(RW?) Edge of Sanity | Партия

Одежда делает человека. И чем меньше самого человека, тем больше требуется одежды…
Х/ф «Паук»

Если применить эту фразу к Шангри, то окажется, что её самой очень, очень мало. Она - бледная пластиковая куколка, черты которой будто бы потёрлись временем и руками сотен детей, а потом были подкрашены яркими фломастерами, чтобы вернуть этому лицу некое подобие жизни.

Она всегда ярко подводит свои большие желтоватые глаза, густо красит светлые ресницы, но губы не трогает краской, и они почти теряются на фоне бледного лика Шангри. Зато взгляд её глаз прелестен - немного рассеян и задумчив, что объясняется близорукостью девушки, однако иногда он становится тяжёлым и даже неприятным, когда Шангри пытается сосредоточиться на чём-либо.

Её хрупкое плоское тельце завёрнуто в длинные и многослойные цветастые юбки и платья с безразмерными карманами и маленькими бубенчиками на подоле; в клешёные этнические туники, из-под которых выглядывают воротнички рубашек, а поверх красуются спортивные майки и футболки с изображениями странных зверей; в огромные шарфы, концы которых едва не волочатся по полу, платки и радужные шали; в широченные джинсы и брюки или шаровары. Куда бы Шангри ни пошла, она надевает сапоги или туфли на толстой подошве или с тяжёлыми каблуками, которые, как якори, держат её на земле.

Её тонкие запястья увешаны браслетами разнообразных форм и размеров, а пальцы унизаны кольцами, иногда по нескольку на каждом, с камнями и без, пластиковыми и драгоценными. Шею Шангри держат кулоны и медальоны (каждый из которых - это память или символ чего-то) на шнурках и цепочках разной длины, нитки бус, ожерелья, бархотки, а в ушах болтаются массивные серьги.

О внешности же самой Шангри можно сказать гораздо меньше, чем о её одежде. Разве что нельзя не упомянуть длинные - ниже талии - светлые-светлые волосы, которые она очень редко собирает, но украшает мелкими косичками, лентами, бусинами, красит отдельные пряди в разные цвета.

Но, несмотря на это, Шангри не кажется патлатой цыганкой, таскающей всё своё богатство на себе. Она лишь умело и со вкусом прячет себя настоящую в пёстрое оперенье пусть и немного странного, но жизнерадостного и творческого человека.

Однажды она услышала, что мир существует только в сознании человека. Кажется, об этом говорил один преподаватель, приверженец идей кого-то из философов-субъективистов. В том возрасте Шангри не любила вникать в суть вещей, особенно если о них скучным голосом рассуждал неинтересный человек, но эта мысль накрепко засела в её мозгу, и девушка по привычке, которая не оставляла её с самого детства, принялась выстраивать вокруг чужих слов собственные логические цепочки.

Шангри была не согласна с этой идеей. Она думала, что если объективно этого мира нет, то где он есть? или что есть вместо него? И существует ли в таком случае она сама?

Шангри очень любила свою жизнь, и ей хотелось существовать в ней объективно, независимо от точки зрения кого-то из людей, даже от своей собственной. Но чем больше она об этом думала, тем сильнее боялась, что ошибается, хотя тому и не было никаких доказательств.

Наверное, Шангри никогда не была до конца психически здорова. Ей уже давно начало казаться, что она может разрушить чью-то жизнь одной своей мыслью. А после того, как неполноценные субъективные идеи ворвались в её жизнь, Шангри время от времени начал посещать панический страх: как бы не разрушить мыслью весь этот мир. И хотя она всем сердцем верила, что есть Тот Самый, охраняющий вселенную от посягательств таких жалких и ничтожных существ, как она сама, отчего-то этот страх то и дело появлялся в голове девушки.

Но это всё, по большому счёту, происходило внутри Шангри, а внешне она жила обычной жизнью обычного фотографа.

Закончив два с половиной курса гуманитарной академии по специальности с туманным названием «История искусств», где Шангри больше рисовала на занятиях, чем слушала, и прослыла весёлой и в общем-то неплохой девушкой, но абсолютно себе на уме, она, пройдя соответствующие курсы и присовокупив к этому природный талант, устроилась фотографом в один из глянцевых женских журналов. Спроси её кто-нибудь, о чём пишут в этом издании, Шангри не смогла бы со всей уверенностью ответить, поскольку за свою, пока недолгую, карьеру не прочла из него ни одной строчки.

