Просмотр сообщения в игре «Лимес»

После Аспурга в шатер заходит Архип.

– Так, – говорит Луций, внимательно глядя на Архипа, когда его вводят в шатер. – Прежде, чем я начну спрашивать, хочешь ли ты сам что-либо сообщить, дать показания или сделать признание?

Архип молчит недолго и смотрит на Луция спокойно, уже без былой паники во взгляде. Перед ним опасный человек, возможно, и не совсем человек даже. И всё же из самого скверного основное, что он может сделать с Архипом — убить. Пускай даже казнь будет мучительна, но за сегодня Архип умирал уже дважды, и мысль о смерти его больше почти не пугает. Да, вероятно, Луций может и кое-что ещё, о чём Архип не забывает ни на миг. Но предупрежённый — вооружённый, а разум Архипа, слава Митре, крепок.

— Господин, мне известно, что Фейруза Аль Лахми в своём безумии вступила в бой с легионерами и ранила тебя. Сожалею, что меня не было рядом, чтобы остановить её. Сожалею и о твоей ране.
Убей Фейруза Луция, одержи верх в своём сумасшествии, сожалел бы Архип тогда? Весьма. И даже если бы госпоже от этого стало легче, сожалел бы он ненамного меньше. Луций мог быть суров и жесток, мог быть загадочен даже для опытного мистика, мог быть страшен в своём праве вершить судьбы, но он был и умным командиром с важной для Рима миссией, и только от него зависело, вернётся ли весь отряд домой. Луций мог быть, вероятно, и кем-то ещё, о чём Архип помнил, но всё ещё медлил с выводами. Таился.
— Признаться мне есть в чём. Я знал о безумии своей госпожи, но сперва не смел, а после не решался доложить. Ещё в нашу первую встречу она поведала мне о дэвах в своей голове и попросила оглушать её, если вдруг в важный момент она начнёт говорить что-то несуразное или вести себя… странно. Я клялся ей богами Олимпа, что сохраню эту тайну, так она просила. Но она говорила и то, что тайна эта не принесет вреда моему патрону или дорогим мне людям. Я слышал, её обнаружили всю в чужой крови, что значит, она убила кого-то из отряда. Я слышал, она оказала сопротивление при аресте. Я вижу твою рану. А ещё я знаю, что боги Олимпа мертвы. В моей клятве больше нет смысла.

Сказав так, Архип словно вытянулся ввысь, хотя и так стоял перед магистрианом навытяжку. Просто одним камнем на душе меньше.

— Об одном смею просить. Как бы ни были тяжки преступления моей госпожи, прими во внимание, что она несчастная больная женщина, испытавшая муки пыток и годы страданий. Когда она только появилась в доме Тавров, где служил я несколько месяцев, то, по рассказам рабов, не могла даже миску в руках удержать. Ей кисти обеих рук раздробили, и они неправильно срослись. А ещё она едва могла говорить. Если приглядеться к ее языку, он же чуть раздвоенный — ей жгли его раскалённым железом. Думаю, любой сошёл бы с ума от такого. Я даже слышал, в те дни по ночам она часто плакала, когда думала, что никто не видит. Слышал, все в её жизни предали её, от чего она разучилась верить людям, став полагать жестокость единственным ответом на всякий вызов. Вероятно, предательство, чем бы она ни считала таковое — её главный страх. Это и он тоже подстегнул её безумие.

Архип едва заметно скрипнул зубами, не отводя взгляда от глаз Луция.
И он тоже, магистриан. И он тоже.

