[✓] Восставший | ходы игроков |

Трясётся лестница: бегут по ней туши. Ты стоишь. Думаешь: куда бежать? Берёшься за ручку двери. И разворачиваешься резким рывком, сдавливает локоть болью. Один - уже здесь. Стоит в лестничном проёме, держит тебя, мешает другим пройти. Смотришь с секунду на неторопливо сползающую по его носу каплю пота. И бьёшь. Резко, кулаком, в переносицу. Затем ногой. В грудь. Всхлипывает бугай. И со свистом, похожим на звук спускаемого шара, летит вниз. Грохот. Крики. Мат. Ты всегда весьма посредственно играл в боулинг. Но в этот раз, похоже, страйк.

Мужчина замер, предпринимая лихорадочную попытку найти выход из безвыходной ситуации. Благодаря безграничной паранойе хозяина дома, решётки, призванные предотвратить вторжение злоумышленников извне, для Аллена превратили спальню Баттерза в настоящую клетку.
Пользуясь выигранным временем, Джон выскользнул назад в коридор и примерился к чердачному люку. Если спасение где-то по-прежнему было, то скрывалось оно именно тут.

Тянешь шнур, опускается лестница. Поднимаешься в темноту.
Пыль. Паутина. Затхлость. Старые вещи. Конус лунного света, проникающий сквозь небольшое (но способное пропустить человека) слуховое оконце. Звёздное небо: пока ты воевал и мылся, прояснилось.
Уже не крики, командный голос под тобой. Стихает хаос. Новые шаги - теперь неторопливые, осторожные. Два пути: вверх и вниз.

Чердак встретил пыльной затхлостью паутины и обещающим спасение светлым проёмом небольшого окна. Шум позади постепенно утих – кто-то явно всерьёз взялся за организацию тупоголового стада преследователей. Джон самодовольно ухмыльнулся в полумраке – на этот раз его расчёт оказался более верным: до последнего возможного выхода Батерз со своими решётками всё-таки не добрался.

Мужчина бросил быстрый взгляд на чердачный люк, бесстрастно отмечая бессмысленность любых попыток его заблокировать и двинулся вперёд быстрым шагом. Вездесущая паутина липла на волосы и лицо, натягивалась тонкими серебристыми нитями между пальцами. Когда-то Джон опасался этих безобидных сетей и откровенно недолюбливал их восьмилапых хозяев – сейчас же прежние фобии казались чем-то смешным и нелепым, подобно тому, как он сам казался себе лишь бесплотным призраком, чужаком в этом полном жизни и бессмысленного насилия мире.

Он подошёл вплотную к небольшому слуховому окошку, погрузившись в воспоминания. Вместо отрывистого лая команд внизу, ему чудился мелодичный смех дочери – именно такой, каким он слышал его в последний раз. Именно тот, который уже больше никогда не услышит.

Она любила смеяться. По любому поводу (и без оного). Сжимаешь зубы. Бесполезные воспоминания: прошла та жизнь, поросла могильной травой. Полезные воспоминания: они делают тебя злее.

Уверенный в недоброй судьбе дочери, подходишь к окошку. Раскрываешь (не без труда: присохла, приржавела рама). Вдыхаешь: свежий, чистый, пьянящий воздух прошедшего дождя.

Выстрел. Прокатывается по дереву перекрытий, поднимает облака пыли, заставляет звенеть (навевая очередные воспоминания о смехе дочери) покрытый паучьим шёлком металлический мусор. Слушаешь ночь. Ещё один хлопок. Пауза. И ещё один. И ещё.

Громыхнуло внизу. Два выстрела, едва не слившиеся в единое гулкое эхо, позволяли предположить в стрелке Батерза с его верной двустволкой.
Джон замер у не без труда распахнутого окна, полной грудью вдыхая дождь и наслаждаясь отрезвляющим ночным воздухом. С некоторым сожалением он подумал о добродушном, в общем-то, старике. Старике, который просто проявил снисхождение и впустил в свой дом не того человека. Аллен понадеялся, что старому ветерану хватит опыта и закалки, но на помощь ему, конечно, не поспешил.

Внутри мужчины умерло что-то, что отвечало за сострадание. Следом за ним в бездну отправились совесть и чувство вины. Единственное, что мог пообещать Джон сварливому ветерану – это то, что он доберётся до действительно виноватого во всём этом выродка.
Аллен сел на подоконник и высунулся наружу, оценивая и пробуя на прочность влажную крышу.

Высовываешься. Оцениваешь. И вылезаешь.
Металлическая крыша. Скользкая от прошедшего дождя, наклонная. Неверное движение - и ты внизу. К слову, если не считать кустов живой изгороди, способных смягчить падение, благоприятных мест для спуска нет. Зато есть гаитянин.
Стоит, так и не сдвинувшись со своего места возле фургона. Смотрит на тебя. И (не видишь, чувствуешь) улыбается. Он рад тебе. Чертовски. И от радости этой тебе становится мерзко. Гадливо. Будто ты - слизняк.