На работе она просто делает то, что требуется: таскает на задания сумки с фотоаппаратом, объективами и аккумуляторами, которые в её руках разряжаются, как пятицентовые батарейки; выбирает подходящие ракурсы, настраивает освещение или подстраивается под него, передвигает вазы с цветами; просит человека в объективе сделать то и то; ползает по полу, выглядывает из-под стульев, прячется в фикусах. Потом часами сидит за компьютером, выбирая из сотен фотографий пару-тройку лучших, и мучает фотошоп до тех пор, пока снимки, на взгляд Шангри, не станут, по крайней мере, лучше, чем ничего. Она боится, что если сделает что-то не так, то люди, попадающие в объектив, заболеют, разорятся, впадут в депрессию или... Хотя в редакции все принимают это за банальное трудолюбие и любовь к своему делу.

Нужно ли говорить, что именно эти фото обычно красуются на обложке журнала MistreSsmile и что именно из-за этой работы Шангри близоруко смотрит на мир, расплывающийся и мигающий красочными огоньками светофоров и неоновой рекламы перед её глазами.

Возможно, если бы девушка купила себе очки или линзы, её душевное состояние пришло бы в относительно спокойное положение. Возможно, увидь она мир настолько же чётко, каким видит его на своих фотографиях или на дисплее цифровика, она смогла бы поверить в реальность бытия. Но Шангри незаметно для себя свыклась с таким положением вещей, с тем, что улица, деревья на ней, офис, комната в доме родителей давно уже потеряли чёткость и кажутся только декорациями, которые время от времени трещат по швам, и в разломах видится ей пугающая космическая чернота… И хочет она броситься на эти трещины грудью, спаять их, зашить, уютно прикрыть чем-то, чтобы не дуло оттуда холодом, не знобило так от страха оказаться с вселенной один на один.

А с другой стороны — порвать бы это всё к чертям собачьим. И посмотреть. Что получится.

Но это слишком страшно. Потому Шангри всегда носит с собой дряхлый 636-й полароид, доставшийся от соседа, увлекавшегося когда-то фотографией. Она не любит современные фотоаппараты, потому что моментальные снимки кажутся Шангри гораздо более материальными, чем цифровые картинки, от них сложнее избавиться, а потому они — более веское доказательство реальности происходящего. И когда становится совсем невмоготу, она начинает щёлкать карточки одну за другой, а потом, найдя какой-нибудь тихий угол, подолгу сидит в нём, укрывшись от всех своей близорукостью, и рассматривает фотографии, успокаивая колотящееся сердце и повторяя: «Он есть… он есть…».

Мир ещё держится. И ему нужно в этом помогать — быть добрее, мудрее и терпимее.

Впрочем, не называйте Шангри лицемеркой. Она старается не только ради своего спокойствия. К тому же девушка уже давно переросла период бунтарства: алкоголь ей не понравился, курить она даже не пробовала, последовав совету родителей, а спорить с каждым, чьё мнение тебе не по нраву оказалось бессмысленным. Впрочем, относясь почти ко всем доброжелательно, Шангри никогда не стремилась первой заводить разговор с каждым встречным.

И никто из людей не скажет, что тому виной: природный склад характера или тот факт, что живя всю жизнь с родителями-эзотериками, она так толком и не узнала, что это за люди.

Они, кстати говоря, вовсе не собирались заводить ребёнка. Просто однажды постинор не сработал, как надо, и одна упорная, уже оплодотворённая яйцеклетка не пожелала покидать организм Мориссы-Ши. Когда ситуация до конца прояснилась, и рентген показал крошечного червячка, уютно устроившегося в животе у женщины, супруги решили, что чему быть, того не миновать, и через год с младенцем на руках въехали в новый дом, мансарда которого стала прибежищем Шангри на ближайшие 20 лет.

