убью труса, сэр.
– Это как вам будет угодно, сэр.
Дядя помолчал. Ситуация складывалась какая-то глупая.
– Но ведь нож-то у тебя хотя бы есть? – спросил дядя, памятую знаменитую поговорку, что на юге молодой человек, выходя из дома, чувствует себя не до конца одетым, если при нем нет хотя бы одного ножа.
– Нож у меня есть, но с лошади я не слезу. Или стреляйте, или дайте мне проехать.
– Проклятье!* – сказал дядя. – Эдвард, дай ему свою винтовку!
И в этот момент Эйбен пришпорил коня и поскакал прямо на вас! Храбрости ему было не занимать.
Сам ты бы ни за что не успел выстрелить и едва успел отскочить, когда рядом хлопнуло. Эйбен завалился из седла на сторону, а лошадь ударила дядю грудью и он упал на землю. Животное скакнуло вбок, едва не задев тебя, и понеслось дальше по дороге, путаясь передними ногами в поводьях, а стремена болтались из стороны в сторону.
– Проклятье, – снова проворчал дядя, вставая. На его плаще были пятна грязи, а винтовка дымилась. Он подошел к раненому, лежавшему на боку, и повернул его за плечо на спину. У молодого Клиффорда было пробито горло, он пытался зажать рану, но кровь обильно лилась сквозь пальцы, испачкав его красивую манишку. Да, нарядился он, похоже, не на скачки. Ты увидел отчаяние в серых глазах.
– Он не должен мучиться. Дай-ка, – сказал дядя, взял твою винтовку, приставил к груди юноши и выстрелил ему в сердце. Потом оттащил тело в кусты.
Всё это выглядело совсем неромантично. Вы просто убили молодого, здорового, смелого и умного парня. Но, в конце концов, разве Генри не был таким же?
Вы вернулись к лошадям, дядя пожал твою руку, суховато сказал: "Прощай, Эдвард!" Потом вывел лошадь на дорогу, и ты услышал, как он во весь опор поскакал к Ганнибалу. А вы с Соломоном поехали на плантацию. Как и положено смышленому нигеру, вопросов он не задавал.
И только вернувшись на плантацию ты понял – дядя Рональд... ЗАБЫЛ ОСТАВИТЬ НА ТЕЛЕ СВОЮ ЧЕРТОВУ ТРУБКУ!!!
На вопрос "где ты был" ты уверенно ответил, что провожал дядю, и не соврал. А уж зачем тебе была нужна винтовка никто не спросил.
Буря разразилась на следующий день, когда нашли сначала лошадь Эйбена, а потом и его тело.
Папа выглядел так, как будто его облили холодной водой из ведра. Он даже разговаривать с тобой не стал: они заперлись с дядей Кристофером в кабинете и долго беседовали. Потом позвали к себе Соломона, видимо, на дпрос. Потом собрали всех мужчин в доме и сделали распоряжения. Вам всем запретили отлучаться с плантации без спросу, ходить куда-либо в одиночку, вы должны были всегда носить с собой винтовки. К тебе на всякий случай приставили Соломона и выдали ему ружье. Заряжено оно было утиной дробью, и нигер должен был подать сигнал в случае чего.
Семья Боссов перешла на осадное положение.
Через три дня к вам на ферму приехал шериф Бэйли, Джордж и Дональд Клиффорды, Лерой Крофтон и ещё двадцать человек с винтовками и пистолетами**. Вы заперлись в доме, дядя Кристофер вышел на крыльцо и поговорил с ними. Затем дядя пригласил шерифа и мистера Клиффорда в дом. Вместе с папой они снова заперлись в кабинете и обсуждали что-то полчаса. Потом те двое вышли, и отряд уехал. Папа тоже вышел, бледный и измученный.
