Ошарашенный неожиданной отповедью, Эмбрин отпрянул, выставив руки ладонями вперед в знак примирения. Он в недоумении посмотрел на подошедшую вразумить Эвелину Ариэль, но ее слова были, как всегда, полны спокойной мудрости и умиротворения. Подействовало это своеобразно – ему пришлось выслушать новую тираду, которую он предпочел бы не слышать. Но худой мир лучше доброй войны, а им еще делить немалый путь вместе. Он склонил голову к плечу, тряхнул гривой, улыбнулся и осторожно взял протянутую руку.
— Конечно, госпожа Эвелина. Прости меня, мне не следовало тебя касаться, — словно в подтверждение этих слов, рукопожатие вышло коротким и вялым.
Паладин улыбался как обычно, и голос его был полон дружелюбия, но он не мог не заметить этой волны искренней неприязни, окатившей его с ног до головы жгучим холодом. Этого он не ожидал. Должно быть, он по недоумию сказал что-то не то, или сделал что-то не то, или... родился кем-то не тем? Неважно. Он привык к теплым отношениям между теми, с кем делил пролитую кровь и смертельную опасность, но – чужая культура, чужие обычаи. Чужая душа. Граница очерчена, и он будет уважать ее. Но в одном паладин остался непреклонен, его чувство справедливости требовало удовлетворения.
— И все же, ты была несправедлива к Моргейн, — Эмбрин упрямо вскинул голову, жесткая линия пролегла по скулам от напряженной челюсти, — Ариэль права: мы не зашли бы так далеко без нее живыми.