Морисса-Ши и Альберт-Игни безраздельно господствуют на двух нижних этажах просторного жилища: собирают иногда шумные, а порой слишком тихие компании (Шангри, спускаясь и поднимаясь по лестнице к себе на чердак, часто видит одних и тех же людей, то пляшущих с бубенцами на щиколотках и запястьях, то пытающихся медитировать под вибрирующие «звуки вселенной»), пишут какие-то третьесортные книжки, громко занимаются любовью, готовят еду. Они безумно любят друг друга. Так сильно, что больше никому не остаётся места в их жизни.

Но Морисса и Альберт очень, очень стараются быть хорошими родителями. Они до сих пор, когда есть на то возможность, поднимаются в комнату повзрослевшей уже дочери и целуют её перед сном. А на кухне, куда зачастую приходится пробираться через спящих вповалку друзей семьи, разбросанные книги, ворохи разноцветных тканей, горы подушек, армии резных столиков со статуэтками и сквозь клубы благовоний, родители всегда оставляют для Шангри с любовью приготовленный завтрак — разбухшие хлопья с молоком, украшенные рожицей из подтаявших M&M’s, или блинчик, плавающий на волнах сиропа.

Шангри их очень любит, особенно за такие милые выходки, но проводить время предпочитает в компании своих собственных друзей и собеседников. Хотя, в бытие большинства из них она и сама верит с трудом. Точнее, в какой-то момент девушка просто перестала понимать, кто из них существует на самом деле. Только беспристрастные фотографии уверенно говорят своей владелице правду, но и её Шангри забывает, когда дело доходит до встреч.

Фотографии говорят, что с Мартышкой Шангри дружит ещё со школы. Что эта девчонка очень её любит и всеми силами старается казаться безумной. Но даже ей Шангри не решилась бы признаться в своих страхах, хотя внимательные Мартышкины глаза, наверняка, уже давно обо всём догадались. Может быть, в этом она даже завидует подруге.

Нет, Мартышка, на самом деле, очень серьёзный человек. Ей никогда не сойти с ума, и она даже не знает насколько это хорошо. Она закончит институт и станет замечательным психиатром. Она перестанет красить волосы в зелёный и розовый, наденет строгий костюм вместо драных джинсов и широкой футболки, выйдет замуж, и всё у неё будет замечательно.

Есть ещё Марк, рассказывают снимки. Он виртуозно играет на фортепиано и великолепно поёт блюз. А ещё он инвалид-колясочник, что, в общем-то, нисколько не мешает Марку жить. Шангри ещё не видела человека, который мог бы так же заразительно улыбаться.

Именно с ним она впервые поцеловалась где-то два года назад. Но стать девушкой Марка не смогла. Не потому, что его не слушаются ноги, а потому, что подарить такому человеку одно лишь чувство, по мнению Шангри, — слишком мало. А больше у неё ничего нет. Ни стойкости характера, ни умения поддержать, ни красоты, ни талантов. Только страхи. Одни лишь чёрные страхи, которые она умело прячет в себе, но они непременно вылезут наружу на глазах у близкого ей человека, как вылезают всякий раз, когда Шангри остаётся одна.

К тому же именно в тот день, вернее, вечером того дня, когда Шангри окрылённая возвращалась домой и остановилась у витрины магазина посмотреть на чудесных фарфоровых кукол в пышных платьях, в стекле она увидела отражение мужчины, который явно за ней наблюдал. Их взгляды встретились, и озноб взял девушку холодными пальцами за плечи. Она резко развернулась и пошла прочь, но всю дорогу до дома чувствовала, как тот следует за ней немного сзади и слева, отставая на шаг.

Он шёл за ней до входной двери и дальше — она впустила его. След в след он поднимался за Шангри по лестнице. А на её кровати он зашёл слишком далеко.

Девушка знала, что его зовут Ангус, но больше не знала о нём ничего. Он приходил часто, почти каждый вечер, но никогда не говорил ни единого слова. Просто сидел в углу комнаты, на ворохе платьев, и с едкой усмешкой глядел на Шангри, корчащуюся на простынях. Вечера с ним не приносили ничего, кроме стыда, опустошённости и ощущения того, что всё было не по-настоящему.

