Луций возвращается. Но сначала он лишь делает знак Тамар и Валерии ждать. Он пишет что-то, ставит печати, запечатывает послания с помощью воска. Потом заходит Марк, они обмениваются фразами и бумагами, и Луций снова уходит.
Его снова нет довольно продолжительное время. Потом он возвращается и просит дочь подождать в другой комнате.
Наконец, зовет их к себе.
– Ну, – говорит он, показывая на стул перед собой. – Что там случилось дома? Какие там мама на тебя планы строила, не спросив отца? Хочу послушать.
Тамар к этому времени уже отложила лук и стрелу, так как поняла, что тревога закончилась. Впрочем, оружие все равно было у нее под рукой, а акинак на поясе. Аланка скромно прислонилась к стеночке, и за спиной Валерии улыбнулась своему мужчине. Молча и коротко.
Валерия терпеливо ждала. Следила за тем, как Луций работает, слушала вполуха, заинтриговано щурилась на Марка. Ей было интересно, она пыталась понять, что такого августейшего в их фамилии, и когда это что-то должно (и должно ли) пробудиться в Марке, и не становятся ли молодые, немного растерянные, но бойкие юноши вроде него Августами именно здесь, на Лимесе, в службе у такого человека, каким был магистриан. Её отец.
Они ушли. Сами собой отсчитались в уме шаги, которые отец потратил на то, чтобы обогнуть письменный стол. Ей понадобилось больше. Полдня назад, когда она обыскивала этот самый кабинет. Сейчас Валерия вдруг поняла, что даже перепуганная, рассеянная, она тогда прекрасно знала, что и где будет находиться — и вещи лежали на своих местах так, как только отец их положил бы. От этого ей было неуютно вдвойне — как будто вломилась с кражей в собственный дом, — ну и стоны с потолка тоже делу не помогали.
Валерия тайком покосилась на Тамар. Эта, значит? Любовница. Любовница! Валерия не назвала бы её красавицей, пожалуй, не по римским стандартам, а уж обаятельной она точно не была, но не оценить щедро отсыпанные природой — или богами, в каких бы варварка ни верила, — прелести было бы неправильно. И всё-таки она не могла взять в толк, что такого отец в этой дикарке нашёл. Ну очевидно, что помимо своих прямых обязанностей она ещё и умелый воин, раз охраняет её здесь и сейчас. Но было бы лучше, если б отец разделял тех, кто за него сражается и умирает, и тех, с кем он спит. Эти две вещи наверняка плохо сочетаются вместе. Мало он, что ли, поэм о любви прочитал? Не знает, чем они кончаются?
Но такие мысли её скорее забавляли. Пока Валерия не воспринимала эти странные иллюзии о любви к её отцу всерьёз. И не могла себя заставить. Может, зря, но это будет видно. Сейчас у неё были заботы поважнее — как бы не уехать обратно домой в ящике с дырками и под охраной. Чтоб уж точно не сбежала больше. Она ждала и в то же время боялась, что отец её спросит прямо. Он вернулся и прямо спросил.
— Да известно какие, — Валерия фыркнула, но послушно опустилась на стул напротив. — Когда она устанет выбирать мне партию? И считать, сколько детей я рожу и в каком возрасте. А? И кем они станут. И как она научит меня всему тому, что умеет сама, когда я уеду в дом своего будущего мужа. Я достаточно у неё научилась, — она недовольно сложила на груди руки, — в первую очередь, держаться подальше от сомнительных идей. И ты ещё делаешь вид, что не знаешь, о чём пойдёт разговор.
Валерия неуютно посмотрела за окно, из которого она ещё совсем недавно прыгала на голову Архипу. Но не в Архипе уже было дело: Эвпатрид не показывался ей на глаза с тех пор, как её навестил сначала этот странный колдун, а потом и отец.
— Она всё погубит. Всё, что у меня есть.
Дочь ещё раз пытливо посмотрела на отца. Он должен понимать.
Луций подпирает рукой подбородок и слушает дочь. Он пытается понять, есть ли хоть капля смысла в её словах.
– То есть дома все в порядке, никто тебя не обижал, никто не пытался с тобой ничего сделать. Мать просто что-то с тобой обсуждает и тебе это не нравится? – подытоживает он. – Поняяятно!
Магистриан проводит рукой по лицу. Потом улыбается и качает головой.
– Сбежать из дома и поехать на лимес искать меня – это по-твоему не сомнительная идея? – спрашивает он. – Из-за чего ты переживаешь? Не выдаст она тебя замуж, пока я не скажу. А думать, кем станут твои дети – это её обязанность, как мне кажется. Как это может тебе повредить или погубить?
Он делает жест рукой, дескать, что не так-то?
– Ну хорошо, сбежать из дома – я еще понимаю, так многие делали хоть раз в таком возрасте. Хотя, по-моему, по отношению к матери это довольно жестоко. Разве она заслужила подобный удар? Сколько тебя уже дома нет, месяц? Ты понимаешь, что она месяц засыпает в слезах с мыслью о тебе?
Луций чувствует, что распаляется, что его руки лежат уже на столешнице и подрагивают почти как у Фейрузы. Он убирает их, сцепляет в замок.
