- Адельфий, - сказал Луций, чуть помедлив. - Мне доложили, что когда ты вернулся в лагерь, ты был серьезно ранен, но сам, по своему желанию отправился первым делом лечить меня, а не ухаживать за своей раной. Когда в битве воин бросается закрывать своим телом полководца, все восхваляют этот подвиг. Когда то же самое делает врач - всем плевать. Когда в битве воин проявляет храбрость, но его сноровка или тело подводят его, никто не думает его упрекать. Если же искусство врача оказывается недостаточным, все спешат обвинить его в кознях и нерасторопности. Я хочу, чтобы ты знал, что я могу оценить первое, и не вижу твоей вины во втором. Я вижу, что ты до сих пор не оправился от своей раны, а значит, она серьезна. Я не врач, но и так понятно, что раненому в первую очередь нужен покой. Я распоряжусь сделать для тебя носилки, чтобы рабы носили тебя, пока ты сам не решишь, что вставать на ноги тебе безопасно. До тех пор ты должен беречь себя и не напрягать свое тело без надобности. Это мой приказ. Второе. Может статься так, что из-за этой раны или другой, полученной на службе, ты потеряешь возможность заниматься врачеванием. Я хочу, чтобы ты имел в виду, - Луций поднял палец, - в этом случае ты не окажешься выброшен на улицу. Ты сможешь жить у меня в доме до конца дней и не знать никакой нужды.
Магистриан едва заметно нахмурился.
- Но сейчас мне нужна твоя искренность. Вспоминай, что именно тебе говорила Эйтни Британка. Она объявлена в розыск и на её судьбе это не скажется.
"А на твоей может," - говорил его взгляд.