И об Ангусе фотографии молчали. Порой Шангри казалось, что она успевает запечатлеть его силуэт у окна или лицо на фоне цветастой подушки, но каждый раз, пересматривая снимки, она или видела тень от дерева, или кадр оказывался настолько размытым, что на нём нельзя было вообще ничего разобрать. И девушка забывала о своём вечернем госте, чтобы на следующий день вновь оказаться в его жёстких объятиях.

А возле океанских вод Шангри терпеливо ждёт Урсула. Они очень похожи, но одна светловолоса, и кожа её бледна. Другая же темна ликом и её черные волосы день ото дня треплет солёный ветер.

Шангри не помнит дня, в который они встретились, но помнит отчаяние, от которого она бежала на этот скалистый берег, и горячие смуглые руки, вытершие влагу с лица. Она помнит, как Урсула прижала её голову к своей груди, в которой Шангри услышала только шум моря. Она помнит ласковый голос, шептавший ей в уши: «Нет ничего… ничего… Нет ничего ни в этой жизни, ни в будущей. Ни в ком и нигде…».

Тогда страх током пронзил тело Шангри, она оттолкнула эти мягкие руки и бросилась прочь, оступаясь на скользких камнях. Тогда она в кровь разбила колено, и, хотя те несколько капель, скорее всего, уже смыло водой, наверное, только они удержали Урсулу от того, чтобы пойти следом.

Но сострадательная ведьма ждёт её, и Шангри, как убийца, которого тянет на место преступления, постоянно возвращается на этот берег, чтобы в очередной раз попытаться убедить Урсулу уйти в одиночку. Но девушка не делает здесь снимков и никогда не подходит ближе, чем на расстояние трёх шагов. Она слишком боится, что ведьма утянет её за собой или будет звать к себе с фотографий, и Шангри не сможет удержаться, ведь соблазн слишком велик.

Есть и ещё один, не отходящий от Шангри ни на шаг. Везде, куда бы она ни пошла, в каждой комнате на шкафу, за каждым деревом в парке прячется Бледная Тень, которую девушка замечает с трудом, а порой и едва может отделить от себя самой. Это ярость и страх. Это то, что бормочет злые слова в голове Шангри и то, что заставляет её не доверять каждому бездомному, протягивающему дрожащую руку на ступеньках подземки. Это то, что хочет порвать в клочья всё вокруг себя, и то, что трусливо дрожит под одеялом, не желая выпускать наружу, в этот мир, недружелюбный к безумцам и детям.

Профессиональные:
- фотография - профи;
- фотошоп - профи;
- графика, акварель, гуашь, мелки и проч. - пролупрофи.

Бытовые:
- готовка различных блюд с максимальной выдумкой;
- основы кройки и шитья.

Дополнительные:
- умение вести беседы на темы, касающиеся искусства.

Прежде всего, следует сказать о комнате Шангри. Девушка живёт в мансарде двухэтажного дома, и это помещение было бы большим, если бы из него убрали весь хлам, который накопился там за 20 лет.

Всю короткую дальнюю стену занимает огромный шкаф с раздвижными дверцами, но и в нём не умещаются юбки-платья-сумки и прочее тряпьё, поэтому часть его свалена в углу наподобие горы с плоской верхушкой.

У окна в боковой стене стоит большая кровать, застеленная пушистым пледом и закиданная подушками и подушечками. Здесь же лежат и несколько затасканных тряпичных кукол, сшитых когда-то Мориссой-Ши.

У другого окна расположено довольно большое, убранное искусственными цветами овальное зеркало со столешницей, заставленной баночками с кремами, палитрами теней, склянками духов и лака для ногтей. На мягком круглом пуфе перед этим зеркалом Шангри по утрам приводит себя в порядок.

Подоконники в комнате довольно высоки, и все они, как и любая плоская поферхность в этой мансарде, заставлены статуэтками разной величины и комплекции, изображающими людей и животных, дома и деревья, демонов и фей, из коричневой глины и расписанного фарфора, привезённые из Индии и купленные на блошином рынке. На окнах нет занавесок, а потому ночью, когда луна заглядывает в мансарду Шангри или проезжающие машины вскидывают свет своих фар к небесам, комнату наполняют сотни теней, шёпот которых порой успокаивает девушку, а порой не даёт уснуть и заставляет прислушиваться.