– Но тайком пробраться на корабль? Ну, это же опасно. Где бы ты там пряталась, в трюме с лошадьми? А только представь, что было бы, если бы ты корабль перепутала? Отвезли бы тебя в Галатию какую-нибудь и продали бы в рабство, и мыла бы ты ноги какой-нибудь третьей жене шахиншаха до конца жизни. А я бы даже не знал, где тебя искать. А если бы Архип сегодня тебя не ловить начал, а из лука бы стрельнул? Это все не сомнительно?
Магистриан качает головой.
– Ну ладно, я, кажется, задаю вопросы, на которые у тебя нет ответов. Ты еще хочешь мне что-нибудь сказать, прежде чем я решу, как с тобой поступить?
Звучит-то как... как будто он сейчас приговор зачитает. А ведь это дочь, а не Архип какой-нибудь.
"Зато четко и понятно".
Тамар по прежнему изображала предмет мебели. И ее силы воли вполне хватало на то, чтобы не улыбаться. Пускай между собой все решат, родная кровь, как никак. Но то, что Луций мягко отсчитывает эту глупую девчонку, которая так смешно пыталась ее пугать, было приятно. Аланка не понимала, с чего она вообще решила отправиться в такое путешествие от матери к отцу? Не иначе как, хм, шило в заднице, а может, и в совсем другом месте, совсем рядом с тем, на котором сидят. Тамар надеялась, что солнце и ветер быстро рассеют сгустившиеся черные тучи на синем небе. В смысле, Луций отправит озорницу домой, а она помашет ей рукой "на дорогу".
Валерия слушала проповедь отца смиренно, но совершенно спокойно. Похоже, он не сказал ничего из того, о чём она ни думала бы сама. Она уже успела себя и похвалить, и проклясть не раз за всё то время, что добиралась сюда. И плакала не раз, и улыбалась. И даже поворачивала назад. Только чтобы снова броситься как можно дальше от дома, уверяясь, что так ей будет лучше. Уверенность её с каждым днём только росла.
— Конечно, мать рыдает, — Валерия отметила это холодно. — Но мне-то что с этим делать? Я должна всё на алтарь бросить, чтобы вы двое за меня радовались, чтобы хвастали своим друзьям, в каком богатом доме я живу, и как ваши внуки разбивают друг другу носы за дедовскую спату? А я не хочу.
Она мягко вздохнула, удерживая голос, посмотрела на свои руки. Потом на руки отца. Затем снова заглянула ему в лицо, заставив себя выдержать его взгляд. Пусть видит, что она перед ним не дрожит.
— Стала бы рабыней, ты говоришь. А ты привык считать, я свободная. По закону так. А я шагу не могу ступить без присмотра. И решать ничего не могу. Вы за меня всё решили. Хорошо тебе говорить, что ничего мама без твоего ведома не сделает. Как будто не видишь, что ты тоже часть всего этого. Так привык решать всё за других, что уж забыл, как решать за себя. И знаешь, что? Даже если б Архип меня застрелил, ты бы счёл, что это его ошибка. Или охраны, которая меня не заметила. Но ты и мысли не можешь допустить, будто она могла быть моей. Бред какой, да, папа? Я же ничем не владею, не владею своей жизнью. Ты прав, я бросилась на сомнительную идею. Но она моя, а не твоя и не мамина — впервые у меня есть что-то своё, пусть это и всего лишь глупость.
Она молчала несколько секунд, решаясь, стоит ли ему говорить. На её мирном лице ясно было написано: «дай мне продолжить». Это уже не жалоба балованного ребёнка, папа. Это торги. Давай торговать.
— Я не хочу больше участвовать в этих её планах на мою жизнь. Но говорить об этом с мамой я не могу. Я могу обсудить с ней всё на свете, я говорю с ней, когда мне весело и когда мне больно, ты, может быть, ещё помнишь. Я говорю с ней. Но не об этом, она просто не может меня понять. А ты сможешь. Поэтому ты здесь, а не там, — повторила она недавние слова. — Не дома. Я не хочу там оставаться, в четырёх стенах. Я хочу увидеть мир. Хочу стать философом, учить языки. Хочу узнать, почему я... такая. Хочу пройти по пути Александра до самой Индии, и даже дальше. Я хочу вернуться домой через десять лет и сказать ей: всё не так, мама. Мир не такой, как ты меня учила.
"Ну, не так все плохо," – думает Луций. – "Могло быть и хуже."
– От обвинений матери мы перешли к упрекам отцу в том, чего он даже не совершал, – усмехается Луций. – Замечательно. Итак, ты хочешь путешествовать и считаешь, что это достойная цель, оправдывающая слезы твоей бедной матушки. Прекраааасно! Но я понимаю. Тут действительно есть и моя вина – бывай я дома чаще или не служи во всяких диких местах, я мог бы брать тебя с собой, да. Хотя надо сказать, цели у тебя довольно противоречивые – нигде лучше, чем в столице ты не познаешь ни философию, ни языки. Здесь, на Лимесе – только холод, злоба и опасности.
Он думает.