– Архип, – говорит Луций, чуть смягчая взгляд. – Ты представляешь себе, что такое Рим? Я тебе объясню. Рим это полсотни миллионов людей. Миллионов, Архип. Ты столько представить себе не сможешь. Каждый миллион – это во много раз больше, чем столько звезд, сколько ты видишь в звездную ночь. Это разные люди – сильные и слабые, заметные и незаметные. Многие из них страдают, многие гонимы, многие несчастны. Но они живут. Все они живые. Их так много, потому что Рим даёт шанс слабым. Да, жизнь их незавидна, но она и улучшается со временем. Варвары не дают шанса слабым, они борются за место под солнцем, пожирая друг друга, как звери. Поэтому двести тысяч готов – это предел. Если уничтожить Рим – не будет на его месте полсотни миллионов варваров. Будет двести тысяч готов, двести тысяч германцев, ну и так по окраинам по мелочи. А в остальном будет пустая равнина и города, заросшие лесом. А теперь постигни это!
Я служу Риму, и многие другие служат, потому что речь идет о миллионах людей, об их жизни, смерти и страданиях. Разных людей, хороших и плохих, честных и подлых, всяких. Конечно, мы страхуем друг друга. Конечно, если я облажаюсь, будет кто-то, кто встанет за мной и прикроет Империю собой. Но так рассуждать нельзя – если все будут так рассуждать, всё рухнет, всё развалится. Каждый должен стараться выполнить максимум. Поэтому неважно, сколько страдала твоя госпожа. Неважно, красива она или уродлива. Подла или честна. Неважно, сколько раз её предавали, а сколько раз она, а она сама предавала, поверь. Пойми одно – если для Рима её надо уничтожить, это необходимо сделать, даже если она – ангел во плоти и страдалица, а я склоняюсь перед ней в восхищении. А если надо сохранить ей жизнь – это необходимо сделать, даже если она – чудовище, и мне противно ходить с ней по одной земле. Потому что страдания одного человека не стоят жизни миллионов. Потому что Рим – это сложная система. Варварское племя – это бревно. Рим – это повозка, несущаяся вперед. Она переезжает множество бревен, но даже маленькая ветка, вставленная умелой рукой в колесо, может отправить под откос всю телегу. Ты это понимаешь?

Он качает головой. "Не туда ты смотришь, Архип."
– Начнем. Как ты оказался в реке?

Архип слушал молча, не кивая, почти не двигаясь, лишь изредка моргая. Он раньше не думал, что умеет быть таким неподвижным, а сейчас даже не обращал на это внимания. Рассказ магистриана. Луций умел увлечь за знаменем мысли, но что было на том знамени? Римский орёл. А кто принимал решения, куда править повозкой? Рим же ничего не решает, решает человек, каждый раз в каждом месте каждый из тех миллионов, которые должны стараться выполнить максимум. Конечно, чаще других решают такие знаменосцы как Луций.

"Человек ли он?", — снова подумал Архип, но тряхнул головой, отгоняя несвоевременную мысль. Это совпало с предпоследним вопросом магистриана, отчего могло показаться, что эксплоратор не уверен, понимает ли. Он и не был уверен. Родина сгорела в пламени налёта, когда один такой возница увёл телегу куда-то в Персию, оголив тылы. Потом другой извозчик заключил союз с налётчиками и колесил, пока его самого не скинули наземь вместе с тыщами щепок. Вот следующий дал Архипу шанс, взрастив в армии мстителей. Почему они меняются так часто, и куда же тогда едет телега?

Одно Архип знал точно — больному человеку телегой править не доверят, но и судить должны не так строго. И ещё то, что под откос отправляются и опытные возницы из-за какой-нибудь своей, иногда особой, болезни, о которой могут даже не подозревать. И тогда их тоже судят не строго. А иногда они винят других — ловкие руки и маленькие ветки, во избежание ответственности или из личной неприязни.

— Я сам упал, господин. Я был с отрядом трибуна Татиона. Мы возвращались в лагерь, когда берег стал обрушиваться под нашими ногами, и я не успел отпрыгнуть с опасного участка.

– Мне докладывали, где находится пещера, – говорит Луций почти что ласково. – Она не на берегу реки, и дорога к ней идет не по берегу. Иначе мы разбили бы лагерь прямо около неё.

— Думаю, мы заблудились, господин. Был какой-то туман, и, должно быть, отряд сбился с пути. Я просто шёл замыкающим. Трибун Татион возглавлял.