На декоративных столиках, два из которых стоят у кровати, а один - у противоположной стены, покоятся свечи под стеклянными колпачками, ароматические лампадки и шкатулки с украшениями, содержимое которых выпирает наружу и зачастую вываливается под ноги. Сложенные в аккуратные стопки книги и журналы комиксов за неимением полок лежат прямо на полу, застеленном мягкими разноцветными коврами.

На компьютерном столе, таком низком, чтобы за ним можно было работать сидя на полу, развалился компьютер с большим монитором и цветной сканер-принтер. Вся техника расписана узорами, напоминающими мехенди. В большой ящик из красного дерева сложены карандаши, кисти и краски, а также листы для рисования и жесткий планшет, который служит Шангри мольбертом.

А ещё в этой комнате не видно стен. Когда-то они радовали глаз древесной текстурой, но теперь каждый их сантиметр занимают фотографии и рисунки Шангри. Посторонний едва ли смог бы здесь долго находиться из-за обилия лиц, глядящих на него со стен, но для Шангри все они сливаются в единый, хотя и пёстрый фон. Лишь подойдя ближе, она может рассмотреть каждого и каждую, в чьём существовании уже начала сомневаться, вспомнить место, в котором когда-то побывала, хотя, признаться откровенно, она сама никогда не выезжала за пределы своего города.

Пожалуй, стоит добавить и пару слов о сумке, которая всегда сопровождает Шангри. Какого бы цвета и фактуры ни была эта сумка, она представляет собой вместительный мешок на длинном ремне или рюкзак, который обязательно содержит, в первую очередь, старичок-полароид, затем блокнот с белыми листами и пару-тройку карандашей, плеер с наушниками, ключи и дамские принадлежности. Порой здесь появляется сотовый телефон, но его девушка обычно забывает дома.

Человек вроде и не молодой, а вроде и не старый. По его лицу еще не побежала сеть морщин, однако в волосах уже завелась первая седина. Взгляд Лаки пусть уже и потускнел за годы, но все еще полон юношеского стремления.

Лицо Лаки не представляет ничего особенного. Мы уже где-то видели этот прямой нос и грубый подбородок. Возможно, встречали человека с таким-же разрезом глаз. Очень многие шатены, к слову, носят неопрятную шевелюру средне длины. Лаки из их числа.

На людях Лаки редко можно увидеть без сигареты в зубах. Короткая измятая трубочка из бумаги, до отказа забитая табаком порой заменяет ему еду, воду и женщину.

Одевается Лаки в серую холщовую рубаху, синие джинсы и грязные кроссовки неопределенного цвета.

Можно с уверенностью сказать, что Лаки человек привычки. Вся его жизнь подчинена странным ритуалам, которые он сам же и выдумал. Эти ритуалы разнообразны, но почти всегда оканчиваются курением сигарет Lucky Strike.

Если ритуалы так или иначе нельзя соблюсти, Лаки нервничает и иногда добирается до психоза. Лечение - ударная доза никотина.

Вот перечень этих ритуалов:


Лаки - настоящая палочка-выручалочка. Он фальшивое наполнение для моей внутренней пустоты. И иногда мне кажется, что от всего этого маскарада фальшь становится реальностью. Иногда мне кажется - я не Лаки, а Лаки это не я. Но если это правда, что меня захлестывает бездна: кто же тогда я на самом деле?

...Не стало ничего. И увидел я, что это хорошо.

Свое бытие мы осознаем не сразу. С самого рождения мы считаем себя частью того, что нас окружает. И много позже мы учимся противопоставлять себя действительности. В момент, когда начался отсчет на моих часах, я был ничуть не лучше младенца. Я не осознавал себя и не представлял, что я совсем не являюсь частью той кучи мусора, куда меня закинула судьба.

Просвещающее действие на меня оказал чувствительный пинок в ребро, сопровождаемый хрипами, - моими хрипами, - и хрипловатым смехом. Должен признать, что понять собственное бытие мне пришлось куда скорее, чем это умудряется делать дитя. Открыв глаза, я увидел прохудившиеся ботинки на толстой подошве. Я чуть поерзал в мусоре, пытаясь поднять голову. Тело все еще не казалось мне чем-то мне принадлежащим, да и слушалось ужасно. Пришлось приложить уйму усилий, чтобы просто приподняться на руках и посмотреть на обладателя башмаков. Как оказалось, мне повстречался бездомный. Он широко улыбался, демонстрируя желтые зубы.