– Ладно. Что если я приму такое решение. Я сейчас как раз отправляюсь в путешествие до Данаприса, весьма опасное. Сначала мы пойдем морем, затем оставим корабль на берегу и двинемся по суше. Я не могу подвергать тебя всем опасностям этого пути, больше того, моё задание – государственная тайна. Но теоретически – теоретически! – мог бы взять тебя с собой до места стоянки, которое, конечно, будет охраняться. Вообще-то даже это – полное безрассудство, но! – Луций поднимает палец. – Из любого положения можно извлечь выгоду. У меня есть новый помощник, Марк Аврелий Контаренон. Он очень умный, очень знатный, очень начитанный и с хорошими перспективами. Ученик Фемистия между прочим, если тебе это о чем-то говорит. Никаких армейских замашек – достойный римлянин, из старой знати, начитался о республике и рвется служить, вместо того, чтобы прозябать в столице. В общем, хорошие перспективы у юноши. Перфектиссим, но понятно, что если не наломает дров, будет сенатором. Я хочу вас познакомить, ну, не так по-дурацки, как вы уже познакомились, а как подобает. Что ты думаешь об этом?
— Не обижайся, — Валерия улыбнулась в ответ. — Ты, может, не привык, когда тебя упрекают. А мы давно не разговаривали, — она стала серьёзна, как только речь вновь зашла о её «бедной» матушке. — Я оставила ей записку. Она знает, как можно было этого не допустить, но пусть себя не винит, это только подтвердит мои слова. Пусть не думает, что только она за всё в ответе. Хоть она всё равно будет, и это меня раздражает.
Затем Валерия слушала отца. Да, да, так и есть. Противоречивые цели. Пат тоже всегда ей об этом говорит, напоминая, что она вся из противоречий, что хаотичность и своеволие — плохие соседи, и в них главная её слабость. Но и сила, наверное, тоже. Будь она порядочной и послушной, не сидела бы сейчас здесь.
— Я предпочла бы учиться в Александрии. Но для этого мне тоже пришлось бы сбежать из дома, чтобы сперва найти тебя. Даже зная, что ты мог бы согласиться, мама предпочтёт сказать, что нет, и дома мне будет лучше. Мне уже не будет лучше там. Мне тесно в её опеке, я не понимаю, почему ей так важно вцепиться в меня, взять, поставить туда, где ей удобно. Что это? Старость?..
Едва заметно она повернула голову, но глаза выдали её, когда попытались заглянуть за плечо, сообщая Луцию, что дочь не забыла, где сейчас стоит его молодая рабыня. Ничего, пусть слушает. Валерия вернула взгляд отцу, бесстрастным.
— Я только что сказала, что мне не нужен ваш договорный брак, а ты снова предлагаешь мне... Кх-х, — из неё вырвался не то хрип, не то стон. Бросив руки на колени, Валерия сгорбилась над столом, ткнувшись в спинку стула позвонками. Торговаться с людьми тяжело. И тем более с папой. А ей и предложить особенно нечего, кроме своих «сомнительных идей» и угроз о том, что снова сбежит, если только он отправит её домой. Но угрозы она решила припасти на крайний случай. — Ладно, если таково твоё условие.
Похоже, проход до Данаприса у неё есть. А там придётся торговаться снова. Может, к тому времени Марк Аврелий будет на её стороне. Валерия тихо улыбнулась.
— Я согласна.
– Да не спеши, – усмехается Луций. – Я еще условий не назвал. Ты вот говоришь, что хочешь решать сама, ну что ж... тогда пусть это будет действительно решение, а не так, разговорчики. Раз ты считаешь себя уже достаточно взрослой, сделаем все по-взрослому – заключим стипуляцию, устный контракт. Заодно научишься. Обычно он заключается при свидетелях, но мы же отец и дочь, так что, очевидно, никто из нас не будет нести такое дело в суд. Стипуляция заключается очень просто. Я говорю, что обещаю то-то и то-то, говорю, какие ставлю условия, и спрашиваю, обещаешь ли ты их выполнять. Чтобы контракт был действительным, ты должна сказать "Я обещаю выполнять эти условия." И пожалуйста, отнесись к этому серьезно. Других условий я тебе не предложу. Приступим.
Луций встает. Голос у него спокойный, без напыщенности, но говорит он с расстановкой.
– Я, Луций Цельс Альбин, обещаю, что ты, моя дочь, Валерия Цельса Альбина, примешь участие в морском путешествии, которое начинается завтра утром. Я ставлю три условия. Первое: Ты больше не будешь уходить из дома от меня или от матери без нашего согласия. Второе: Отныне и до твоей свадьбы в твоих путешествиях тебя будут сопровождать выбранные или же одобренные мной люди. От них ты тоже не будешь скрываться без их согласия. Третье: По окончании путешествия, если Марк Аврелий Контаренон посватается за тебя и я сочту его подходящим женихом, ты серьезно рассмотришь его кандидатуру, а если ты откажешься либо он не сделает такого предложения – я выберу другого жениха, и этот выбор ты примешь с покорностью, как окончательный. Если ты нарушишь хотя бы одно из этих условий, я накажу тебя как сочту нужным, вплоть до удержания дома взаперти до самой моей смерти. Валерия Цельса Альбина, обещаешь ли ты соблюдать эти условия?
— Ах, вот оно что, — Валерия выпрямилась. Снова положила руки на стол. — А ты любишь заключать эти стипуляции, да? Вот только я не Архип, и из одного страха перед тобой соглашаться ни на что не буду. Но давай посмотрим, — она стукнула по столу ногтем, — первое условие выглядит разумно: я понимаю, что заставила вас поволноваться.
