Тут как говорится, нашла коса на камень.
Ловчий тоже больше не смеялся. Но сложно было сказать, испугался он или нет. С одной стороны – не каждый день тебя мертвые под землю утащить пытаются. С другой – уж он-то в свои годы знал, что кусает не та собака, которая лает. Или не тогда. Да и мертвые что-то уж не в первый раз на него смотрели за последние дни.
– Ну, сразу бы так. Вот и посмотрели, кто есть кто! – сказал он, рассматривая мертвецов. – Вот и до "а иначе" дошли. И чего было кашу по тарелке размазывать?
Голос его тоже поменялся – уже в нем не было насмешки, а стал он посуше.
– Все-то ты перепутала, Ягиня. Ежели тебе холуй нужен был, который красивые речи говорит, то его и надо было искать, а меня тревожить не надо. Я не алтын, чтобы всем нравиться, меня не за то держали. А говорю я как есть и по-другому не умею: не любо – не слушай. Человека уважают по делам. Какие твои дела были? Ты не спасла отца, когда могла. Ты врага позвала в дом. Из-за тебя город вымер. Да что там город, весь край вымирает, вон, война идет. Да еще ты, отцовским именем, отцовской памятью прикрываясь, меня опоила! Или ты думала "выпей за упокой" – это просто слова, которые что говори, что не говори? Зря, если так. Ну и как, мило ты себя со мной повела? Мило, ничего не скажешь!
Он пожал плечами.
– Может быть, я буду делать иногда по-твоему. Иногда. Некоторые вещи. И может быть, однажды, кто знает, я даже буду тебя немного побаиваться. Но уважать тебя я не буду никогда. Хоть "наказывай" меня, хоть нет. Поняла? – уставился на неё Ловчий, сверля исподлобья недобрыми глазами.
И кивнул в сторону своих спутников.
– А их ты зря искушаешь. Я-то им никто, с моей смертью все их проблемы и решатся. А если ещё и тебя упокоят, враз героями станут, а что Ловчий умер, никто их и не упрекнет. Так что не дури. Хотят убить или не хотят... не убивают же! Скажи на том "спасибо". Или тебя не за что убить?
Он понял, что давно разговаривает с Ягиней совсем не как с юной девочкой, а как со злой и опасной женщиной. И вот это было, пожалуй, страшновато. Глаза не видели, а сердце чуяло. Где ж вы были, глаза?