Позже ты узнал, что в суде на дядю Рональда выписали ордер, но вроде бы дело этим и ограничилось. Но ещё год вы жили в страхе и выезжали с плантации только в церковь – в полном вооружении, разумеется, а Соломон ходил за тобой тенью с ружьем, страшно гордый своей обязанностью. Другие нигеры даже стали называть его "Соломон-Ган", а бригадиры в шутку звали "Канониром".
К счастью, вы были не в полной изоляции – Хойтоны часто навещали вас, справлялись как дела и делились новостями. Правда, торговать было тяжело – приходилось не самим возить пеньку и табак на аукционы, а продавать приезжим скупщикам, и благосостояние семьи снизилось. Дела шли ни шатко, ни валко, но пенька продавалась, а табак тем более, так что, проявлялось это в основном в том, что старшие хмурились, подбивая итоги над бухгалтерскими книгами.
Потом вы начали появляться на людях, и... и ничего не случилось. Клиффорды с вами не общались, и остальные теннесийцы – тоже не особо, но прочие семьи – вполне. И вроде бы всё вошло в привычное русло. Кажется.
Отец никогда не расспрашивал тебя о том, что там произошло, на дороге в Хантсвилль. Только один раз, когда вы были на кладбище, у могилы Генри (был холодный осенний день, дул северный ветер, мужчины придерживали шляпы руками), и все остальные пошли домой, он придержал тебя за локоть и сказал, шагая с тобой бок о бок:
– Эдвард, любая война – это театр, где вход стоит доллар, а выход – сто. Но платят обычно не долларами. Война – это игра в карты с шулером, а шулер – смерть. Если есть хоть малейшая возможность избежать войны – её надо избежать. Я говорю не о грехе, я говорю об истреблении. Если не знаешь, как закончить войну в любой момент – не начинай её. И никогда не участвуй в чужих.
И было что-то в его голосе, отчего ты понял: твой папа никогда не забывал Генри, каждую минуту помнил о нём. Но он помнил и обо всех остальных членах семьи.
Постепенно вы снова начали общаться больше. Было видно, что это общение ему нужно, и может быть даже нужнее, чем тебе. Но твои идеи он поддерживал не всегда.
– Ну-ну, не усложняй, – сказал он, выслушав твои соображения о рабстве. – У нас есть рабы, потому что мы можем их купить. Один негр стоит тысячу сто – тысячу двести долларов, зато не уйдет к другому хозяину и не потребует оплаты. И он работает на нас круглый год. Зачем мы им нужны? Мы им ни зачем не нужны, Эдвард. Вот представь, что мы бы растили не табак, а пшеницу. Помнишь, по дороге в Ханствилль есть ферма Тальмбергов и там большое пшеничное поле? А у них, между тем, нет ни одного раба, хотя люди они не бедные. А знаешь, почему? Негры бы ели их хлеб круглый год, а работали бы три-четыре месяца – на посевной и на уборке. В остальное время со всем управится одна семья. Зачем бы негры там были нужны весь этот год? Да ни за чем. Это хорошо, что ты много читаешь, но на вещи нужно смотреть реально. Рабы нужны там, где нужно постоянно, много и тяжело работать. Вот ирландцы, скажем, слишком ленивы, чтобы как следует рыхлить и полоть табачные грядки. Посмотри на наших соседей ирландцев? Что они выращивают? Табак? Да нет – хлеб и картофель, может, кукурузу – это самое большее, на что их хватает. И ещё рабы хороши там, где нечего покупать. А не нужны рабы там, где нужно работать непостоянно, либо есть сложная работа, которую нигер не потянет, зато есть и что купить. Вот, скажем, была бы у нас вместо плантации мануфактура и делали бы мы из хлопка ситец. Рабы бы только ломали наши станки, а уж что бы они потом пошили из этого ситца, могу себе представить! Но хорошо, пусть, ты у нас упорный, и ты бы научил их с грехом пополам. Но что дальше? Вот стали бы хозяева плантаций покупать своим неграм по две рубашки из твоего ситца? Да нет, они купили бы каждому только одну и заставили бы носить её, пока она не сносится до дыр! А вот свободный нигер купил бы себе вторую. Или ты считаешь, что рабы, глядя на тебя, не хотят вторую рубашку, не хотят хорошие сапоги и шелковый жилет? Хотят, хотят. Мы, Эдвард, занимаемся тем, что ограничиваем их потребности. Поэтому наша пенька и табак дают хорошую прибыль, но пеньку везут далеко, чтобы сделать из неё там канаты, и там, где их делают, рабов мало или вовсе нет. И поэтому с мануфактурой у нас бы тут ничего бы не вышло. Так устроен мир. Хочешь, я это тебе докажу? Это очень просто.