Валерия подозрительно оглядела вытянувшуюся перед ней фигуру отца. В детстве он казался ей выше, он казался ей исполином, нависал на нею, как гора, — а потом склонялся, протягивал к ней руки, и оказывалось, что они тёплые и добрые.
— Сразу за этим ты говоришь о каких-то возможных «путешествиях», это мило, милая надежда, что вы будете меня в них отпускать. Только я бы не сбежала, если бы могла уходить из дома, просто спросив. И я знаю, что этого не будет. Возможно, эти несколько дней в море будут моим единственным приключением, после которого станет, как было. Несколько дней на тесном корабле, полном народу, где я, возможно, даже из каюты выходить не буду — потому что как же так, опасно, на палубе солдаты, вдруг что, вдруг свалишься за борт, вдруг зашибёт снастями, — а после этого всё кончится. Мы приплывём в Данаприс, где твоё обещание будет выполнено, а я буду вынуждена до конца своих дней спрашивать разрешения, как мне жить. Ты выберешь мне мужа, который станет мне указывать после тебя. Удобно, да? Неплохой обмен. И всё это — всего-то за койку на корабле, с которого я уж точно никуда не денусь.
Она снова постучала ногтями по столу, теперь уже нетерпеливо. Что это за сделка такая? Может, проверка? Может, шутка? Отнесись, говорит, серьёзно. Серьёзно! Как будто он делает ей серьёзное предложение!
— Я рассмотрю твоего Марка, надо же какое серьёзное дело. Я только этим и занимаюсь последний год. Одним больше, одним меньше... Но скажи мне вот что: тебе самому не кажется, что предложение не равноценно его стоимости? Ты мне предлагаешь всё тот же контроль над моей жизнью в обмен... на что? На путь через море? И только? И ты ожидаешь, что я не захочу нарушить нашу стипуляцию? Хорошо, это твои условия, и ты не дашь мне других. Но ты мог бы расширить обязательства хотя бы? Тогда я соглашусь. Веришь ты мне или нет, но до Данаприса я и сама добраться смогла бы. Сюда же добралась.
– Я не то что люблю, но опыт показывает, что без них никак, – пожимает плечами Луций. – Но хорошо, я рад, что ты решила обсудить все сразу. Это зрело. Во-первых, с чего ты взяла, что я не буду тебя никуда отпускать? Почему ты думаешь, что мне это зачем-то нужно? Индия, возможно, перебор, но вот в Антиохии, в Александрии, в других городах, безусловно стоит побывать. Но даже и Индия... Просто начинать нужно с обозримых целей, Гай Юлий тоже не в шестнадцать лет Рубикон перешел. Александр не с Индии начинал, к твоему сведению, он там закончил, и очень плохо. А сначала он был солдатом в армии своего отца, и очень хорошим. Во-вторых, почему ты думаешь, что мне выгодно, приятно, или по какой-либо причине нужно, чтобы ты зачахла дома или стала женой какого-нибудь напыщенного болвана? Почему ты думаешь, что твое счастье для меня – пустой звук? Это обидно. Да, я мало бываю дома, но такова моя служба. А ты, вместо того, чтобы ругаться с матерью, могла бы и мне написать. Никогда не делишься со мной тем, что у тебя на душе! Ты хоть в одном письме мне писала, что хочешь куда-то путешествовать, учить философию и так далее? Нет. Твоё решения – это сразу агрессия, "вот вам ваше мнение, подавитесь им, мне на него плевать". На агрессию, девочка, я отвечу агрессией, не сомневайся. Всегда. И такой, что мало тебе не покажется.
Луций говорит последнюю фразу почти сквозь зубы, затем возвращается к нормальному тону.
– В-третьих, я твой отец. Давай пропустим ту часть, где я буду брюзжать, что я тебя зачал, вырастил и накормил. Ладно, ты хочешь, чтобы твоё мнение учитывали. Это понятно, хотя немного своевольно, но, пожалуйста, оставь мечты, что ты будешь всё решать сама. Этого не будет, пока я жив. Решения, куда ты едешь, а куда не едешь, принимать буду я. Да, я буду учитывать твои желания, но пока ты – часть моей семьи, большего не жди. Это видно даже по тому, какую чушь ты только что спорола. Сюда ты добралась, потому что двигалась по территории Империи. По хорошим дорогам, через цивилизованные города, с возможностью всегда сказать: "Руки прочь, я дочь Императорского агента." За лимесом ты бы одна не прожила благополучно и недели. Я не говорю о том, что тебя бы там убили, похитили или изнасиловали – я уверен, что ты бы до этого даже не дожила. Ты бы умерла от жажды и голода или тебя задрал бы медведь. Послушал бы, чья ты дочь, а потом сожрал. Судя по тому, какую одежду ты выбрала для путешествия в марте, ты просто не представляешь, что такое передвигаться в по-настоящему дикой местности. А главное...
Магистриан поднимает руки.