– Трибун Татион, – говорит Луций, – не докладывал мне ни о каком тумане. А между тем это странно, не находишь? Трибун не заметил тумана, а ты заметил. Ну ладно, чепуха, действительно, почему бы в лесу вечером не быть туману? Что в этом странного, да? Нормально? Нормально. Или же он специально поставил тебя замыкающим и никто не предупредил об опасном месте на берегу. Выглядит правдоподобно... а ты в тумане просто не заметил...

Через какое-то время из шатра доносится крик магистриана:
– У ТЕБЯ БЛЯДЬ В ГОЛОВЕ ТУМАН! – кричит Луций и даже не морщится от отдающейся боли в груди. – МНЕ ДОЛОЖИЛИ, ЧТО В ТРЮМЕ КОРАБЛЯ ДЕРЖАЛИ ЖЕНЩИНУ БЕЗ ЕДЫ И ПИТЬЯ ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ!?!? ЕЁ ОТ ТЕБЯ ТОЖЕ ТУМАН СКРЫЛ!?!? А ты мне вешаешь лапшу на уши про то, какая твоя госпожа бедная и несчастная!? Кем, кем блядь ты себя возомнил? Не смей мне лгать про ебаный туман!!! Не смей мне лгать, лучник!!! Я тебе говорю чистым латинским языком, на кону жизни миллионов людей! Боги твои мертвы!? Из-за тебя пятьдесят миллионов могут быть мертвы! Из-за тебя и твоей убогой лжи! Ты не меня, не себя, не безумную бабу ставишь под угрозу! Ты их ставишь под угрозу, ты это понимаешь!? Я слышал, твой дом сгорел, а семью убили! Такой участи ты хочешь для всех них!? Мы не в ебаные латрункули на медяк здесь играем! Мы спасаем жизни! И тут каждая мелочь может быть важна!!! А ты мне говоришь такую чушь! Руки ей сломали! ОНА! ВЫРВАЛА! КОПЬЕ! У! ЛЕГИОНЕРА! СЛОМАЛА! ЕГО! ОБ МОЙ! ШЛЕМ! И ПРОБИЛА! ИМ! СТАЛЬНОЙ! ПАНЦИРЬ! Неправильно кисти срослись!? Что ты, мать твою несешь, а!? И главное, зачем!?!?!? Скажи мне, зачем ты врешь на каждом шагу!? Чего ты добиваешься этой ложью, а!? Чего!?

В лагере вдруг стало очень тихо. Каждый прислушивался к голосу магистриана — уже давно люди не слышали, чтобы Луций Цельс Альбин на кого-то кричал.

В Новиодуне у Архипа душа бы ушла в пятки, но здесь и сейчас он выслушал гневающегося магистриана едва шелохнувшись. И отвечал тоже спокойно, не дрожащим, разве что на пол-тона повысившимся в ответ на крик Луция голосом:

— Туман был. Спроси любого в отряде, господин, спроси по отдельности, если желаешь. Это из-за тумана мы добрались до лагеря так поздно, уже после заката. Женщина в трюме. Суннильда, рабыня, готка. Я говорил с ней несколько дней назад, именно от неё многое и узнал о Фейрузе. Она, веришь ли, господин, считала, что они с госпожой любовницы, что она просто наказана ею за какую-то оплошность.

Тут Архип совершил то, о чём раньше бы в такой ситуации и помыслить не мог. Улыбнулся. Глядя прямо на разъяренного магистриана взял и улыбнулся. И даже голос обратно на пол-тона понизил.

— Руки срастаются, господин, раны заживают, аве таланту Клавдия Квирины, а безумие и отчаяние придаёт человеку сил. Я выжил один из деревни, а полное просветление рассудка обрёл лишь в легионе, убив тридцатого ли, сорокового ли гота. Я был тощим заморышем, а уподобился Аполлону. Я многое видел на войне.

Архип замолчал и заметил, что даже дышит ровно. Кивнул. Митра рядом.

— Всё сказанное мной сейчас правда, господин. Я готов спасать жизни, как ты и говорил. "Если надо сохранить ей жизнь – это необходимо сделать, даже если она – чудовище, и мне противно ходить с ней по одной земле". Я не думаю, что смерть больной женщины спасёт Рим. Но я легионер, эксплоратор, телохранитель. Сенатор Аврелиан доверил Фейрузе Аль Лахми долю этой экспедиции, а я лишь служу ему по приказу комита Фракии Лупицина. Подвергать же сомнению разумность чьих-либо действий — доля агентов-ин-ребус. Я всё понимаю.