Он позвал Соломона.
– Сколько ты уже лет на плантации?
– Не помню, масса Дэниэль.
– А где ты родился, Соломон?
– В Кентукии, масса Дэниэль.
– А отец твой?
– В Огайо, масса Дэниэль.
– Ты не мне, ты это Эдварду скажи.
– В Огайо, масса Эд! – смутился сбитый с толку Соломон.
– Ага. Ну, иди, иди, дружок.
Озадаченный Соломон ушёл.
– Ты понял, Эдвард?! В Огайо. В Огайо! Когда еще рабство было в Огайо, его отца купили и перевезли в Кентукки. Твой дед купил его в Кентукки, и привез сюда. И не поленился! Аж из Кентукки! Это дешевле было, чем купить здесь, потому что с севера их туда продавали, понимаешь? Если бы нигеры там были нужны, их бы уж сами Огайцы на мануфактуры и на фермы загнали. Но они там не нужны, они здесь нужны. А теперь подумай, стоило бы биться за отмену рабства, если бы оно выгодно было хозяевам мануфактур? Кто бы про это в конгрессе вообще заговорил? Нет, оно им невыгодно. Зато нам с тобой оно выгодно. На севере полно дураков, которые кричат, что рабство противно человеческой природе. У нас полно дураков, которые кричат, что рабство – естественное состояние человека, что всё дело в нашем укладе жизни, что нигеры погибнут, если их выпустить на волю. Да нет, не погибнут – вот ты не был в Ганнибале, а ведь там живут свободные нигеры, и ничего, не померли пока что. Ты можешь подводить любые доводы под рабство, а можешь подводить любые доводы против него, но главное, разберись, выгодно оно тебе и твоей семье в данный момент или нет.
А тем временем об отмене рабства заговорили и у вас в штате, пока что так, больше гипотетически, но разговоры шли. Говорили об этом в основном те самые "ленивые ирландцы" и немцы вроде Тальмбергов, о которых упоминал папа. Но таких пока было мало.
Напротив, многие, даже те, у кого рабов не было, были рады тому, что происходило в политике. А происходило вот что. К 1853 году Бюро по Делам Индейцев наконец договорилось с племенами, жившими в Канзасе, чтобы они свалили подобру-поздорову в чертовы резервации и жили там на подачки от правительства. Айовы, ото, сауки и другие племена страдали от оспы, она их буквально косила, а кроме того на них постоянно нападали воинственные пауни, жившие северо-западнее, и проблемы с белыми им были не нужны. Скоро земли должны были быть открыты для переселения, и в конгрессе пошел процесс образования новой Территории США. Территория эта (а также штат, который возникнет на её месте) согласно Миссурийскому Компромиссу, должна была быть свободной от рабства, так как находилась выше тридцать шестой параллели. Но сенаторы от южных штатов тормозили процесс образования изо всех сил, сопротивляясь ему целый год.