– Что, ну что ты хотела увидеть на этом Данаприсе? Реку? Лес? Диких людей, с которыми даже поговорить не сможешь? Там не философы живут! Там живут племена головорезов, которые ненавидят Рим. Я понимаю, что ты хочешь увидеть все своими глазами, но поверь, не надо совать голову в осиный улей, чтобы догадаться, что это тебе не понравится. На свете есть много прекрасных и удивительных мест, куда действительно стоит отправиться. Я же не против. Но лучше бы выбирать такие, чтобы при этом не сдохнуть. Ты же вот не хочешь поехать в Британию почему-то? Ну так и правильно. Не всякий запретный плод сладок, пойми. Иногда это просто горькая, ядовитая дрянь.
Он качает головой.
– А насчет мужа, знаешь ли, я даю тебе выбор – ты бы была благодарна за это. Мне в моё время выбора не дали. И ничего, как-то пережил. И знаешь, я понимаю, зачем Август так поступил и никогда его за это не поносил, даже в мыслях. Но понимаю и то, как принять это бывает сложно. И я даю тебе выбор, а ты отмахиваешься от меня, как неразумное дитя.
Луций вдруг смотрит на неё с грустью, а потом в стол.
– Мне сегодня доставили письмо, – тихо и медленно говорит он. – В нем было написано, что ты исчезла. А у меня столько врагов. И каждый может быть опасен для тебя. Я такое... Ммм... – издает он звук, как будто внутри что-то колет.
Он смотрит на неё.
– Да, путешествия опасны. И поэтому их я буду контролировать. И да, свадьба – это очень важно и играет роль не только для тебя, но и для меня, для твоей семьи, для братьев. И поэтому её я тоже буду контролировать. Будут у тебя хорошие идеи – я к ним прислушаюсь.
Он выдыхает.
– Что ты там расширить хотела? Ну, давай, если хочешь, установим какие-нибудь разумные места для путешествий. Александрия пойдет?
— Я знаю, — Валерия кивнула одновременно на всё. — Я просто...
Она не могла даже осудить этот его выпад в ответ на её «агрессию». Валерия правда сделала ему больно — и поняла это по его лицу, когда Луций сказал про письмо. Она и хотела, конечно. Хотела уколоть, а когда это произошло, вдруг поняла, что чуть не пронзила. Что бы с ним стало, если бы она и правда пропала без вести? Перетряхнул бы всю Империю, чтобы её найти? Смирился бы? Кого бы винил? Себя? Мать? Лимес? Рим? Не уж нет. И уж точно не её саму.
— Просто... — она сглотнула, пытаясь промочить сухость в горле. — Ты говоришь обо всех этих прекрасных местах. И всё это так разумно. Но мне некуда было больше пойти... только сюда. В осиный улей. Понимаешь ты? И я не выбирала эту одежду. Она... не моя. Моя старая совсем испортилась.
Говорить о том, что старая была ничуть не теплее, сейчас было не обязательно. Валерия только сделала такую гримасу, мол, выживала как могла. И уж точно не пользовалась его именем, чтобы проходить посты и ворота.
— Я же сказала, что присмотрюсь к твоему Марку, хватит, — Валерия опять приняла защитную позу, сложив на груди руки. Ей начинало казаться, что она уже не знает, куда их деть, как будто её и правда поймали на воровстве. — Хватит про свадьбу. Ты представишь нас, а дальше я сама разберусь. И я буду серьёзна, как ты просил, если ты правда готов пойти на небольшие уступки для меня. Александрия, Антиохия — это здорово, но ведь это потом, да? А сейчас? Ты хочешь, чтобы я сидела под охраной в порту? В лагере? Почему я не могу отправиться с тобой? Я хочу посмотреть, как ты работаешь. Я хочу научиться. И Марк будет с тобой тоже, верно? Это хорошая возможность нам сдружиться. Ты говоришь, надо начинать с малого: я могу тебе помогать. Во всём. Хорошо, Александр начинал со службы в армии своего отца. Чем я хуже?
Луций внутренне содрогается при мысли, что Валерия будет ему помогать.
Он очень тяжело вздыхает.
Нет, он не хочет ей рассказывать, как он работает.
– Может, не ты. Может, я хуже, – говорит он после паузы. – Я не Александр, и у меня нет многотысячного войска. У меня тут тридцать желторотиков, один толковый ветеран и пара бестолковых варваров. И вот Тамар еще. Маловато для покорения стран и континентов. И я не знаю, как нас там встретят. Может, мы высадимся, а в нас сразу стрелы полетят. Не даю тебе обещаний, которых не могу сдержать, вот и всё. Не знаю, как там будет.
Он вдруг злится. "Сама она разберется!" Она, которая могла становиться невидимкой, попалась деревенскому дурню.
– Я почему за тебя так беспокоюсь. Ты же ничего про нас не знаешь. Небось думаешь, что эта "невидимость" дурацкая – благословение или дар. Бедная моя девочка. Это проклятье. Я не знал, что оно передается в первом поколении, мне говорили, раз в несколько поколений. Да я вообще!..
Лицо его на мгновение ожесточается.
– Да не знал я вообще ничего. Пока меня не убили. Вот! Смотри!
Он отодвигает тогу так, чтобы видно было шрам напротив сердца.
– И знаешь, что я узнал? Я узнал, что для таких как я, для таких, как ты, там... особый ад. Просто так. Ни за что. За то, что мы есть. Там...
В этот раз лицо Луция дергается, его на мгновение перекашивает гримаса то ли отвращения, то ли ужаса.