Луций смотрит на Архипа и меняется в лице. Но нет, лицо его не становится красным, бледным или суровым.
Он начинает смеяться. Он хватает себя за грудь, стараясь унять боль, но ничего не может с собой поделать. Он хохочет.
– Аполлону... ой... я не могу... Аполлону... Уподо... упо... Аппо... Многое... виде... Ох... я... Господь милосердный!
Он закрывает лицо рукой.
Он какое-то время просто не может смотреть на Архипа.
– Апо... Аполлон, тебя только что вытащила женщина из канавы с водой! На веревке! Ох... Сука!
Он снова начинает смеяться, едва не до слёз.
– Архип. Ты – не врач. Ты не можешь давать заключения о том, у кого как срослись руки, кто безумен, а кто нет. Оооох!
Луций с трудом перестаёт смеяться.
– Ты пойми. Каждый раз, когда ты врешь, недоговариваешь, ты приближаешь её к смерти. Я могу представить, зачем ты пытаешься выставить её бедной больной женщиной. Но не нужны мне твои оценки. Оценки я, слава Богу, за двадцать пять лет давать научился сам. Мне нужны факты. Кто. Что. Когда. Кому сказал. Что сделал. Тогда я смогу разобраться в этой каше. И сделать вывод. Может быть, он будет в её пользу. Может быть, нет. Но это будет взвешенное решение.
Луций разводит руками.
– Ну, а если не смогу, то что? Сам понимаешь, что. Кто-то умрет. Потому что смерть больной несчастной женщины, может, и не спасет Рим, но точно не сделает Рим слабее. И это точно не тот человек, который должен вести переговоры с гуннами. А вот смерть сильной, хитрой, закаленной в боях, разбирающейся в политике – может быть и полезна, и опасна. Не вари эту кашу, Архип, она и без тебя уже густая. А вместо этого помоги мне разобраться в ней. Расскажи мне о том, чего я не знаю, а не о том, что знаю и без тебя, только в неискаженном враньем виде.
Луций фыркает, не в силах сдержаться и еле слышно бормочет:
– Аполлон...

Через некоторое время до людей донесся... смех Луция. Нет, не смех – хохот! Могло показаться, что Луций смеется едва не до слез. Так хохочут, услышав что-то абсолютно нелепое, хлопая себя по коленке и качая головой. Неразборчиво доносится одно слово, которое он, сквозь смех повторяет несколько раз. Кажется, это "Аполлон".
Не выдержал и заглянул в шатёр один из караульных. Видимо, он решил что Луцию нужна помощь, но увидев правду тут же отпрянул.

Было слышно, как Луций приказал ему:
– Зайди!

– Ты же был вместе с Татионом в лесу? Расскажи, почему так вышло, что Архип упал в воду, а никто больше не упал?

Легионер явно смутился. Приказ выполнил, встал потупясь, словно не зная, стоит ли отвечать нечто важное… Но потом очевидно вспомнил вопль магистриана и быстро произнес:
— Да когда берег рушиться начал, все побежали, а он встал и смотрел в воздух, как баран на новые ворота!
В глаза Архипу он старался не смотреть

– Возвращайся на пост, – говорит Луций.
Он представляет, как Архип стоит на берегу, словно статуя языческому богу, и ему опять становится смешно, но он не подаёт виду.
– Ну так что, есть что сказать?

Эксплоратор тоже не выдерживает и смеётся вместе с магистрианом. Просто и душевно. Совсем по-человечески. А потом серьёзнеет.

Слышно, как Архип тоже смеется, просто и душевно. Совсем по-человечески.

— Ты про туман-то расскажи — с новой улыбкой просит его Архип.

Луций кивает, мол, рассказывай.

