[VtM] Пальмы и Кровь II | ходы игроков | S02 Special 03 — «Верный Шериф»

Джимми был спокоен. По крайней мере с виду. Привычная сигарета в зубах... отсутствовала. Он ждал. И думал, иногда отвлекаясь, чтобы взглянуть на часы. Слишком многое случилось за две прошедших ночи. Слишком многое ещё должно было случиться.
— Ёбаные шавки... — в один момент вырвалось у вампира. Проклятые Гончие как всегда были призваны усложнить и без того непростую ситуацию, с чем справлялись просто великолепно. Джимми претила сама идея использования Принцем всяких кретинов в качестве верных террористов в прямом и безусловном подчинении, но ничего поделать с этим уже было невозможно. Ведь за Принцем теперь стоял не только клан Бруджа, но и местные Анархисты, пусть и негласно (о чём кроме них знали лишь Джимми и ещё пара Собратьев, включая пропавшую Хантер), с молчаливого разрешения Лоусона распространившие своё влияние на территорию Вест-Бич (в дополнение к имевшимся Вест- и Ист-Меса с их пляжами), а также открыли филиал в Голете, отхватив несколько спортивных клубов, о чём теперь знали почти все, поскольку это стало уже верхом наглости и едва не разожгло конфликт с кланом Тореадор (впрочем быстро погашенный всё тем же Принцем). И это вдобавок к пропавшей Хантер, которая так и не нашлась, а ведь её показания — это единственное, что могло хоть как-то подкрепить каракули, принесённые Саймоном этим утром — в конце прошлой ночи. С другой стороны, лучше бы ни рисунка, ни девчонки вообще не существовало. Всем было бы намного проще. Впрочем, Джимми терпеть не мог сослагательное наклонение.
Размышления об этом заставили Джимми-художника поднять глаза на старинную шпагу, висевшую на стене на фоне бордового сукна в деревянной рамке, и дагу рядом с ней, и с ностальгией вспомнить времена, когда он сам был энфорсером на службе у бывшего Шерифа — тогда же он и получил своё прозвище.

— Заходи, — еле разобрал обострённый слух Ковальски. Приглушённый голос Джимми донёсся из его кабинета. И хотя в кабинете Хозяина не обнаружилось, Саймону тут же бросился в глаза неровно стоявший шкаф, чуть отодвинутый от стены. Шкаф оказался дверью, за которой скрывалось ещё одно помещение, куда менее скромное, чем кабинет. На плане этой комнаты, разумеется не было. Похоже, она и служила их Хозяину Убежищем, о котором ни Саймон, ни Ромео, ни Джоан, ни Этан, ни даже МакГанн не знали, пусть и могли подозревать о его существовании. — Зайди и закрой дверь.
Внутри комнаты чего только не было — и старинное испанское оружие, включая огнестрельное, и модели кораблей в бутылках, и картины, в число которых входили несколько портретов не то испанских мореплавателей, не то живших некогда родственников Джимми, и ещё пара необычных венецианских масок, также закреплённых на стенде со шпагой, — чёрно-белая и золотистая. Помимо этого, в общую полумузейную атмосферу Убежища вносили немалый вклад два широких книжных шкафа со стеклянными створками, охраняемые двумя комплектами средневековых доспехов, собранными в полный рост, сервант с коллекцией дорогого спиртного и резной стол с комплектом стульев, а также длинный и явно очень дорогой ковёр со сложными узорами и неоднородным ворсом. Немного выбивался лишь большой и удобный кожаный диван в дальнем конце комнаты.
Когда Ковальски вошёл, Джимми стоял у стенда с оружием и с едва заметной ностальгической улыбкой разглядывал гравировку на лезвии шпаги, заведя руки за спину.

— К тебе приходили Гончие и пытались тебя убить. Ты выжил, скрылся и приехал сюда. Теперь расскажи то, чего я не знаю. Начиная с подробностей.

Саймон зашел и закрыл за собой дверь.
Он был удивлен и по-своему очарован местом. Впервые ему приоткрылось, что Джимми мог быть действительно стар, из другой эпохи. Конечно, Рамирез мог собрать эту коллекцию из соображений тщеславия и потому что любит старинные вещи. Саймон должен был признать, что ничего не понимает в истории и в этих периодах, и не может судить насколько экспонаты анахронично (или, наоборот, органично) смотрятся вместе. Во всяком случае, вон на ту шпагу, помещенную в рамку вместе с кинжалом словно картина, Джимми смотрел с подобием нежности и приязнью, куда большей, чем он удостаивал кого-либо из своих слуг, успел отметить Ковальски, подавив внутренний смешок.
Ок, он показывает мне свое убежище. Что это, великолепный жест доверия или знак, что мне не выйти отсюда живым? Может выпадет честь быть заколотым вон той штукой с вензелями?
Какая-то его часть уже решила, что это было бы ...интересно, и хорошо бы не слишком быстро, он все же планировал побороться. Возможно даже получится впечатлить Рамиреза. Любопытно было проверить, сможет ли он поднять на хозяина руку, если тот нападет первым?
Пока Саймон обдумывал ответ, глаза его скользили по предметам оружейной коллекции, красота которой будила в нем смутную зависть. Разумеется, ему самому никогда не приходилось держать в руках ничего подобного... абсолютно бессмысленного в современном мире, не говоря уж о том, что его стиль – грубый и превентивный удар в спину – эффективный и практичный, особенно с превосходящим по силе противником.
Ок, надо собраться. Какие варианты?

