Два дня она не выходила из дома. Два дня она не смотрела в окна, ожидая, когда солнце само заглянет в мансарду. Но нет, закат третьего дня — как, впрочем, и рассвет — был скрыт вязкой пеленой туч, сыпавших на землю мохнатые снежинки. Шангри по-прежнему не смотрела в окна, но о том, что идёт снег, догадывалась по тишине, окружавшей дом, и теням, скользящим по тускнеющим с приходом вечера стенам. Все фотографии на них в сумерках окончательно выцвели, и девушке казалось, что она окружена серым шумом, от которого нужно было отгородиться, чтобы не раствориться в нём.
Обложившись подушками и скрутив вокруг себя из пледов что-то вроде гнезда, Шангри поместилась внутри него в позе лотоса, прижав к животу Миссис Войд. Девушка всегда отдавала ей предпочтение, но если раньше остальные куклы обижались, то теперь они терпеливо молчали, всё прощая и всё понимая.
Шангри думала о мистере Войде, который лежал в комнате родителей, и к которому его миссис, наверное, никогда не доберётся. Она захотела было сойти вниз, чтобы помочь супружеской чете воссоединиться, но передумала. Зябко и страшно было вылезать из гнезда.
Шангри думала о родителях и боялась, что они найдут Бигфута, который вовсе не хочет, чтобы его тревожили. Вдруг на тот момент он будет в одном из самых дурных расположений своего мохнатого духа?
Шангри прижимала куклу к животу и думала о пустоте, от которой защищали их с тряпичной миссис фотографии на стенах. Три дня они жили в самом центре пустоты и тишины, которая за это время только один раз была нарушена телефонным звонком и голосом Мартышки. Шангри не помнила ни единого её слова. Три дня шёл снег.
Уже неделю не приходил Ангус. Они поругались. Шангри кричала на него, срываясь в хрип, орала так, что обеспокоенные родители даже поднялись узнать, что происходит. Заглянули в дверь — одна длинноволосая голова над другой — и, повиновавшись взмаху руки дочери, покорно ретировались. Они не заметили Ангуса, потому что в мансарде было темно, и он стоял далеко от окна.
Шангри кричала, что он мучит её, что она не понимает и не хочет так больше. Она хотела быть свободной. А он смотрел ей в лицо, и все варианты усмешки от сочувствующей до презрительной сменяли друг друга на его губах.
Он ушёл тогда, и Шангри не слышала и не видела, как открывалась и закрывалась дверь, потому что лежала, уткнувшись лицом в подушку, и грызла её уголок.
Она хотела освободиться от этой постыдной привязанности. И девушка была счастлива и горда собственной победой, когда Ангус не пришёл на следующий день и через день. На третьи сутки ей стало скучно, а на исходе недели она потеряла покой. Ангус так долго и старательно выпиливал по своим меркам местечко в жизни Шангри, что она никак не могла найти детали, которая столь же удачно подошла бы к образовавшейся с его уходом дыре. А не закрыть её ничем было нельзя, потому что оттуда слишком уж неприятно тянуло сквозняком. Настолько неприятно, что не хотелось вылезать из кровати под этот холод.
Странно. Ведь Шангри думала, что Ангус — не такая уж важная деталь её маленькой жизни.
Ведь он казался ей даже менее важным, чем тот, что, подобно осеннему ветру, срывающему листья с деревьев, смахнул несколько десятков фотографий со стены. Вот этот был отвратителен Шангри. Ещё более отвратителен тем, что он был слишком близок к ней, навязчив, слишком часто пытался подсказать что-то своё, низкое и грубое, слишком часто заставлял бояться.
Увидев наконец Бледную Тень, Шангри сморщилась, как от нашатыря. Он снова кривлялся. Чёртов паяц. Конечно, его представление не доставляло особого дискомфорта и даже на мгновение прогнало душащие сердце мысли, но когда он с треском рвущейся ткани обезглавил безвольную тень девушки, Шангри почувствовала что-то очень неприятное в области шеи и нервно сглотнула.
Это было омерзительно — видеть на кровати, у своих ног, тень собственной оторванной головы со змеями спутанных прядей волос. Хорошо, что у неё нет глаз: вдруг обратила бы в камень последним взором. А тем временем Бледная продолжал дурачиться. Будь у него рот, он улыбнулся бы пастью, полной острых зубов.
Тварь!
Шангри в одно мгновение разворошила с такой любовью свитое вокруг себя гнездо и стремительно вылезла из него, отпихивая ногой залитую чернильной кровью подушку. В два шага настигнув Бледную, она припечатала его коленом к стене, на которой он только что выплясывал, и, схватив со стоявшего неподалёку столика связку ключей, нацарапала самым острым прямо на его бледной груди:
ЛОБСТЕР
Съедобное.
Гневливость — грех. Теперь на деревянной обшивке останется слово в напоминание о дурацкой игре. Можно закрыть фотографиями, но оно никуда не денется, и Шангри будет помнить о лобстере даже глядя в глянцевые лица друзей. Но пусть Бледная знает, что её не так просто напугать, оправдала себя девушка.
Пришёл бы тот, другой, который приносит с собой пусть секундное, но забытье. Который приносит стыд, но забирает страхи. Бледная не любит Ангуса. Шавка уходит, когда появляется Бык…
…но что же теперь, всю жизнь ходить с безголовой тенью?..