— Был туман. Мы из-за него действительно заплутали и оказались на берегу. Потому и вернулись позже заката, хотя ты, господин, приказал успеть до темноты. Декан Юний сказал, мол, туман ведьма-Фейруза наслала, чтобы тебя, господин, погубить, а мы не успели помочь тебе в срок. Потому что где это видано, чтобы туман полз за тобой, а на всем остальном острове его не было!

– Ну ты же видишь! Я и сам тут справился, – улыбается магистриан. – Ступай.
Он переводит взгляд на Архипа. "Нууу?" – говорит его взгляд.

Легионер отсалютовал и вернулся на пост.

Солдат вскоре выходит. Лицо у него слегка виноватое, но ещё больше – ошарашенное.

"Ну вот видишь, а говорил, вру", — отвечает взгляд Архипа, но вслух он говорит иное:

— С чего же начать, господин? Если бы я понимал, в чём ты подозреваешь Фейрузу Аль Лахми, мне было бы проще отвечать, но я помню, вы всегда общались душа в душу. Всегда... за исключением того случая, на второй день морского пути. Когда она закричала в твоём шатре, на палубе корабля, и поднялась дикая суматоха. Меня не пустили тогда внутрь по приказу трибуна Татиона, но я слышал, что ты спал будто в трансе и очнулся здоровым, сразу же одного за другим отослал врачей. Моя же госпожа якобы была в порванной одежде, и очнулась в скверном состоянии. С того дня она сильно изменилась, стала раздражительнее, холоднее, злее. Словно её безумие вдруг ожило, окрепло. Да. Фейруза до и Фейруза после — будто два разных человека. Это то, что я заметил, господин, но я не знаю, что случилось в том шатре.

– Не-не, – говорит Луций. – Начни-ка с тумана. Почему Декан Юний так сказал? И почему ты не сказал, что туман полз за вами? И на что ты смотрел, как баран на ворота, вместо того, чтобы отпрыгнуть, как Аполлон, когда все остальные пятнадцать человек отпрыгнули?

Архип вздыхает и поджимает губы, впервые за весь разговор немного медлит с ответом.

— Ты, вероятно, знаешь, господин, зачем мы уходили к той пещере. Я не могу говорить об этом много. Но потом, когда мы вышли, мне было видение от Непобедимого. Вот и засмотрелся. Это всё, что я могу сказать. А потом я и упал сразу, чуть не захлебнулся в реке. Аве Тамар. Я обещал ей свой лук за спасение. И память. Если туман и пополз за отрядом, то этого я уже не видел.

– Ты не можешь говорить о мистерии. Я не настаиваю, – разводит руками Луций. – Давай немного подытожим. В ходе этой мистерии декан Юний узнал что-то такое, из-за чего предположил, что Фейруза Аль-Лахми задумала меня убить. Примерно в это же время она действительно попыталась меня убить. Потом тебе было видение, о котором ты также не можешь говорить. Ещё ты назвал её больной несчастной женщиной. Что ж, ты очень помог Фейрузе Аль-Лахми, Архип. Что-нибудь ещё?

— Тебе судить, господин, — Архип говорит осторожно, но уже вновь непринуждённо, спокойно, — но всё, что я поведал тебе о госпоже — правда, пусть и со слов рабов, её знавших лично, там, на вилле Тавров, из последних — Суннильда. Они все описывали её как безумную уже тогда, да и господа знали, Флавия Лупицина, её муж, сенатор Аврелиан, это может и Клавдий подтвердить, он служил им дольше меня и Тиеста. Фейруза уже тогда заявляла о себе как о царице, за что её даже били порой другие рабы. Она порой и не пыталась защищаться, словно хотела, чтобы над ней издевались, били. Рассказывала даже, что якобы лично убивала римских легионеров. Словно чтобы ей хотелось отомстить. В то же время была забывчива, непредсказуема, ни с кем не пыталась подружиться. При том, что у неё был доступ к хозяйской библиотеке, она не пропадала там днями и ночами, не пыталась вызнать ни через манускрипты, ни через людей всё возможное об империи, её легионах. Она не работала в птичнике, никто не видел её ни разу ни с птицами, ни с незнакомцами, пропадающими после странных разговоров. Обычная безумная рабыня, уже тогда.