Миссурийский Компромисс приняли тридцать лет назад. Что же случилось? Почему Компромисс перестал работать, конгресс закипел, а в сенате опять пошли прения о судьбе маленьких черных людей на новых землях? Бились, разумеется, не просто так – тридцать лет назад не шла речь о постройке трансконтинентальной железной дороги, а теперь решалось, где будет проходить её маршрут – на Севере или на Юге. Южане соглашались голосовать за северный маршрут, только если в новых штатах, образованных там, где пройдет дорога, будет разрешено рабство, северяне были против. Все чуяли огромные деньги, и никто не хотел их уступать.
За чадом этой борьбы люди в округе Рэндольф, где у многих имелись деньги, чтобы купить землю в новых штатах, подзабыли об убийствах Генри и Эйбена. Все ждали, что же будет.
Папа тоже следил за происходящим, часто и подолгу обсуждал с дядей Кристофером, строил планы. У него на столе стала появляться карта восточного Канзаса. Часто он ворчал: "Да по мне хоть какой был бы штат, лишь бы приняли поскорее!" но дядя Кристофер его одергивал.
И 30 мая 1854 года все определилось. Президент Пирс был сам с севера, родом из Нью-Гэмпшира. В войне с Мексикой он получил звание бригадного генерала, а в Белый Дом попал, как человек-компромисс – считалось, что он сможет наладить мостики между сторонами. Но сам Пирс был демократом и сомневался в своих сторонниках на севере, предпочитая потакать южанам. Из сената своей решительной рукой его подталкивал Стивен Дуглас – ещё один демократ-северянин, из Иллинойса, уже отличившийся, протащив через сенат Компромисс 1850-го года. На него-то он и ссылался, утверждая, что раз Нью-Мексико и Юта самоопределялись, Миссурийский Компромисс уже не действует, и Канзас с Небраской должны тоже решить вопрос сами.
Все понимали, что это – формальная отговорка. Во-первых, Нью-Мексико и Юта были слабо заселены, и штатами должны были стать очень нескоро, в отличие от Канзаса, в который ринутся толпы желающих. А во-вторых, те территории находились черте где, и там за или против рабства голосовали действительно местные жители. Канзас же и Небраска находились тут, под боком, "за забором", и было ясно, что победит та сторона, которая активнее мобилизует туда переселенцев.
Но случилось то, что случилось. Законопроект, созданный Сенаторами, после двух недель ожесточенных споров одобрила и нижняя палата. 30 мая 1854 года с подачи Дугласа, президент Пирс подмахнул исторический документ. Новые территории должны были решить вопрос о рабстве сами. В случае победы южане тут же получат новых сторонников в сенате.
Карикатура: Сенаторы-демократы Дуглас, Касс и Бьюкенен запихивают раба в рот фрисойлеру. Президент Пирс держит его за бороду.
Акт Канзас-Небраска потряс страну до основания. Север заставляли бороться за то, что уже принадлежало ему по праву.
Даже на Юге это вызвало неоднозначную реакцию, например, 60-летний Сэм Хьюстон, бывший президент Республики Техас и герой битвы при Сан-Хасинто, а теперь губернатор Штата Одинокой Звезды, прямо сказал, что стране нужен мир, а не ещё один рабовладельческий штат, и раз уж договорились, условия надо соблюдать. Его можно было понять – полунищим техасцам ловить в Небраске и Канзасе было нечего. То ли дело вам, миссурийцам, вы ведь жили через границу, руку протяни – и вот они, новые земли, освобожденные от индейцев! А если там ещё и дорога пройдёт... ммм! Этот пирог был слишком сладок, чтобы не разбить за него пару носов.
На севере же Акт произвел эффект разорвавшейся бомбы. Десятки, если не сотни тысяч избирателей почувствовали, что их снова жестоко обманули. Партия вигов, которая конкурировала с демократами уже больше 20 лет, распалась. Некоторые перебежали к демократам, но многие примкнули к новой партии, партии Республиканцев, под эгидой которой объединились аболиционисты всех мастей. Через два года в неё вступит набирающий популярность адвокат по фамилии Линкольн, а пока...
