По большому счёту, Лютер никогда не любил брюкву. Ни маринованную, ни тушенную, ни запаренниу, ни жареную. А её в родном регионе ой как много, особенно на праздниках всяких: каждая хозяюшка норовит накрыть гостям целую поляну яств, и что не тарелка или миска — отовсюду на тебя ехидно коситься брюква и всюду она, да под разным соусом.
Лютер… не привереда, вы только так не подумайте, просто когда ты рождаешься и растёшь в определённом месте, рано или поздно ты либо прирастаешь намертво к домашней стряпне и скучаешь по ней, либо ненавидишь всей душой каждую крупицу тех блюд. Благо, Тентия далеко от родины О`Нилла, так?
— Ага, как же, мать вашу… — тихо бурчал мужчина, что ел похлёбку с брюквой — “фирменное блюдо” местной хозяюшки, которое по незнанию попросил и которое точил под её радостным взглядом. В Тентии Лютер был проездом. Его недавнее назначения от Арфистов окончилось, а раз новой отмашки агент не получал, значит может гулять свободно до поры, до времени.
Эти края были знакомы ему хорошо: он бывал тут почти каждый год, пускай места и спокойные, и не только по долгу службы, но и по зову сердца. Нравятся ему эти просторы. Нравится местный люд, очень приветливый, между делом. А ещё больше ему нравятся местные пироги и кухня в целом… большая её часть. Кроме той гадости, которой умирающий колдун усиленно давился.
Обидеть ту милую женщину, чья семья (одна из малых ячеек помощников агентства в регионе) пригласила его на ужин этим вечером звучало как кощунство. Тем более он был с дороги и давно уже не ел домашней стряпни. Сразу вспоминалось детство: мамка постоянно пичкала их этой дрянью, а если кто пытался улизнуть из-за стола или пойти в спальню с бадьей, то говорила “есть с остальными и не тащить в кровать всякую дрянь — если в постели своей есть что, на животе лёжа, рано или поздно станешь змеёй”.
В те времена это звучало так захватывающе! Лютер постоянно пытался протащить краюху хлеба, чтобы съесть её перед сном, когда все улягуться и не будут мешать. И постоянно же получал нагоняй от бабушки за крошки в своей постели…
Глядя на семью, что его приютила, мужчина испытывал ностольгию и ноющую боль в груди. Таких в Терновнике было много, что не дом — то полная чаша! Хозяюшку, что приготовила ему брюкву, звали Алика — дородная баба в возрасте, работящая и всех держащая при деле. Её муж — Вингар — был чем-то вроде местного мастера, что работал в одной из городских мастерских. Хороший он мужик. И пускай детишек у них немного, только трое, в доме всегда было шумно. Прямо как в родном Торне!
Выскользнув из их дома под предлогом “прогуляться, да на народ посмотреть”, О`Нилл пошёл выпить пива. Только вот путь до ближайшей путной таверны (тот, который он знал) проходил через главную площадь, куда его затянул ручеек зевак.
Пока собирались люди и более или менее решали, кто и когда пойдёт, Лютер успел заскочить в таверну, взять себе крепкого ржаного пива, от которого щетина на его морде вставала дыбом — как колючки у ежа. Что не говори, а бухло тут тоже было доброе. Муннфест был лучшим временем, чтобы отлично выпить, повеселиться… главное не забывать закусывать.
На “главной сцене” этого вечера уже выступал какой-то горлопан. Он толкал речь о своей истории, полную таких небылиц, что Лютер даже не знал — хлопать ужимистому типу или освистать его. Да даже по его слоям было ясно: всё это враки… но как же хорошо этот сукин сын рассказывал! И складно всё так, петелька к петельки, словно соткал себе бесшовную рубаху.
С окончанием выступления этого горлопана народ немного раскочигарился. Случилась странная заминка, когда всем и весело, но никто не хочет выходить на сцену. И пропустивший пару кружек Лютер, при этом всё ещё державший пинту в руке, с каждым глотком из неё всё чаще ловил себя на борзой мысли: “надо и мне попробовать, а что нет-то?!”.
Сказав что-то вроде “подержи-ка моё пиво” местному зеваке, уже серьёзно опьяневший хмурый мужлан полез на временный помост, рассказывать свою историю:
— Эй, слушайте сюда! — Приветствовал толпу О`Нилл, мохая ручкой всем собравшимся. — Те, кто бывает тут не первый год, знают меня… старину Лютера О`Нилла. И знаю я, что все мои истории давно уж вам заели и что они не такой сказочный п-ИК… в общем, не такие героические. — Наконец-то связал свою мысль тот.