Архип взял паузу на прочистку горла кашлем и продолжил:

— Я задавал такие вопросы Суннильде из настороженности, потому что после того дня и того случая в вашем шатре госпожа сильно изменилась, перестала походить на себя прежнюю. К тому же... у нас же была война с персами. Подумал, а вдруг она шпионка! Потому такие вопросы. Но если она не пыталась добыть важные сведения и не передавала их птицами или связными, то выходит, и шпионить тоже не могла, тем более такая искалеченная, ну, какой она была в то время. Тогда я спросил про колдовские ритуалы, подумал, вдруг её безумие из-за них? Но и про это Суннильда отвечала только "нет". Они с Фейрузой обычно спали вместе, от Фейрузы же она и знала, что та поклоняется только персидскому богу солнца и в глубине души очень боится попасть в персидский ад, но понимает, что за свою прежнюю жестокость вероятно там и окажется.

– И? – спрашивает Луций.

— Тебе решать, господин, — повторяет Архип, — насколько она опасна Риму и безумна ли. Я лишь говорю, что она была безумной уже давно, а ещё безумней стала ровно после того случая. Возможно, Тиест мог бы сказать про него больше, он чуткий в таких делах.

– А причем тут Тиест? – спрашивает Луций. – Вы с ним это обсуждали?

— Он же мистик, астроном, — отвечает, не моргнув глазом, Архип, — Я лишь был обеспокоен её изменениями, спросил его, не чует ли он в ней тех дэвов, про которых она сама мне говорила. Он же просто сказал, что дэвов в ней нет, и был весьма уверен в этом, вот и всё. Значит, она просто безумна.

– Изменений никаких не было, лучник, – говорит Луций с сожалением, словно сам себе, а не Архипу. – У неё был припадок, вызванный качкой и вином. В ходе него она узнала или решила, что на ней висит проклятье. Любой от такого тоже стал бы раздражительным.
Он вдруг поворачивается к Архипу.
– Слушай, – спрашивает он. – А ты не замечал, пока ты находился рядом с ней, что тебе словно... перестало везти? Словно что-то идёт не так? Как будто ты ловил рыбу, и у тебя перестало клевать?

— Не думаю, — неуверенно тянет удивлённый как вестью о проклятье, так и последовавшим вопросом Архип, но сам задумывается, — В течении морского перехода я подстрелил дельфина и выиграл то соревнование у варваров, ещё общался с арабками, пытаясь понять, на что они способны. Но всё это было до того случая. Кстати не думал, что арабки не станут защищать госпожу при её аресте, но, быть может, это их стали преследовать неудачи? Или же они тоже заметили, что с ней что-то не то? Хм, а ведь потом мы с Эморри разведали тот остров... и не могу сказать, что нам сильно повезло. Мы узнали немногое, хотя и сами никому не попались. Но госпожа... я всё же видел иное. Проклятье? Вот это странно. Ночью того же дня она неожиданно вызвала меня к себе и... её будто подменили. Она требовала, чтобы я... овладел ей, грубо, жёстко. Она говорила совершенно иным голосом, вела себя совершенно иначе, без тени господского величия. У неё словно бы даже глаза изменились, хотя может то и была игра полумрака, но она точно была иной, будто другой человек внутри человека. Но я не взял её, клянусь жизнью! Только, господин... прошу тебя, сохраним это в тайне, о таких срамных вещах возвещать не пристало... Всё, что я хочу сказать — она была безумна и раньше, но чем больше общалась с тобой, тем безумнее становилась. Быть может, даже просто находясь рядом с тобой...

Самоконтроль Архипа всё же даёт трещину, и он взволнованно делает шаг в сторону магистриана, почти припадает на колено, но смущённо встаёт и тут же горбатится.
— Господин, прошу тебя, ты не можешь быть так жесток и бездушен, каким кажешься. Поговори с Тиестом. Не как с колдуном-преступником, но как с ведающим человеком, способным помочь. Я тёмный глупый пагани, я не могу знать таких вещей наверняка, но я чувствую, здесь что-то не так. Ты говоришь, припадок, качка, вино... но проклятье? Я знаю многих, кто перебирал с вином, но у простых людей никогда не доходило до разговоров о проклятье. Может быть, здесь скрыто что-то большее. Может быть, в тебе скрыто что-то большее. Прошу тебя, господин, поговори с Тиестом.