Джон вдохнул полной грудью ночной воздух, такой свежий и переполненный озоном после дождя. Он уже выкинул из головы старика Баттерза, переместив того в разряд способной на некоторое время задержать основную массу преследователей расходной приманки.
Мужчина застыл на краю наклонной трапеции, рискуя в любую секунду поскользнуться на черепице, и вперил ответный взгляд в гаитянина. Обходной манёвр, по всей видимости, провалился. Джона заметили и, даже более того, крыша теперь представлялась ему ловушкой, безопасно спуститься с которой возможности не было.
Аллен не двигался – несколько секунд он с ненавистью буравил взглядом самодовольную физиономию чернокожего выродка, после чего посмотрел вниз. Высоко. Джон не чувствовал страха перед падением, но резонно подумал о том, что будет, когда до него, беспомощного, с переломанными конечностями, доберутся гаитянин и его люди.

Аллен смотрел на мерзко ухмыляющееся лицо нейтановского шакала и чувствовал, как каждую клеточку его тела снова пронзает лютая злость. На смену крыше, ночи и одиноко стоящему перед домой фургону, вновь пришла картина из гостиной соседнего здания.
Искажённое похотью лицо Нейтана.
Страх, боль и непонимание в глазах его девочки.
Тело Джессики на полу в неестественной позе. И, конечно же, он.
Бритый верзила, помещавший Аллену добраться до Нейтана. Не давший миролюбивому профессору возможности вырвать Нейту кадык из его мерзкого горла.
Со всей ясностью пришло осознание – ведь это он, именно этот тип, прикончил Джона тогда.
И он, по всей видимости, ещё не понял, с кем снова связался. Помнит ли вообще этот выродок ту прошлогоднюю ночь? Терзает ли его совесть хотя бы по праздникам?

Аллен моргнул, осознавая, что его трясёт от обиды и ярости. Что всё его тело пронизывает одно единственное желание. Он резко опустился на корточки, проверяя на прочность водосточную трубу, опоясывавшую кромку крыши частного дома.
Если гаитянин что-то забыл, то он, Джон, с наслаждением ему это напомнит.

Уменьшаешь высоту. Спрыгиваешь на столь заботливо подстригаемую Баттерзом изгородь. Отдаются ноги болью. Трещат (хотя, наверно, это ветки). Но выдерживают. Крепок ты, могуч. В прошлой жизни так просто не отделался бы.

Застреваешь в кустарнике. Выбираешься, выламываешься. И смотришь на гаитянина.

А он улыбается всё шире и идёт к тебе.

Спрыгнул. С болью, с оглушительным треском. Плевать – недавняя боль после залпа Баттерза была гораздо сильнее. Или после стычки с теми панковатыми малолетками. И та, и другая ни шли ни в какое сравнение с той, что бушевала, постоянно нарастая, внутри.

Вывалился из кустарника. Руки-ноги целы, а большего Джону сейчас и не нужно. Гаитянин неторопливо наступал с мерзким оскалом, который, судя по всему, можно было трактовать как насмешливую ухмылку.

А вот Аллену не до смеха. Ему совершенно, вот совсем не смешно. Забыв об явном физическом превосходстве противника, он начинает идти навстречу. Сперва неуклюже, приступая на отбитые пятки, но с каждым шагом – всё более решительно и уверенно.
Пока остальные парнишки заняты Баттерзом и обыскивают дом, у него, Джона, есть немного времени, чтобы осуществить свою небольшую вендетту.

Мелькнула на задворках сознания паническая мыслишка. Разве он хотя бы в теории способен справиться с этим чёрным громилой? Возможно ли победить подобную гору мышц на чистом характере, без бойцовских навыков и отточенных годами тренировок рефлексов?
Мелькнула, и была тут же подавлена. Терять, в любом случае, нечего.

Джон шагал навстречу, медленно доставая цепь из кармана. Наматывая с тихим бряцаньем звенья в несколько оборотов на правую руку. Он не боялся. Когда-то давно разучился бояться.

Он не нападает. Подходит спокойно. Со всё той же улыбкой позволяет тебе ударить. Бьёшь.

Как глыбу каменную. Впивается железо в плоть, сдирает мясо с кулака. А ему хоть бы хны. Стоит. Лыбится. Ни кровинки, ни ссадины на эбонитовом лице. Проводишь двойку. Тот же результат.

Его жёлтые зубы блестят в пробивающемся из окна свете. Запах изо рта сшибает с ног. Он вдруг выбрасывает руку, хватает тебя за горло. Чувствуешь: нечем дышать. Чувствуешь: летишь. Ступни не находят опоры. Слёзы выступают на глазах.

Он склоняет голову и глядит на тебя с видом энтомолога, поймавшего особо интересное насекомое.
- Смотрите, кто вернулся. Неожиданно, неожиданно.
Он не удивлён. Ты сомневаешься, что он вообще что-то чувствует сейчас: под маской его удовольствия ты видишь пустоту, холодную, ледяную бездну безразличия. И он знает тебя, в том ты уверен. Его голос - густой и низкий баритон. От таких сходят с ума молоденькие девочки и меломаны. В первый раз слышишь его.
- Что же делать с тобой? - спрашивает. И резко встряхивает рукой.

Боль. Хруст. И темнота.

**********

- Это он, - голос, тот же, что и предшествовал твоему забытью, возвращает тебя в сознание.
Вздох. Можно назвать его "судорожным".
Прохлада стали у виска.
Ты открываешь глаза и видишь Нейтана.
Заросшего космами, небритого, судя по запаху - бухого.
А он видит тебя.
Смотрит. Не моргает. Ещё и под кайфом: зрачок во всю радужку.
Ты лежишь. Обездвижен: связан.
- Будь аккуратен, - где-то за пределами видимости говорит гаитянин.
А Нейтан молчит. Он дышит ртом и смотрит на тебя.

