Время показало, что дядя Кристофер был прав – гораздо лучше разбираться в том, как управлять (чем угодно), когда посмотрел своими глазами, пощупал своими руками и потаскал на своей спине. Начинаешь понимать, что человек может с этим сделать, а что не может, как его ни подстегивай.
К тому же работа на свежем воздухе укрепила твое тело – в четырнадцать ты был просто мальчишкой с узкими плечами и только-только ломающимся голосом, но в шестнадцать уже стало видно, что годам к двадцати ты станешь сильным и выносливым, и даже негры говорили, что "у молодого массы Эда уже и голос поменялся".
Неграм ты нравился больше, чем другие господа. Конечно, это ни в коем случае не переходило в панибратство, но было видно, что они могут тебе честно сказать, если что-то идёт не так, но и в твоем присутствии работают куда лучше.
Ты быстро раскусил их, этих негров и то, почему они тянулись к тебе. Дело тут было не в том, что ты хлопотал за кого-то из них или приводил к тем из них, кто болел, врача – ты мог быть абсолютно индифферентным к их проблемам. Секрет крылся в другом: хотя им не особенно нужна была свобода, им очень хотелось иметь что-то своё. Человеку тяжело без собственности, трудно осознавать себя частью мира, в котором тебе ничего не принадлежит. Им хотелось свою церковь, своего старшину, но даже своя старая удочка – это уже кое-что, а уж свой "молодой масса" – вообще здорово. Пусть это была даже иллюзорная собственность, но очень тяжело любить то, что совсем тебе не принадлежит. А жить в мире, где нечего любить – слишком тяжко. Когда же ты работал вместе с ними, причем работал по собственному желанию, это создавало некую принадлежность. Из "молодого массы Эда" ты стал "нашим молодым массой Эдом."
Негры много чего знали. Может, котелок у них варил и не как у белых, но когда с утра до вечера пашешь на солнцепёке, много чему учишься: как терпеть жажду, как не обгореть на солнце (да-да, негры тоже обгорали на солнце, представь себе!), как войти в ритм. Если ты их спрашивал, они рассказывали об этом, а иногда и так говорили, без спросу. В любой работе есть маленькие хитрости, которые делают её легче. Однажды они рассказали тебе, что чем бы ты ни занимался, главное – пройти полпути. Полпути прошел – дальше легче. Поэтому надо думать, что полпути – это и есть целый путь. Не думать, как бы не сдохнуть до вечера, а думать, как дотянуть до обеда. Не думать, как отнести десять мешков, а думать, как отнесешь пятый. Как перевалишь за середину – так сил всегда и прибавится. Они были не такие тупые, как принято думать, хотя и не семи пядей во лбу.
Но кто убил Генри, негры тоже не знали.
Конечно, дело не исчерпывалось тем, что ты рубил стебли или зарабатывал занозы в пальцах – это было бы глупо. Никто не думал, что в жизни ты будешь этим заниматься. Отец брал тебя на свои сделки с закупщиками, объяснял, как торговаться, как понять, что что-то нечисто, как самому отвлечь человека от моментов, на которые ему обращать внимание не стоит. А ещё, что работник, или, и это было важнее, что бригадир тебе врёт. Неважно, в чем, как и когда. Он может быть недостаточно расторопным, недостаточно умным или недостаточно старательным. Всё это можно поправить, установив правильные наказания и поощрения. Но если он врёт, если он тебя обманывает, и если ты не ткнул его в это – он будет обманывать всё больше и больше. Очень мало людей, способных остановиться в своём вранье вовремя. В этом, кстати, была хорошая черта нигеров – они частенько либо уж молчали, либо говорили как есть, а молчание и враньё – не одно и то же, и это отец тебе тоже объяснил. Вруны и обманщики отвратительны (если, конечно, это твои подчиненные), но молчаливые люди по-своему хороши – они скорее всего смолчат и против тебя, и в твою пользу.
Так прошло лето пятидесятого года, а потом наступил пятьдесят первый, и в мае дядя Рональд засобирался в дорогу всерьез. Ты не знал, что послужило причиной отложенного отъезда, но понимал, что скоро вы расстанетесь.