Луций слушает Архипа сначала серьезно, а потом опять начинает смеяться. Не так громко, как в прошлый раз, но сдержаться не может.

Через некоторое время слышен несколько взволнованный голос Архипа, но что он говорит, понять нельзя.
Затем Луций опять смеется, но уже тише, можно подумать, что он старается сдерживать смех, но у него не получается.
Потом он снова говорит громко, почти кричит. Доносятся обрывки отдельных фраз.

Потом он говорит:
– Архип. Я не знаю, возможно, Фейрузе ещё что-то может помочь. Врачи, она сама, священник... А может, никакая помощь ей и не нужна. Не знаю. Но вот что я точно знаю – тебе не поможет ничто. Увы, глупость не лечится, – он разводит руками. – Я помолюсь, чтобы из-за твоей глупости тебя однажды не казнили.
Он смотрит на Архипа, как на ребенка.
– Ты что, решил, что это я её свел с ума? Чтобы... чтобы, мать твою, что сделать? Зачем мне в отряде безумная женщина, которая может повести себя как угодно? Да ещё и распоряжается кораблем, капитаном, рабами, воинами, большей частью продовольствия... Но хорошо, предположим, я это сделал, чтобы навредить ей. Предположим по любой причине я просто решил свести её с ума, чтобы иметь повод убить. Так я его получил. И какого хера её сейчас пользует Квирина и она ещё дышит!? Какого хера я зову тебя и разбираюсь во всём этом!?... Господи, Архип...
Луций машет рукой.
– Ты понимаешь, что это ты был с ней постоянно рядом! Ты же её телохранитель! Гораздо чаще, чем я, с самого Новиодуна! И тогда уж тебя с большей уверенностью можно обвинить в этом, а не меня, который на корабле заговаривал с ней от силы трижды! Или Квирину! Чего ему стоило опоить её!? Наверное, "вы вдвоем это подстроили, чтобы она меня убила"! Почему такие дикие мысли мне в голову не приходят, а?!... Господи... вот болван...
Ему становится жутковато, потому что он думает: "И вот такого идиота я хотел сделать центенарием, даааа."
– Иди, Аполлон. Толку от тебя... К воде больше не подходи, а то Нептун утащит.
"Я ему про Рим. Про пятьдесят миллионов людей. Про... А он говорит, у неё лицо изменилось. Глаза. Без тени, говорит величия! Боже, дай мне не помереть от смеха."

Архип пытается сказать что-то ещё, вставить слово, хотя бы намекнуть на то, что магистриан может быть ни в чём не виноват, что оно просто так устроено! Но того не перебить. Такие люди всегда знают, чего и сколько хотят сказать, когда начинают говорить. Ни словом меньше, ни словом больше, а вот услышать их должен каждый. Значит, прошло время терпеливого внимания.

Архип сглатывает, кивает и выходит.
Потом Архип вышел из шатра.

(Совместно с Магистром и Драагом).

  Луций выходит из шатра.
  С неприязнью прислушивается к грому.
  "Проклятье! Почему уже второй раз, как я пристаю к берегу, вечером начинается ливень? Ещё и выступить завтра не сможем, потому что река разольется и с острова будет не переправиться. Опять что ли Руис своё мутит?"
  А правда. А вдруг опять? "Что он мне, зря что ли на скалах там мерещился? Это такая сука, что пролезет в любую жопу и вылезет из любой дыры. С ним надо ухо востро. А предостережен, значит, вооружен."
  Луций жестом подзывает одного из солдат и говорит ему что-то вполголоса.

Получатели:
  Затем он отводит собравшихся свитских чуть в сторону.

Получатели: Архип, Клавдий Тиберий Квирина, Аделфус Иэкомус Регулус, Гектор Марк Татион, Марк Аврелий Контаренон, Тиест Метаксас, Тамар.