– Я не смогу описать тебе, как там. Я не поэт, да там и не поэзия нужна. Но знаешь что? Представь, что тебя пытают и ты умираешь на пытке. А потом попадаешь туда и думаешь только об одном: "Господи, почему я не прожил на пыточном столе еще хотя бы минуту, прежде чем сдохнуть! Верните меня туда! Верните хоть на минуту." Что-то в этом роде. Я выбрался оттуда чудом, так получилось, но тебе такую возможность вряд ли дадут. А я... я не знал, что ты тоже... Прости, не хочу тебя пугать, но не могу уже молчать.
Он молча разглядывает свои руки.
– Говорят, – начинает он размеренно, – что можно избавиться от проклятья. Говорят, если вести праведную, хорошую жизнь, то можно. Но для меня было уже поздно, я узнал всего несколько лет назад. А ты... ты хочешь мне помогать. Ох, дочь, не берут на такую службу праведников! И мой тебе совет – завязывай с глупостями. Не рискуй зря, ради чепухи. Рискуй только ради чего-то стоящего. Не ради дурацкого Данаприса. Потому что цена – очень высокая, а надо прожить долго, чем дольше, тем лучше. Там кроме воспоминаний ничего хорошего уже не будет. И я об этом думаю, когда говорю, что хочу всё контролировать. Не потому что я злобный вредный старикашка. Хотя, может, я и правда злобный и вредный? Ну, может и так. Только пока не старикашка, и пока силы есть, я тебя буду ограждать от опасностей. Всеми средствами.
Он проводит рукой по лицу.
– Но твою просьбу я исполню. Хочешь посмотреть, как я работаю? Покажу обязательно. Сомневаюсь, что тебе понравится, ну да ладно. А пока скажу вот что – мне сейчас некогда тебе все с начала до конца рассказывать про нас. Но у тебя на корабле будет библия. Прочитай в книге Бытия про нефилимов, внимательно прочитай. И еще откровение от Иоанна. Потом обсудим. Ну, и с Марком можешь обсудить, хотя он не в курсе, конечно. И не пользуйся ничем нечеловеческим, если твоей жизни не угрожает смертельная опасность. Люди могут не понять и сожгут тебя. И всё, конец.
Луций играет желваками. Может, представляет, как это происходит, а может, думает о чем-то другом.
– Ладно. Я вношу про Александрию и Антиохию, поездки до твоего замужества. И перезаключаем. Идет?
Тамар не нравились все эти торги. Она вообще, когда сопровождала Луция на его многочисленных переговорах похожих на обычные разговоры ни о чем, и разговорах, которые оказывались переговорами, часто и быстро теряла смысл слов. Запутанных, непонятных, со вторыми и третьими смыслами, темных, как лесная чащоба после вольной степи и извилистых, как след ползущей змеи. Причем этим страдали и римляне и персы и евреи и армяне. Нет, конечно, обычные легионеры были простыми парнями с простыми и незамысловатыми желаниями, вот только Луций-то общался совсем не с ними, им он просто приказывал. Вот и сейчас отец и дочь плели словесную паутину, а она злилась, ну, немного. А ведь в их священной книге было написано, Тамар не могла процитировать точно, но смысл был простой, "будет слово твое да или нет, остальное от лукавого". Но даже лучшие из римлян, оставались римлянами, волка не переоденешь в собачью шкуру. И, пока все шло в тому, что эту "желающего странного" колдунью, Луций возьмет с собой. И она будет мозолить ей глаза и раздражать еще весь морской путь. Вот только и Валерия, и Луций, который прекрасно понимал опасности Лимеса, но умом, а не душой и не шкурой, кое-что не учитывали. Пришлось Тамар вмешаться. Хоть она сильно этого не хотела. Вот только ее мужчина уже достаточно страдал. И она не хотела, чтобы к этому добавились страдания от потери дочки. Пусть она и была дерзкой и кусачей волчьей сучкой.
Поэтому Тамар дождалась небольшой паузу в разговоре, пока Валерия обдумывала новые условия и вмешалась. – За дневной переход алан с полным вооружением одвуконь легко делает семьдесят mille passus в день. Если торопится, то больше. Вряд ли хунну хуже. Мы пойдем вперед. А они легко могут оказаться сбоку и сзади. Лагерь не будет безопасным местом. И корабль не будет.
Луций смотрит на Тамар очень устало.
– Хватит! Я тебя выслушаю, когда сочту нужным.
Мысль о том, что Валерию безопасней оставить здесь она оставила додумывать Луцию. Всегда хорошо, когда мужчина сам принимает правильное решение. Нужно только его немного подтолкнуть в нужную сторону. И фразу, что Валерию не убьют, зато она научится доить коз и кобылиц, Тамар проговорила про себя, не пустила на язык.
Тамар кивнула стриженной головой в ответ на слова Луция и снова замолчала. Можно это обсудить и потом, в постели.
Сложно было оторвать взгляд от шрама на отцовской груди, даже когда его снова скрыла ткань. И сложно было подавить рвущийся наружу возглас — удивления, испуга, сочувствия. Боли.
— Больно было? — только и сказала она, неспособная сразу осмыслить всё, чем отец поделился с ней. — А сейчас? Сейчас болит?
«Мне жаль, — ей так хотелось поделиться этим. — Мне жаль, что ты не знаешь».