- Ишь ты, живой ищо! - прокряхтел он, садясь рядом со мной на корточки, - А чего это ты в моем мусоре отдыхаешь?

Я хотел что-то сказать. Открыв рот, я потянулся к нему дрожащей рукой, пытаясь выдавить из себя хоть какие-то звуки. Но в результате мог лишь открывать и закрывать рот.

- Оппа! - Весело крякнул бомж, протягивая ко мне руки.

Его грязные пальцы быстро пробежали по карманам моей одежды. Заглянули туда, сюда. Должно быть, он что-то нашел. Схватив свою находку в обе руки с по-беличьи держа рядом с лицом, он немигающе смотрел на меня и жевал губы. Когда ему это надоело, он стремглав пустил прочь.

Что же это была за вещь? Отчего-то она кажется знакомой, необходимой и дорогой мне.

Выбравшись из мусора, я шатался какое-то время как неприкаянный по улицам. Редкие прохожие боязливо обходили меня, словно боясь подцепить мою амнезию. Я замечал их лишь краем глаза. Сейчас я просто хотел найти бездомного, все ему объяснить, вернуть свое...

- ...Эй, ты. Кто такой?

Дорогу мне преградил плечистый охранник в костюме. Согнав наваждение, я огляделся. Как оказалось, ноги занесли меня в глухой переулок, заставленный мусорными баками. В этом переулке и делать было б нечего, если бы не уходящая вниз лестница, оканчивающаяся подозрительной дверью. Но меня сейчас не волновала ни дверь, ни ее сторож. Слова вышибалы глубоко засели в моей черепушке и многократным эхо повторяли один и тот же вопрос: "кто ты?" Действительно, а кто я?

Мне стало страшно. Ощущение было таким, словно кто-то выдернул землю из под моих ног. Я схватился за голову и выбежал из переулка и очутился на оживленной улице. Передо мной пролетали машины, мимо шли люди - толпы людей! (Так вот почему на других улицах их мало было!) И над всем этим грозно висел огромный транспарант: "Be happy - GO LUCKY." Отчего-то я воспринял эту рекламу как личное обращение. Возможно, я просто хотел чтобы чья-нибудь твердая рука повела меня, слепого кутенка, к свету.

- Лаки... - я удивился своему дрожащему голосу, так как вдруг осознал, что слышу его в первый раз, - Да... Я Лаки...

Я засмеялся. Все стало просто до невозможного.

Следующие несколько дней я потратил на то, чтобы выяснить, что есть сигареты, носящие мое имя. Курить Lucky strike тогда казалось естественным - схожее должно быть вместе. Однако, на сигареты нужны деньги. И я стал искать работу. Думаю, при других обстоятельствах я помедлил бы с обустройством, однако здесь и сейчас я чувствовал практически полную зависимость от сигарет, которые еще ни раз не пробовал. Я вообще не могу сказать, курил ли я хоть когда-нибудь.

Мои усилия достигли результата. Наверное это иронично, ведь работу я нашел ровно за той дверью, возле которой я и задался вопросом самоидентификации. Как оказалось, в том переулке был своего рода неофициальный клуб. Там частенько собирались богатенькие ребята. Они ели, пили, веселились и глазели на красивых девчонок. Девчонки танцевали у шеста, крутили бедрами и иногда уходили с гостями в заднюю комнату. Надобно сказать, после всего этого балагана оставалась исполинская гора посуды. Вот ее то я и подрядился перемывать.

Дело было не самым приятным. Иногда от тарелок приходилось отскребать не только пищу. Но платили здорово. И вот, через неделю я уже держал в руках заветную пачку сигарет...

Прошло еще немного времени. Я окончательно обжился тут. Нашел небольшую квартирку недалеко от места работы. И порой мне даже кажется, что я счастлив.

Лаки хорошо моет посуду.
Лаки не умеет вкусно готовить, но может профессионально превратить в уголь что угодно.
Я умею выдувать дым кольцами.

Наполовину початая пачка Lucky strike.
Вторая (полная) пачка Lucky strike.
Стальная зажигалка.