На характере, значит. Размашистый удар с правой – есть. Добивающая двойка в челюсть – присутствует. Всё проходит на удивление безупречно – громила даже не пытается блокировать сокрушительные удары. Вот только вместо брызг крови, стонов и поверженного противника – всё та же невозмутимо-насмешливая скала. Аллену не так часто приходилось драться в прошлой жизни, однако кое-какие правила боя он всё-таки выучил. В частности – то, что после такой серии ударов этот тип не должен был невозмутимо стоять на ногах в той же позе.

Мысль о том, какого чёрта здесь происходит, была грубо прервана, когда на горле Джона сомкнулись холодные пальцы. Одной рукой его бесцеремонно вздёрнули в воздух, словно невесомую плюшевую игрушку – он вдруг почувствовал себя маленьким и слабым солдатом, рискнувшим бросить вызов кому-то типа киношного Халка.
Пальцы Аллена тщетно елозили по запястьям убийцы – не в силах сделать хоть что-то осмысленное он, задыхаясь, просто драл ногтями грубую кожу. Резкий толчок и одинокая мысль, пульсирующая в воспалённом от недостатка кислорода мозгу. Мысль о том, что, по всей видимости, теперь этот выродок убьёт его дважды.

Выныривал из темноты Джон с некоторым недоверием. Морально готовый снова обнаружить себя погребённым заживо в новом гробу.
Реальность оказалась несколько прозаичнее. Не без труда разлепив слезящиеся глаза, Аллен уткнулся мрачным взглядом в совсем близкое и от того ещё в большей степени ненавистное лицо Нейтана.
Полностью осознавая собственную беспомощность и слыша над головой низкий баритон гаитянина, Джон всё же нашёл в себе силы недобро оскалиться. Вот он, Тейлор. Теперь совсем рядом. Какой-то неопрятный, заросший. Судя по разросшимся непомерно зрачкам – ещё и под кайфом.
– Ну здравствуй, Нейтан, – прохрипел Аллен, осторожно прислушиваясь к собственным ощущениям. – Надеюсь соскучился?

Джону хотелось разорвать верёвки одним мощным рывком. Вскочить на ноги и придушить этими самыми верёвками гаитянина. А потом… Потом заняться непосредственно Нейтаном.
Его едва заметно трясло от злости, но на этот раз Аллен сдерживался. Короткая стычка с чёрным верзилой отрезвила его, заставила вновь поверить в свою уязвимость. Не имеет значения, скольких бандитов он убил прежде, ведь, в конечном итоге, он всё-таки проиграл.
Поэтому Джон запрятал свою ненависть глубже. Ему показалось, что пришло время немного пораскинуть мозгами.

Он трогает тебя пальцем. Раз, другой, третий. Лоб, нос, щека. Будто силится поверить, но не может.
Ты говоришь. И он светлеет лицом. Выдыхает:
- Да!
Севший с вашей предпоследней встречи, ещё более прокуренный голос. Ощущение металла у виска исчезает. Стук: что-то тяжёлое падает рядом.
А Нейтан вдруг хватает тебя за плечи, усаживает (в открывшемся пространстве замечаешь богатое убранство пентхауса и рванувшего к вам гаитянина) и прижимает к себе.
- Да! Да! Джон! Здравствуй!
Не впиться в горло - слишком крепки объятия, нет в них свободы. Можно укусить тыл шеи, но вреда это, знаешь, большого не принесёт. А вот ухо... Оно искушает. Упираешься в него носом, пытаешься сморгнуть залезшие в глаза космы.
- Я... Я виноват, Джон. Прости меня. Я думал, ты мёртв. Я... Прости меня, Джон! Как ты выжил?
- Достаточно, - вступает гаитянин. В этот миг он не улыбается, он встревожен.
Подходит всё ближе. Напрягаешься инстинктивно. Ждёшь удара.

В отличии от Нейтана, Джон не испытывал от этой встречи вообще никаких позитивных эмоций. Запихнув поглубже свою бесполезную ярость, он быстро соображал, выискивая наиболее благоприятные выходы из сложившейся ситуации. Аллен на протяжении жизни всегда считал себя скорее адептом ума, чем грубой силы – пришло время продемонстрировать свои таланты на практике.
– Я… Я не помню, Нейт, – он обнимал Джона словно старого друга, а тот, сцепив зубы, начинал собственную игру. – Я ничего не помню. Что происходит?
Этот тип либо мертвецки пьян, либо смертельно обдолбан. А скорее всего – и то и другое сразу. Едва ли он соображал достаточно хорошо, чтобы раскусить это миниатюрное представление.
– Я пришёл в себя в доме Баттерза, сразу же позвонил тебе, – шептал Джон, всем своим видом изображая святую невинность. – Приехали эти люди…
Аллен мотнул головой в сторону обеспокоенного верзилы.
– Кажется, они прикончили старика… О боже… Какого чёрта я вообще связан?
От собственного лицемерия сводило зубы. Аллен утешал себя тем, что ради достижения конечной цели сгодятся любые средства.

- Он опасен, - гаитянин подходит и останавливается у Нейтана за плечом. Смотрит тебе в глаза. Понимаешь: одно неверное движение и он впечатает твои зубы тебе в глотку.

