Луций идет, приминая траву, не спуская глаз с Фейрузы, облаченный в доспехи.
– Если она не сдастся сразу, разоружите её, не мешкая, – приказывает он солдатам, на подходе.
Он не чувствует ни триумфа, ни злости, ни азарта: только уверенность и спокойствие.
Он знает, что злость он почувствует потом, и будет очень, очень зол. Но сейчас голова должна оставаться холодной, сейчас злиться не надо. Он помнит солнечный яркий день...
Он помнит: солнечный яркий день в Иберии, сияющие до боли в глазах белые стены усадьбы, запах моря, смолы и хвои, и змеиное тело, струящееся по камням.
– В чем секрет? – спрашивает он у раба-змеелова.
– Секрета нет, мой господин, – говорит тот и хватает змею голой рукой, будто ничего проще нет. – Ты просто приближаешься, ждешь удачного момента и хватаешь её очень быстро и очень точно. Не делай этого, если не уверен. Но если ты уверен и спокоен, опасности нет. Ты просто хватаешь её чуть позади головы, и сжимаешь посильнее – и тогда она умирает. Это если ты хочешь её убить.
Змея бьёт хвостом, извивается, разевает пасть и угрожающе шипит. Но Луцию теперь не страшно.
– А если не хочу?
– Если ты хочешь осмотреть зубы или собрать яд, то держишь крепко, но так, что один твой палец упирается в другой. Но лучше все же использовать раздвоенную ветку или же перчатку, мой господин. Прошу, не говори госпоже, что я учил тебя ловить змей, не то она накажет меня.
– Не скажу! – отвечает Луций, вглядываясь в морщинистое лицо. – Если мать узнает, она продаст тебя в копи. Но я должен научиться ловить их.
Но вокруг не солнечный день, вокруг – темная ночь, и перед ним не змея, а женщина, которая опаснее любой змеи.
"Да, – думает он. – Наконец-то посмотрю на твои зубы, а не на то, что ты мне показывала до сих пор. Весьма заинтересован! И сколько ты сейчас ни стараешься выговаривать чисто, шипения не скрыть. Это змеи шипят ртом. Люди шипят глазами."
Солдаты идут следом.
"Мудрый раб был прав, теперь я охочусь на змей с палкой и перчаткой. Да чего уж... я ведь и сам не более, чем палка, и Империя тыкает мною в Фейрузу Аль-Лахми."
Он смотрит на царицу, не вспоминая ни блеск далеких звезд, ни резкую боль над лопатками, ни оскал кролика, ни тёплые слезы, катящиеся по его стеклянной спине.
"Я Императорский агент, а Императорские агенты не заглядывают змеям в пасть, пока не прижимают их шею к земле. Очень крепко. И вот я как раз прижимаю."
– Вероятно, Клавдий по ошибке первым ударил кого-то из них. Но я с этим разберусь. Сейчас это неважно, – говорит он равнодушно. И затем повышает голос, придавая ему силу. – Мне доложили, что у тебя приступ безумия, и пятна крови на твоей одежде подтверждают это. Поэтому я, именем Августа Валента, отстраняю тебя от командования и беру под охрану. Сложи оружие добровольно, пока никто больше не пострадал. Ибо сейчас сопротивляться мне, – он обводит рукой своих солдат, – будет лишь подтверждением твоей болезни.
Он произносит это без торжества, но жестко отчеканивая каждое слово на латыни, и всё же скорее укоризненно, чем осуждающе.
"Это самые мягкие обвинения, которые я могу выдвинуть, – говорят его холодные глаза. – От безумия излечиться можно многими способами. От государственной измены – только одним."