— Но вы послушайте ещё одну, от вас не убудет! — Нахально усмехнулся он, упирая руку в бок. — Вы знаете… моя семья — сплошь дровосеки, из тех честных работяг что рубят… ребили лес с рассвета и до самого заката. Моей крови сосны во сне разве что не мерещаться, а топор каждый держит у своей подушки… хотя последнее скорее потому, что земли неспокойные, что ли? — Почесал колючую постную морду. — Да и не важно! Суть вот какая: неприветливых упырей вроде меня, что зарабатывают на жизнь ножом и топором — только не в лесу — по пальцам пересчитать можно. — Взмахнул рукой. — Я вот знаю-ю… себя! — Стал загибать пальцы, начав счёт. — Дядю своего знаю, он гвардеец — я про него годадва назад рассказывал. Прадеда своего знаю… есть ещё у тётки сын, мой брат двоюрдный с материнской линии — он при торговцах ходит под парусом, верите нет… только не особо он героический… А ещё, — сделал хитрое лицо, — есть Карторн, которого ещё “северным псом Торна” кличут… слыхали о таком? — Осмотрел толпу. — Да наверняка слыхали… он даже где-то тут, если мне память не изменяет, был захоронен. Лютый мужик, скажу вам. Хотя его в моей семье не особо уважают…
— Он рос в тех диких краях и в те дикие времена, когда земля ещё не была исхожена, нравы были ещё более суровыми, чем сейчас, а зверь большой, голодный и жутко зубастый. — Начал рассказ Лютер. — В детстве он был жестоким малым, не отличающимся смирением, но зато безмерно сильным и здоровым. И стольже смелым… в чём-то даже безрассудным. — История лилась по рассказам бабушки Лютера. Она порою прерывалась. Какие-то факты он вспоминал по ходу дела, но всё равно, тот кто слушал историю внимательно, мог многое узнать о жизни предка пьяного О`Нилла.
Карторн О`Нилл и вправду был одним из сотни таковых в своём роду. Не по годам сильный и крепкий мальчик, что несмотря на то, что был рождён зимой, оказался настолько живеньким и ненасытным, что выпил всё молоко из грудей своей матери: его пришлось вскармливать в хлеву, корове, вместе с другими телятами. И никакой мороз не брал его горячей крови.
Когда мальчик подрос и ему исполнилось семь, он уже был грозным малым: таким крупным и развитым, что поговаривали, будто бы в его роду были гиганты. Это сложно отрицать, ведь по одной из историй он завалил голыми руками борова. Другие звучали менее радостно и показывали крутой юношеский нрав Карторна.
К примеру, однажды, после очень успешной охоты, лидер охотников селения пригласил всех ремеслянников и бойцов селения, в том числе и дядю, отца и старших братьев Карторна, на большой пир. Мальчишку оставили дома, как слишком молодого для таких собраний. Но Карторн очень желал отправиться на праздник и отличиться перед воителями. Потому, он тайком выскользнул из своего дома и отправился к дому местных охотников.
Во дворе того дома, на него набросился сторожевой пёс главного охотника, отличавшийся такой силой и свирепостью, что бросившись вперёд на мальчика, он цепь, на которую был посажен, вместе с куском конуры к которой та крепилась. Завязалась жестокая драка, в ходе которой Карторн не умом, но чистой грубой силы завалил гончую, свернув ей шею одним яростным усилием.
На шум драки сбежались все воины в доме. Их сильно удивил, позабавил и впечатлил “подвиг” ребёнка, но главный охотник потребовал от отца мальчика возмещения за убитого любимца. А потому мужчина, сильно подуставший от выходок и жестокости собственного наказал тому охранять дом охотника день и ночь, пока не подрастут щенки убитой им собаки, до тех же пор ему закрыта дорога на порог своего родного дома.
И мальчик честно принял своё наказание, дав обет и вправду служить главе охотника верным стражем. Его признали как воина, но не признали как мужчина. Ведь настоящий мужчина не убивает тех, кто слабее его, а наоборот — защищает тех, кто нуждается в помощи. Два года с того дня мальчик простоял перед домом охотника, ожидая пока щенки станут сильнее. Он пережил пожар, охвативший деревню, срубая все деревья вокруг дома охотника, роя траншеи за десятерых и таская с реки воду бадьями. Он встретил честно отряд разбойников, что пробрались в поселение под покровом ночи и пытались первым делом убить охотника с его семьёй: Карторн заманил их в дом, расставляя капканы и ловушки, победив превосходящего противника теперь уже хитростью, а не только своей врождённой мощью.
Он пережил много, пока псы окрепли и подросли. И научился за счёт этого смирению и мудрости, какой не знал раньше. В четырнадцать лет он уже был грозным воителем, что ходил в военные объеденительные походы в лес. Давал бой лесным жителям, убивал чудовищ… был героем своего селения, который, впрочем, умер очень рано — на излёте двадцати лет его несколько стрел, выпущенных его противниками. Карторн обладал невероятно прочной шкурой: настолько, что даже не носил доспехов. И это стало его главной слабостью. Стерлы оказались отравленными… ни один целитель не смог помочь герою… и тот встретил смерть в этих краях зимой, незадолго до своего двадцать первого дня рождения.
Закончив историю, Лютер сошёл со сцены довольно мрачным.
Ни один из его родичей, что шёл не по пути дровосека, не кончал хорошо...