Тейлору плевать. Он прижимает тебя к себе. Вздыхает судорожно, когда ты говоришь: "не помню". И мотает головой на твой крайний вопрос:
- Не знаю. И нет. Он жив, но ещё пожалеет об этом. Ребятки о том позаботятся, будь уверен, - он отдаляется. Видишь его лицо: он улыбается. Он рад. Он счастлив. Спрашивает с надеждой:
- Совсем ничего? Эмму помнишь? Джессику? Произошедшее с ними?

Теперь ближайшая часть его тела, до которой ты можешь дотянуться - нос. Дёрнешься - достанешь, уверен. Откусишь нахуй, гаитянин не успеет помешать.

Приходится лгать. Лгать, чтобы получить преимущество. Чтобы выжить и добраться до совсем близкого теперь, но по-прежнему недосягаемого, старого друга.
И ты поверишь, Нейт. Человеческий мозг устроен таким образом, что пытается всячески идти на поводу у явных и скрытых желаний. Приглушает весомость значимых аргументов, слащавым навязчивым шепотком вторя убедительному голосу сознания. Лишь люди с развитыми зачатками критического мышления способны противостоять этой хитроумной ловушке, прогоняя каждый факт через кристально чистую призму максимально абстрагированной от эмоциональной составляющей логики.
А ты обдолбан, Нейт. Ты поверишь хотя бы потому, что хочешь поверить.

Джон твёрдо посмотрел в глаза гаитянину. Он не улыбался, не рискуя разрушить образ, но торжествовал. Чернокожий верзила прекрасно понимает суть устроенной Джоном игры, но едва ли может что-то сделать в своём абсолютном бессилии. И он должен знать, что сам Аллен тоже прекрасно всё понимает.
Мужчина опустил голову, продолжая своё представление.
– Джессика? – глухо переспросил, понуро уставившись в пол. – Эмма? Что произошло, Нейт? Что с ними? Я хочу их увидеть!
Джон дёрнулся, словно забыв о перехваченных верёвками туго запястьях. А вспомнив, поник - как-то сразу обмяк, больше не глядя на Нейтана.

- Он врёт, - говорит гаитянин. - Он искалечил нескольких моих парней в доме Баттерза.
Здоровяк не уговаривает Тейлора. Он просто сообщает ему факт. Холодно. Безэмоционально. Но тот его не слушает.
- Джессика умерла, - поникшим голосом произносит. - Баттерз её убил. Хотел и Эмму, но я помешал. Спас её: она здесь, дружище. Слегка нездорова головой, но то понятно: такое потрясение! Она на игле, Джон. Подсела вскоре после. Я пытаюсь ей помочь, вылечить. Ты пропал. Мы думали, ты тоже мёртв.
Он смотрит тебе в глаза и не врёт. Выдумывает на ходу и верит в каждое слово.
Щелчок. В его руке блеснул выкидной. Мгновение. Он режет верёвки и они ослабевают. Гаитянин снова улыбается. Кажется, или ему интересно?

– Баттерз, – далёким эхом повторил Аллен слова гаитянина. – Приехали эти головорезы. Напали на старика. Пытались достать и меня. О боже…
По-прежнему не поднимая головы, Джон продолжил искусственно подавленным голосом своё представление.
– Мне пришлось защищаться. Кажется, я убил одного из них там, в доме…

Бормотание Джона вдруг оборвалось. Он вскинул подбородок и пристально, с недоверием и надеждой, взглянул исподлобья на Нейта. Тот порывисто перерезал верёвки, а Аллен, ошеломлённый услышанным, будто и не заметил.
– Эмма здесь? Жива? С ней всё в порядке?

В голове стремительно сменяя друг друга метались панически мысли. Слова о том, что Джессика мертва, отозвались внутри лишь слабой ноющей болью – Джон знал это раньше, оплакал, смирился и утопил свою злобу в жажде возмездия. Но вот заявление Нейта об Эмме. Неужели его девочка… Его дочурка… На самом деле жива?
Как Джон ни старался не выйти из образа, его живые глаза огнём горели на изнеможенном лице.

Аллен во что бы то ни стало пытался поверить. Молился о том, чтобы трёп пьяного наркомана оказался истиной в этот раз. Нейт купился на уловку, поддался… Вот только рядом по-прежнему маячил чёрной скалой гаитянин.

Подобно тому, как Нейтан хотел верить в необъяснимый приступ амнезии у Джона, сам Аллен мечтал, чтобы сказанное им об Эмме оказалось истинной правдой.
– Она жива? – повторил тихо, с надрывом. – Я должен её увидеть.

Нейтан отдаляется. И мрачнеет. Он мямлит и отводит взгляд:
- Она больна, Джон. Бредит. Ломки, сам понимаешь.
Он замолкает. Дышит ртом. Тяжело. Наконец, соглашается:
- Я велю привести.
Подходит к стоящему на барной стойке коммуникатору, жмёт кнопку и говорит:
- Эмму сюда.

**********

Пока ждёшь, осматриваешься. Ты бывал здесь. И не раз. С тех пор мало что изменилось. Постель стала более мятой. Дискобол мутнее. Дорожки кокаина на барной стойке толще. Больше пустых бутылок, меньше всякой хитро выдуманной дряни типа самогонки из мочи упоровшего марку ЛСД орангутанга по 20 000$ за двести миллилитров. Разбросанные вокруг кровати использованные презервативы. И Баттерз. Ты не сразу замечаешь его, он лежит у стенки и кажется сперва каким-то грязным, пыльным мешком, но вдруг шевелится и издаёт стон. Это он. Избитый, с заплывшими глазами и, наверняка (судя по характеру движений), переломанными рёбрами, он, тем не менее, жив. За окном светлеет. Это ещё не рассвет, но уже сумерки, мрак становится не столь непроглядным, а огни большого города не такими яркими. Ты долго был в отключке.