А пока тебя гораздо больше, чем жаркие споры в конгрессе, тебя интересовали женщины. Подходить к Джуди Сеймур тебе не то чтобы запретили, но вполне четко предупредили: "Не надо. Для всех Боссов – не надо." Но были же в округе Рэндольф и другие девушки!
Была Глэдис Хойтон – а ведь Хойтоны были вашими друзьями. Хорошо образованная (правда, колледж она не заканчивала), возможно, склонная к худобе и немного болезненная, зато с длинными темными волосами, она обладала хорошим вкусом, была умна, прекрасно играла на фортепиано, говорила по-французски (намного лучше, чем ты, если честно). И главное, ты ей тоже нравился. Вам всегда было что обсудить, о чем поговорить... Одна проблема – она была тебя старше на три года, и всё же при всей симпатии смотрела больше как на друга, чем как на жениха. Но не потому что ты был чем-то плох, а потому что в женихи ей явно прочили кого-то из близнецов, твоих кузенов. Они были старше тебя – им исполнилось по двадцать три года, и останавливало их только то, что они не решили, кому из них жениться первому (оба не горели желанием). Пожалуй, можно сказать, что они были глупее тебя – любили они скачки и охоту, и кстати, очень злились на тебя из-за того, что теперь по землям Клиффордов не проехать в их излюбленные места. Но они были сыновьями Кристофера Босса, а плантация все же, как ни крути, формально принадлежала ему. И родители Глэдис весьма удивились бы твоему сватовству. Папа, впрочем, был не то чтобы против, но и не поддерживал тебя. Он говорил, что Глэдис – чудесная девушка, но ссориться с кузенами не надо, а вот кто тебя поддерживал – так это мама. И понятно почему – ей хотелось, чтобы ты обошел сыновей тёти Пенелопы. Дело ещё осложнялось тем, что у Глэдис было много и других поклонников.
Ещё была Эвелин Брукс, дочь хозяина мельницы Алана Брукса, очень состоятельного человека, к тому же находившемуся в оппозиции к теннесийцам, у которых была своя мельница (у кентуккийцев тоже была своя, кстати). У Эвелин были красивые зеленые глаза, чудесная улыбка, каштановые волосы, и вообще она многими считалась в округе Рэндольф первой красавицей. Но и тут было не всё гладко – отец у неё был методист, голосовал за Скотта, а на мельнице у него работал нигер из отпущенных. "Фу-фу-фу!" – говорила про них Роуз.
Ещё можно было рассмотреть Грейс Мэннинг – дочь хозяина большой фермы. Приданое за неё дали бы не такое солидное, и вряд ли она знала хоть пять слов по-французски. Но зато она была жива и непосредственна, знала, как вести хозяйство, а у её матери было шестеро детей – и все здоровые. Они тоже были методисты, но зато хорошие демократы. К тому же в их случае это была не проблема – было понятно, что девушка если что перейдет и в другую церковь. Против неё, правда, была настроена твоя мама – она считала её простушкой. А что папа?
А у папы, если честно, была сейчас не твоя свадьба на уме. Пока ты ездил с визитам и танцевал на танцах, он решался. Был июнь пятьдесят четвертого, тебе недавно исполнилось восемнадцать лет, на день рожденья он подарил тебе золотые часы с боем.
– Сынок, – сказал он, вызвав тебя в кабинет. – Завтра я еду в Канзас. Штат посылает людей на Территорию, чтобы проголосовать как надо, крупные плантаторы берут на себя организацию групп. Со мной поедут Милфорд, Сидни (Сидни Уотерс был мужем Терезы, твоей кузины, успевшей уже выскочить замуж, отец Сидни держал магазин в Хантсвилле), Джон Килкейн и ещё шесть человек. Ты мне там пригодишься. Помочь с выборами, конечно, нужно, но ещё важнее нам застолбить себе лучшую землю. Нам на ней жить. В Миссури нам места маловато.