Кажется, время, которое им нужно было провести вместе, безвозвратно утеряно. Время, за которое он бы объяснил ей всё, а она показала ему, зачем так рвётся на край мира. Он ничего о ней не знал, считая, что может устроить её жизнь в Константинополе или где бы то ни было ещё, и она будет счастлива там. Для девочки, которая видела, как плетутся сны, которая танцевала с духами в иных мирах, проводники и друзья которой — посланники ангелов и богов, ни одно место в Империи и ни один людской союз не принесёт удовлетворения и счастья.
Может, она безумна? Общается с выдуманной птицей и думает, что умеет становиться невидимой. Тогда неудивительно, что Архип легко её поймал.
Может, безумен отец? Побывал на краю гибели и в бреду увидел ад. И может, библия только подкрепляет его бред, а молитвы Афродите и её укрепляют в безумии всё сильнее?
А может, они уже в аду, просто не понимают? А если нет, то как же им прожить праведную жизнь? Кто ей объяснит, кому верить?
— Я верю, папа, — всё равно тихо добавила Валерия. — Я верю тебе.
Магистриан не спрашивал дочь об этом, но сейчас это нужно было прежде всего ей. Она благодарно улыбнулась, когда он сменил тему и продолжил, как ни в чём не бывало. Да, стипуляция. Сейчас им нужно договориться о главном, а со странностями они решат все вопросы потом. После того, как она выполнит своё первое задание и узнает о себе больше.
— Александрия и Антиохия, поездки до моего замужества, вноси, — повторила она за отцом, поднимаясь и наградив встрявшую Тамар громким смешком. — И что я могу сопровождать тебя в работе и помогать по мере своих сил и на твоё усмотрение. Идёт.
– Больно? Нет, чепуха, – отвечает он вдруг вполне серьезно.
"Показал слабость, показал, что у тебя гора на плечах. И все. И поехало. И тут же окажется, что тебя пожалеть надо. Да не меня надо жалеть. Меня уже пожалели, когда после Мурсы башку не отрубили. Спасибо. Наелся я такой жалости."
– Хорошо, что веришь. Тебе же лучше. Теперь давай балаган закончим. Хочешь быть солдатом? Солдаты подчиняются приказам и не задают вопросов, их ценят за это, а не за храбрость. Храбрость – это так, для красивой истории и венка. Запомни. Ну и раз на моё усмотрение, то и вносить нечего. Что на моё усмотрение – то на моё. Будет нужно – поможешь. Нет – лучше не мешай. Я не горшки леплю. Я обманываю и убиваю людей. Всё.
Луций повторяет условия слово в слово.
– Я, Луций Цельс Альбин, обещаю, что ты, моя дочь, Валерия Цельса Альбина, примешь участие в морском путешествии, которое начинается завтра утром. Обещаю, что до замужества ты совершишь поездки в Александрию и Антиохию. Я ставлю три условия. Первое: Ты больше не будешь уходить из дома от меня или от матери без нашего согласия. Второе: Отныне и до твоей свадьбы в твоих путешествиях тебя будут сопровождать выбранные или же одобренные мной люди. От них ты тоже не будешь скрываться без их согласия. Третье: По окончании путешествия, если Марк Аврелий Контаренон посватается за тебя и я сочту его подходящим женихом, ты серьезно рассмотришь его кандидатуру, а если ты откажешься либо он не сделает такого предложения – я выберу другого жениха, и этот выбор ты примешь с покорностью, как окончательный. Если ты нарушишь хотя бы одно из этих условий, я накажу тебя как сочту нужным, вплоть до удержания дома взаперти до самой моей смерти. Валерия Цельса Альбина, обещаешь ли ты соблюдать эти условия?
Голос его звучит глухо и устало, но чувствуется, что слова он обдумал заранее и не путается.
— Я обещаю соблюдать эти условия, — голос Валерии прозвучал громко и отчётливо. Может быть, чуть громче, чем требовала обстановка небольшого кабинета, где заключалось первое её серьёзное соглашение. Но это же неплохо? Ну, для солдата-новобранца. — Теперь что?
– Теперь всё, – говорит Луций. – Стипуляцию заключили. Теперь так, детали. Во-первых, у меня есть два корабля. Я собирался взять один, но возьму оба. Поедем на втором – для безопасности.
"Придется раскошелиться на провизию, но для безопасности родной дочери – не вопрос," – думает он.
– Объясняю. Лусория быстрее и поменьше, чем либурна, если нападут пираты – сможем отойти на безопасное расстояние, а они примут бой, потому что атаковать будут больший корабль – больше добычи. Кроме того, со мной в поход едет некая Фейруза Аль-Лахми. Очень темная личность, которая проявляет к тебе интерес. Я пока не разобрался, почему, а что от неё ждать, мне непонятно. Да и, честно говоря, что от тебя ждать, не совсем понятно. Если не приведи Господь она попробует на меня через тебя давить... может у нас с ней некрасиво все получиться. Поэтому так сохраннее. Во-вторых.
Луций усмехается.