**********

Эмма входит в комнату и у тебя сжимается сердце. Это не она: это её призрак, тень, скелет. Обтянутые кожей кости, ввалившиеся глаза, мешки и мертвенная бледность. Она не смотрит по сторонам, не замечает тебя, проходит мимо, слегка покачиваясь, ёжась. Ложится на кровать и закрывает глаза.
- Он ебёт её, - говорит гулкий баритон. - Трахает почти каждую ночь, жёстко и болезненно, а потом ширяет героином и запирает до следующего раза. Она его рабыня. Не единственная, нет. Но любимая.
Гаитянин. Лыбится. Смеётся вдруг, будто гром перекатывается.
- Самое забавное: ты ничего не можешь с этим сделать. Уже поздно. Ты вот-вот вернёшься в могилу.
Он шагает между тобой и Тейлором.

Но побелевший Нейтан вдруг издаёт странный звук, то ли всхлип, то ли глоток. И с криком обходит негра. Бросается на тебя.

Эмму сюда. Слова Нейта словно повисли посреди комнаты, снова и снова разносясь по ней гулким эхом. Будучи не в силах поверить своему счастью, Джон опустил голову и вперил взгляд в пол. Его едва заметно потряхивало. Он не смотрел на Нейта, напрочь позабыл о существовании гаитянина. Значение для него теперь имела лишь грядущая встреча с дочерью.
Немного утихла даже ненависть к старому другу. Он жалок, Нейтан. Настолько жалок, что не смог даже… Заплаканное лицо Эммы проступило в памяти ослепительной вспышкой. Джон стиснул зубы и, вскинув голову, начиная изучать внимательно комнату.

Знакомое помещение. Прежде Аллену приходилось бывать здесь не раз. Следы кокаина на стойке, использованные контрацептивы и Баттерз. Присутствие последнего даже не удивило мужчину. Жив старик, ну и ладно. Могло бы быть хуже.
Джон старательно растирал онемевшие запястья в ожидании Эммы. Каждая секунда казалась ему вечностью – и в данном случае это была не просто удачно подобранная метафора. Необходимость бездействовать жгла, распирала его изнутри. За окном медленно разгоралось предрассветное зарево.

Когда Эмма вошла в комнату, Джон обомлел. Его девочка походила на живой труп даже больше, чем сам Аллен – бледная, заплаканная и опухшая. Он был мёртв на протяжении года, но, чёрт побери, в этих казематах его дочери пришлось куда хуже.
Счастье стремительно сменилось удушающей злостью. Пальцы невольно сжались в кулак, ногти до крови впились в кожу ладоней.

Значит, наркотики, Нейтан. Значит, это из-за них Эмма сама не своя.
Аллен даже не пытался встретиться с дочерью взглядом. Не бросился её обнимать, когда та пошатываясь прошла мимо и улеглась на кровать.
Вместо этого он поднял глаза и уставился исподлобья прямо на Нейта. А точнее – на некстати оказавшегося на прямой траектории гаитянина.
Его насмешливые слова режут слух и не сразу доходят до мозга. Его история звучит как лютый бред – настолько дикая и неправдоподобная, что Аллен не хочет попросту верить.

Он смотрит в отвратно белесые на чёрном фоне глаза, на пересекающие белок прожилки сосудов. Мелькает полная ужаса мысль – откуда он знает? Знает о том, откуда Джон прибыл. О том, с какой целью и когда должен вернуться обратно.
Он и сам чувствует, как с приближением рассвета силы уходят. Утекают стремительно, но всё же недостаточно быстро. Для того, чтобы здесь закончить, энергии по-прежнему более чем достаточно.

Джон ухмыляется, оскалбившись, в ответ гаитянину. Его терзают вопросы. Кто он такой? Откуда всё знает?
Не имеет значения. Аллен видит то, чего не замечает всезнающий чернокожий верзила. Нейт, окончательно выбитый из состояния равновесия появлением Эммы и недавним представлением Джона, бросается вперёд, обогнув своего несгибаемого защитника.

Мужчина не двигается, подпуская старого друга достаточно близко. Лишь когда Нейт оказывается совсем рядом, взрывается.
Нет, не поздно, чернокожий ублюдок.
Рука Джона, напряжённая до предела и пронизанная нечеловеческой силой, врезает в горло Тейлора. Секунду, всего лишь секунду, Аллен позволяет себе наслаждаться злорадством – приподнимает Нейтана над землёй, с безумной ухмылкой заглядывая в его глаза. Он ищет там понимание, мольбу о прощении, страх.
Пальцы сжимаются на горле стальными тисками. Тейлор ответит за всё, что он сделал. Но медлить нельзя – Джон не душит, а вгрызается грязными от пота и крови ногтями в нежную кожу. Он не перестаёт улыбаться – даже когда выдирает с мясом кадык из тела лучшего друга.