Дядя Рональд был непохож на твоих отца и брата. Он курил трубку вместо сигар, предпочитал бренди вину и не носил бакенбарды, а только усы и короткую бороду. Из армии он ушёл в чине капитана, и хотя он не отличался богатырским телосложением, когда он входил в комнату, то словно бы сразу занимал больше места, чем положено. Может, поэтому папа и дядя Кристофер его и недолюбливали. А ещё у него была привычка хмыкать, которая бесила (ты видел), твою матушку. В пятьдесят первом ему было сорок два года.
Однажды вечером он позвал тебя поохотиться в последний раз.
Утром, уже в конюшне, ты заметил, что он берет с собой винтовку, но не берёт ружья.
Ты спросил, на кого же вы будете охотиться – олени и кабаны в округе Рэндольф уже давно стали редкостью.
– На человека, – ответил дядя и хмыкнул. – На Эйбена Клиффорда, если точнее.
Ты был умный парень и легко сложил два и два.
– Это он?
– Это мог быть он. Он сватался к Джуди лет пять-шесть назад, да неудачно. И это уж точно кто-то из них, из теннесийской клики. Я сразу предложил его убить, но твой папа отказался, потому что боялся за тебя и за племянников. Да все знают, что это был кто-то из них, либо он, либо Джо Бэйли. Я знаю, как ты любил брата, поэтому и зову тебя с собой. Но стрелять буду я.
Вполне естественно было поинтересоваться, в курсе ли папа.
– Нет, не в курсе, – ответил дядя, нахлобучивая седло на свою гнедую. Время было раннее, ещё толком не рассвело, и в конюшне кроме вас никого не было. – Но я всё продумал, Эдди. Я оставлю на теле свою трубку, а сам махну до Ганнибала, и утром уже сяду на пароход на юг. Эйбена никто до завтра не хватится, а я буду уже на пути в Калифорнию. Точно зная, что это был я, они вам мстить не станут, а в Калифорнии до меня не доберутся. Они его убили, потому что после кентуккийской клики они сейчас самая сильная, а если бы Сеймурлэнд стал нашим, мы бы стали вторыми. Тут все понятно, нам с ними не бодаться в этой земле – их больше, твой отец правильно осторожничает. Но нельзя просто так это оставить. Если кого-то твоей крови убили – надо отомстить. Ты вот в этом доме единственный, кто это хорошо понимает. Черт возьми, да у меня сердце кровью обливалось, когда я слушал, как ты выведываешь, кто да как. Не говорил тебе, чтоб ты дров не наломал. Мы его подкараулим на дороге, я знаю, куда он поедет и как, но стрелять из кустов в спину, как трусы, не будем. Мы не знаем, как именно убили Генри. Он был застрелен не в затылок. А человека можно подозревать в убийстве, даже если нет доказательств, а иногда и не зазорно убить. Но подозревать в бесчестье – нет, сэр, нет уж! – и он опять хмыкнул. – Поэтому я убью Эйбена честно. А ты подстрахуешь, если что.
Он с хлопком затянул подпругу, от чего конь вздрогнул.
– Так что решайся. Или беги к отцу и будь пай-мальчиком, или бери свою винтовку, поезжай со мной и учись, как поступают мужчины.
Ты знал Эбенезера Клиффорда. Не то чтобы хорошо – вы виделись на танцах, в церкви, на каких-то мероприятиях, но не более того, никогда не говорили друг с другом – только в компании. Но ты хорошо помнил его бледное, сухощавое лицо, густые, почти черные волосы, умные серые глаза. Ему было сейчас, наверное, лет двадцать пять или около того. Трудно было поверить, что он мог взять винтовку и застрелить Генри, даже из ревности. Зато понятно было, почему папа не приложил усилий к расследованию – шерифом в Рэндольфе был Джаспер Бэйли. Если дядя не ошибался в своих предположениях, это было бы просто бесполезно. Это бы просто означало для всех, что он глуп и не понимает, что произошло. Если дядя не ошибался, конечно.