– Воспользуюсь сразу же вторым условием. Наверное, возьмем с собой Марка, чтоб тебе было нескучно, и Тамар. Подумаю. Но Марк – человек умственного труда, а Тамар – мой телохранитель. А тебе нужен свой. Поэтому есть тут в городе один агент, что называется, на дослуживании. Как настоящий агент он карьеры не сделал, поэтому протирает тут штаны, строчит отчеты под прикрытием. Гай Кальвин Эфиций. Я его сдерну сейчас с места. Он будет тебя сопровождать и защищать. Сильно стеснять не будет, разве что в случае крайней необходимости. Он вообще бодрый мужичок такой, в армии служил, с оружием умеет обращаться. Просто не повезло ему один раз, а выкрутиться не смог, вот и не задалась карьера. А так бдительный. Есть такие люди: бдительные, но никогда выше супернумерария не поднимаются. Серьезно, не осложняй ему жизнь. Для него это последний шанс достичь чего-то большего, чем изображать торговца горшками в забытой всеми дыре и писать бумажки, которые никто не читает. Будь немножко милосердна. Что еще?
Он вспоминает.
– Ах да! Куплю тебе утром рабыню и нормальную одежду. Рабыню чтобы там за прической следить, да и просто чтобы было кого послать по мелкой надобности. Если очень хочешь... Фух... Ты же у нас все решать хочешь... Слушай, не против, если я сам их выберу? Я знаю, знаю, что ты сама хочешь все решать. Но отплыть надо пораньше, некогда долго возиться.
Луций выглядит измученным.
— Фейруза? Почему... ах, — Валерия удивлённо вскинула брови, чуть не упустив, что отец сам не знает, почему она так интересна этой Фейрузе Аль-Лахми, и только что это подтвердил. Кажется, это здорового его насторожило, и Валерия поспешила заверить: — Я буду с ней настороже, когда мы причалим.
Так странно. Казалось, их с отцом первая встреча случилась совсем недавно, но столько всего уже успело произойти. Пат не сообщал ей ни о какой подозрительной Фейрузе. Почему отец назвал её «тёмной личностью»? Как-то это слишком... расплывчато и загадочно для него, Валерия скорее ожидала бы более однозначной оценки. И где Эвпатрид пропадает, почему его до сих пор нет? Ведь не могло же так быть, что... что... В затылок тонко укололо чувство растерянности. Страха. Она ведь не такая же, как они, эта Фейруза? Пат ведь не мог ей попасться? Это объяснило бы... Это бы всё объяснило — но Валерия не желала верить такому объяснению.
— Я... Да, — она задумчиво кивнула, прежде чем снова опуститься на стул. — Я об этом и говорю, я согласна. Если хочешь, чтобы мы с Марком тесно пообщались, то где найти условия лучше, если не в тесноте лусории, верно? Да и времени у меня немного, не хочется терять его зря, — ожидал ли Луций или нет, в этот раз его дочь не проявила и намёка на сарказм или недовольство. Стипуляция заключена, она её сама скрепила, так что куда уж тут рыпаться, но похоже, что из отпущенного ей срока до маячившей на горизонте свадьбы Валерия теперь решила выжать максимум. — Конечно, выбери рабыню на свой вкус, — она дёрнула плечом, за которым стояла Тамар, — только посмышлёней, не полную дуру, чтобы самому простому не приходилось учить. Ну, как ты умел дома.
Бдительного, но неудачливого вояку Валерия никак не прокомментировала. Только пожала плечами в ответ на просьбу быть милосердной: «это уж как получится, пап».
— Осталась одна вещь, которую я хочу понять, — Валерия ткнула пальцем за спину. — Она, видимо, всё уже знает?
«Оттого такая важная, что лезет в наш договор без спросу? И забывает называть тебя господином, а меня госпожой и подавно? И ты ждёшь подчинения от меня — но не требуешь от неё?»
Столько всего ей хотелось сказать, но распинать отца перед рабыней было бы странно. Тот своей же Тамар приказал бы её высечь — и был бы десять раз прав. Но что это такое? Что это? На что это похоже? На то, как что-то вышло из-под контроля. И этим чем-то её отец, по всей видимости, в полной мере уже не управляет.
— Ты ей очень доверяешь. Это на тебя не похоже.
«А ты сама-то знаешь, похоже — это как?»
– Я рад, что ты меня понимаешь, – кивает Луций.
Выслушивает остальные вопросы.
"А девочка-то права. Казалось, Тамар можно жечь огнем и колоть железом – не скажет. А увидела брата – и чего-то там ему наболтала. Ключик найдется к каждому – тут она права. Но это, в общем, и не такая великая тайна."
Усмехается.
– Она знает столько, сколько ей положено, чтобы меня охранять. Марк знает столько, сколько ему положено, чтобы мне помогать. Я знаю столько, сколько мне положено, чтобы выполнять мое задание. И так далее.
"Проснись, дочь. Мир – это иерархия. Не свободен никто."
– Доверие – не зло, и не благо. Доверие – это соль, его бывает слишком много и слишком мало. А то, что не похоже на меня... что ж, я могу быть только рад твоим словам – значит, с годами я не стал предсказуемым. Теперь, если мы закончили, Тамар проводит тебя в команту, в ту, справа по галерее, и будет стоят на страже, пока я не пришлю караульных. Опасность вроде миновала, но знать наверное нельзя. Ещё я пришлю кого-нибудь из рабов, чтобы ты могла умыться. Пусть останется у тебя в комнате на случай, если что-то понадобится. Наберись сил, морские путешествия с непривычки выматывают.