Отшвырнув Нейта в сторону, словно использованный презерватив или сломанную игрушку, Аллен, залитый крови и от того ещё более жуткий, вновь смотрит на провалившего свою основную и единственную миссию гаитянина.
– Ещё не поздно, – бросает хрипло. – Времени более, чем достаточно.

И делает резко шаг в сторону, опьянённый растекающимися по крови бодрящими волнами полученного адреналина. Вместо ожидаемого опустошения его наполняет удовлетворение. Энергия, кажется, переливается через край – Аллен добился внушительного прогресса, но ещё далеко не закончил. И ему кажется, что даже восходящее солнце не в силах на сей раз помешать.

Он прыгает на тебя. Ты ловишь его за горло. Поднимаешь. Вырываешь кадык - бежит тёплая влага, заливает тебя. Отбрасываешь уже бездыханное тело. Нейтан мёртв. Весь бой занял не больше трёх секунд. Шагаешь к гаитянину.

Но он (напряжённый, помрачневший, злой) трусливо рассыпается в прах.

Стоишь. Четверо вас. Ты, запачканный чужой кровью. Истекающее ей тело лучшего друга. Эмма, безразличной колодой лежащая на кровати. Булькающий в наступившей тишине Баттерз. И Джессика. Джессика?

Не улавливаешь момента, когда она появляется здесь. Будто пуховым одеялом опускается с потолка. Белоснежно-чистая. Сияющая. Бесконечно далёкая.

Она смотрит на тебя и твоё сердце останавливается. Улыбается - и оно снова стучит, гораздо быстрее. Она проходит (нет - пролетает, парит в воздухе) мимо тебя. Приближается к Эмме. Кладёт ладонь ей на лоб, гладит, целует: так заботливая мать проверяет температуру у любимого ребёнка. Шепчет (ты не слышишь слов, но они будто отражаются эхом у тебя в голове):
- Проснись, малышка. Всё позади.

Эмма садится. Ты смотришь и не веришь: на глазах она меняется, набирается жизни. Уходит худоба. Зарастают следы от уколов. Она раскрывает веки, взгляд блестит здоровьем. Она видит тебя. Затем Джессику. Улыбается. Широко. Потягивается:
- Мама? Папа? Я видела странный сон!

Окружающего пиздеца явно не замечает. Джессика обнимает её. И отпускает. Подходит к Баттерзу. Трогает его за плечо:
- Подъём, старый воин!

С Баттерзом происходит та же перемена. Он перестаёт напоминать мешок, выпрямляется, встаёт на ноги. Синяки зарастают. Переломы (судя по изменению осанки) срастаются. Он не кажется проснувшимся, скорее удивлённым, поражённым. Твоя жена обнимает его. Прижимается щекой к щеке. Шепчет на ухо:
- Позаботься о ней!
И поворачивается к тебе.

Её глаза - бездна. Её улыбка - космос. Сотня мыслей копошится у тебя в голове, тысячу слов хочешь сказать, десяток действий сделать. Но что-то мешает: язык вязнет в горле, не поднимаются руки, даже шагнуть навстречу не можешь. Первые лучи солнца уже забрались в окно.

- Герой, - она парит к тебе. - Защитник. Убийца. Спаситель, - всё ближе и ближе. - Вернулся из могилы. Наказал негодяя. Помог дочери, - весёлая искра играет в уголках её глаз, ты не можешь понять, смеётся она над тобой или хвалит. Лицо любимой в сантиметре от твоего. - Спасибо! - звенит в голове голос. Она впивается в губами в губы.

Растворяешься в ощущении. Теряешь чувство времени и пространства. Уже угасая, замечаешь чужую мысль. "Найди меня. Найди покой, Джон".

А потом остаётся только пустота. И на освободившееся место прорывается боль.

**********

Теперь ты помнишь. Вечность гнева. Боли. Отчаяния. Жажды крови. Вины. Безумия. Беспомощности. Ад? Скорее клетка. Но ты нашёл выход. Нет. Тебя выпустили.

**********

Прохладный ветерок приводит тебя в чувство. Ты сидишь на краю разрытой могилы и смотришь себе в глаза. Твой портрет. На твоём надгробии. Светит полная луна, ни следа рассвета.

- Я прошу прощения за эту задержку, мистер Аллен, но мне просто необходимо с вами поговорить.

Поднимаешь глаза. За камнем с погребальными надписями возвышается человек. Худой. И длинный. С тростью. В сюртуке и котелке. (ссылка)

- Первым делом я хочу признаться: мне не нравится, что вы сделали со шпаной. Я понимаю: они вам помешали. Но можно было обойтись и без смертей: в конце концов они были всего лишь детьми.

Он выжидает: кажется, ждёт, что ты что-то скажешь. Но ты молчишь. Ещё не хочешь говорить. Он пожимает бровями:
- Впрочем, если б не тот досадный случай, мы бы сейчас не разговаривали. Вы хорошо послужили нам. Убили Тейлора, изгнали гаитянина, вышли из собственного тупика. Спасли свою дочь. Я думаю, не стоит упоминать, что с ней всё будет в порядке: мистер Баттерз сделает всё для того необходимое.

Он вновь делает паузу, на сей раз короткую. Сглатывает.

- Но у нас с вами есть нерешённое действие. Убийством детей вы обрекли себя на ад (поверьте: он не так страшен, как о нём рассказывают). Но мы испытываем острую нехватку кадров и можем вам помочь.

Он смотрит. Он спокоен.

- Мы - это Ворон. Ворон - это мы. Каждый из нас. В старину мы приходили в образе птицы, но сейчас, - он слегка разводит руками, как бы негодуя из-за падения нравов, - другие времена. Я - Ворон. Можете думать обо мне, как о жнеце... ангеле смерти, если угодно, в вашей культуре этот образ распространён сильнее. Мы сопровождаем души погибших. Чаще всего на тот свет, но в редких, исключительных случаях, - он улыбается, как бы намекая: вот он ты, - на этот. Я привёл вас. Не просто так, не из-за каких-то ваших личных заслуг: вы оказались удобны.

Он снова переводит дух. И объясняет:
- Думаю, вы помните: ваш друг и убийца, Нейтан Тейлор помимо наркотиков, женщин и экстрима в своей бурной юности увлекался эзотерикой и оккультизмом. Но то, что началось, как очередной эксперимент по расширению сознания привело к чудовищным результатам. В своих изысканиях он наткнулся на работающий, обещающий силу и богатство ритуал. Так сюда вернулся демон, известный вам под именем "гаитянин". Связанный магией крови он остался на Земле, чтобы служить Тейлору. К сожалению, для разума Нейтана призыв не прошёл бесследно. В ту ночь он тронулся рассудком и в последующие годы старался удержаться на грани. Увы: ему то не всегда удавалось. Жертвами одного из "срывов" вы и стали.

Он снова молчит. Наверное, даёт время осознать.

- В задачи Ворона входит устранение и поддержание контроля за сверхъестественными явлениями. Разгуливающий по миру живых демон, да ещё и высшего круга, нам не нужен. Потому мы послали вас - убить Тейлора, единственный якорь, удерживающий гаитянина. Это не совсем по правилам, но выбора у нас не было: хороший человек, да совпавший с нами целями - огромная редкость в последние века. В случае успешного выполнения вас ждала награда: воссоединение с супругой на небесах.

Он мрачнеет и вздыхает. И тут же светлеет.
- Увы, вы запятнались. Убили невинных. С таким в рай не берут. Только в ад. Но, что плохо вам, хорошо нам. Я предлагаю вам работу, мистер Аллен. По миру бродит множество существ, которых быть здесь не должно. Множество неотмщённых душ томится в заточении собственной боли. И не каждого можно вернуть. Вы будете нашим... оперативником, если хотите использовать это слово. Чем-то вроде... вампира? Только питающимся не кровью, а ненавистью. Вы будете живы, вы будете рядом с дочерью. Однако, есть и цена. Вы не будете человеком. Если вы умрёте, вы попадёте в чистилище. Оттуда нет пути в рай, вы более не увидите супругу.

- Есть и другой путь, - после очередной паузы продолжает Ворон. - Вы можете принять свою судьбу, отправиться в Ад. Непростое испытание, мало кто его прошёл, а у вас, к тому же, теперь там могущественный враг. Но если вам повезёт и вы всё сделаете правильно, вы найдёте дорогу к Джессике. Что скажете?

Он останавливается, уже надолго. Теперь отмолчаться не выйдет.

Джон ещё не закончил. Полный сил и решимости порвать на части гаитянина, он собирал в комок силы для отчаянного рывка. Кем бы ни был этот ублюдок, он виноват не в меньшей степени, чем сам Нейтан. Да, всего лишь исполнитель, орудие. Но орудие разумное, тщеславное и не менее безрассудно жестокое, чем сам Тейлор. Аллен пока совершенно не чувствовал, что его миссия выполнена. И не почувствует, пока не выдавит к чертям эти красно-белые глаза на иссиня-чёрном лице.

Гаитянин же не стал дожидаться расправы. Просто рассыпался в прах, испарился. Оставил Джона в одиночестве и недоумении. Взбешённого, залитого кровью в прошлом хорошего друга и совершенно потерянного. Аллен зарычал было в злобном бессилии, но тут же обмяк. Успокоился. Безвольно упал на колени, апатично наблюдая за занимающимся рассветом снаружи.

В воспалённом сознании пульсировала неистово одинокая мысль. Тейлор ответил. Ответил за всё. За предательство, за смерть Джессики, за всё то, что сделал с Эммой. Что продолжал делать с ней на протяжении целого года. И хоть ублюдок страдал, но его страдания не стоили ничего. Он продолжал причинять зло другим, насиловать невиновных, и, быть может, многих из них убивать. Джон не знал почему и когда именно Нейтан окончательно съехал с катушек, но теперь это уже не имело значения. Миссия выполнена. Он чувствовал, как остатки сил стремительно утекали сквозь пальцы – лишившийся цели Джон моментально потерял последний стимул цепляться за жизнь. Опираясь о стойку, он не без труда поднялся – уходить слишком рано, он должен сперва попрощаться со своей дочерью.

Едва ли Эмме можно помочь. После всего произошедшего вряд ли удастся вернуть ей психическое равновесие. Вряд ли девочка когда либо сможет жить нормальной жизнью, вряд ли найдёт в себе силы слезть с иглы и пройти полноценную реабилитацию. Всё кончено для них всех. И его, Джона, даже не будет рядом. Чтобы поддержать и помочь. Забавно, но грёбаный гаитянин был прав. Рассвет забирал последние силы. Ночь неумолимо приближалась к концу.

Джон вскинул голову – взгляд натолкнулся на Джессику. Эфемерная и чистая, она казалась ангелом, спустившимся с небес. Мужчина невесело ухмыльнулся, смутно осознавая, что окончательно поехал рассудком. Чтож, если он действительно умирает, то лучше уж так.

Джесс… Как давно, казалось, целую вечность, Джон не видел этого родного, знакомого до боли лица. Не обнимал её, не зарывался лицом в шелковистые волосы.
Джесс же не просто стояла – она активно перемещалась и непосредственно взаимодействовала с другими. От её касаний исчезли ушибы, прояснился совершенно бездумный прежде взгляд Эммы. Хрипевший едва ли не при смерти Баттерз пришёл вдруг в себя.

Все мы видели странный сон, Эмма. Все мы видели странный сон.
Джон словно позабыл о существовании остальных. Его глаза жадно впились в лицо смеющейся Джессики. Такой безмятежной, счастливой. Глядя на неё хотелось поверить, что всё действительно закончится хорошо. Он мог заставить себя в это поверить.
Джон молчал, утопая в глазах своей девушки в прошлом, в настоящем – жены. Словно не было всех этих прожитых лет, словно они снова молоды и преисполнены надежд на счастливое будущее. Забавно, но именно Нейтан познакомил его с Джессикой когда-то давно. Забавно, но именно цепной пёс Нейтана в итоге её и убил. Отбросив в сторону сомнения и лишние мысли, Джон, пошатнувшись, просто шагнул ей навстречу. Слов нет, нет мыслей, одна только упоительная эйфория триумфа. Почти не слушая, что она говорит, Аллен просто ответил на поцелуй и вдохнул полузабытый аромат полной грудью.

А потом всё ушло. Сменилось полной гнева и агонии темнотой. А следом – он уже сидел снова на кладбище, около собственной разрытой могилы. И какой-то странного вида тип зачем-то втолковывал ему прописные нормы морали.
– Я отпустил последнего, – хрипло откликнулся Джон. – Эти «дети», не помешай я им, прикончили бы меня. Я не понимал толком, на что на самом деле способен.
Не слишком вразумительное бормотание оборвалось. Бессмысленно оправдываться. Да и особого желания не было. Он сделал то, что сделал. Жестокость всегда порождала жестокость – при жизни Джон никогда бы не отважился на что-то подобное.
Вместо ответа Аллен кивнул – почему-то его успокоило заверение типа относительно того, что с Эммой всё будет в порядке. Он продолжал молча слушать. Рай, ад, воссоединение. Ворон. Он это всё серьёзно? Впрочем, после увиденного едва ли стоило чему-либо удивляться.

Ворон молчит, явно ожидая ответа. Джон сидит с опущенной головой и задумчиво смотрит в собственную могилу.
– То есть вы использовали меня для своих целей, – с холодным цинизмом произносит он, впервые за долгое время вновь обретая привычное здравомыслие. – Лишили заслуженных небес, вернули в игру, не объяснив толком правил. И я «запятнался».
Джон переводит дыхание, ненадолго замолкнув.
– Запятнался настолько, что теперь мне не полагается заслуженная прежде награда. Запятнался там, где меня вообще было быть не должно. Запятнался, пока выполнял возложенную на меня черновую работу.
Он усмехается.
– И теперь вы предлагаете мне либо вечную кабалу, либо вечные муки. Воистину вселенская справедливость.

Джессика, непорочная и чистая. Прощальный поцелуй. Опьяняющий аромат её светлых волос.
Эмма. Его дочурка, потерянная, одинокая, беззащитная. Пережившая наяву чудовищный по своей сути кошмар.
Сердце сжимается. Почему-то не страшат муки ада – Джон как никогда уверен в себе. В том, что пройдёт их и доберётся до цели. Страшит только выбор, раздирает желание разорваться на части.
Молчание затягивается непростительно долго.
Рай, ад, подумать только. Верующие действительно всегда были правы.

И вдруг пробирает до дрожи внезапное озарение. А ведь он действительно запятнался. Взор, прежде замыленный кровавым угаром, проясняется. Он убивал – причём жестоко и много. Убивал ради мести, ради своего выживания, но ведь по сути это ничего не меняет. Он рвал на части и ненавидел. Он прикончил даже самого Нейтана. Благодаря Ворону он превратился в зверя, чудовище – в того, кем в прошлом никогда не являлся. Быть может, не последняя в этом заслуга и Тейлора – однако умирал Джон, по крайней мере, ещё Человеком.

Аллен дрожит. В уголках глаз собираются слёзы. Он ощущает себя грязным, порочным. Резко контрастирующим с девственно чистым образом Джессики. Он не достоин её, не достоин воссоединения, не имеет права когда-либо вступить в райский сад. Он никогда не сможет смотреть ей в глаза даже зная, что она всё понимает, прощает и по-прежнему любит его.

Джон закусывает губу, нервно почёсывая густую щетину. Подрывается с места. Недобро смотрит на Ворона.
– Можете считать, что у вас появился новый сотрудник, – бросает отрывисто.
И отворачивается. Выбор сделан. Пути назад нет.

- Мы не лишили вас рая, - мотает головой Ворон. - Вы не хотели его. Вы жаждали мести, одного из смертных грехов и тем заперли себя в ловушке собственного разума. Мы выпустили вас. Дали шанс вычерпать желание до дна и тем обрести лучшее. Да, мы использовали вас. Но вы мечтали быть использованным.

**********