Я рассказываю Джимми правду, всё как есть. Очевидных причин продолжать скрывать суть вещей нет, посколько худшее, нападение со стороны Принца, уже случилось. Недостаток – Рамирез с некоторой вероятностью приходит в ярость и убивает меня.

Я продолжаю придерживаться прежней линии полуправды. Очевидных причин для выбора этой стратегии нет. Недостаток – если Рамирез ловит меня на лжи, он попытается убить меня гарантированно.

Есть что-то вроде третьего.

– Джимми, доверие, которые ты мне оказываешь, впуская сюда, очень... подкупает, – и я, блять, действительно это чувствую, хочу это чувствовать. – Меня останавливает страх, – сказал Ковальски, хотя вовсе не выглядел испуганным. – Я боюсь, что с большой вероятностью не выйду живым отсюда, независимо от того, что скажу. Возможно я ощущаю это, потому что наша связь ослабла. По моим подсчетам сегодня та самая ночь.

Джимми раздражённо скрипнул зубами, затем снял шпагу и поводил ей в воздухе.
— Что с тобой, Ковальски? Тебя Уильямс покусал, или ты просто решил испытать моё терпение? — хозяин вдруг нацелил острие лезвия в основание шеи Саймона, едва не коснувшись кожи. Подержал пару секунд и убрал, вернув шпагу на место. — Сходи к психиатру, если нервы шалят. У меня нет времени на твою лирику. Всё потом. Сейчас рассказывай.

Саймон заставил себя остаться на месте, не отпрянув и не отводя глаз, когда Джимми сделал выпад шпагой. Что ж, легко раскрутить Хозяина на кровь не вышло. Поразительно, что можно привыкнуть к чему-то настолько ненормальному, например такому, как почти непреодолимое желание пить кровь из существа в человеческом обличье с испанскими корнями.
Он машинально достал сигареты и почти сразу спрятал, заметив крошечную коробочку под потолком и сопоставив это с тем, что Джимми, едва ли не впервые на его памяти, не курил. В секретной комнате было очень тихо, настолько, что клубная музыка ощущалась как легчайшая вибрация, и вентиляции наверняка нет, заключил Саймон.
Ковер под ногами был слишком хорош, и, если бы Джимми все распланировал, то позаботился бы его убрать (или демонстративно застелить черной пленкой).
– Уильямс вроде умер, – негромко заметил Саймон на словесный выпад Джимми.
– Момент, о котором ты не знаешь, это то, что Хантер, перед тем как была похищена, умоляла нас выйти на связь, но при этом ничего не рассказывать тебе, иначе нам всем пиздец*. Сначала я истолковал это, как опасность для таких как мы с Вэл, то есть для слуг. Но потом стал подозревать, что она говорила об опасности вообще для всех. И еще одно, покопавшись в ее компе, Ромео обнаружил, что она хранила что-то важное на облачном хранилище, которое называется Инвиктус.

Джимми никогда не молчал так долго. Особенно, отчаянно борясь с потребностью закурить. Сам он ни разу не поднимал руку на слуг, считая это пустой тратой сил и нервов. Но теперь он боролся и с этим позывом.
— Да, Ковальски... Ты проебался по всем направлениям, — резюмировал он ровным голосом. — Угробил Уильямса. Угробил Прайс. Сам стоишь тут полуживой. И одному дьяволу известно, где носит этого сукиного сына Байле...
Джимми прошёлся по комнате туда-сюда, переваривая информацию. В конце концов он достал мобильник и набрал номер. Похоже, никто не ответил, второй, третий раз — оператор раз за разом сообщал о недоступности абонента. Тогда вампир швырнул мобильник на стол: аппарат прокатился по столешнице и слетел на пол с пластмассовым треском. После Джимми встряхнул на себе пиджак (надетый поверх футболки) за ворот.
— И что там с этим хранилищем? Что там было? — спросил он, взглянув на Ковальски спокойно, как в первый раз, — так, словно тот никогда не умалчивал о важнейшем факте, втянув в эту ложь остальных и усугубив без того непростую ситуацию.

Побледневший от ярости Саймон, изрядно задетый оценкой своих успехов (в основном потому что считал ее отчасти справедливой), невольно проследил за траекторией движения мобильника Рамиреза, и его судьбой, жестко завершившейся на полу. Возразить ему было нечего, кроме как обвинить Джимми в том, что тот подобрал себе таких хреновых некомпетентных слуг (в случае с Байле, адски упрямых).
– Это еще предстоит выяснить, – ответил он на вопрос, вновь встретившись взглядом с Рамирезом. – Если ты считаешь, что в этом есть необходимость. По словам хакера, хранилище сложно взломать.

Джимми вновь скрипнул зубами, потом шумно выдохнул.
— Сложно? Что значит сложно? В чём сложность?

Саймон пожал плечами — если б он знал, Ромео постарался навести туману.
— Это хакерские дела, технические трудности, которые, тем не менее, преодолимы. Кроме того, предыдущих взломщиков вычисляли и физически уничтожали. Но, как по мне, к такому можно подготовиться.

— То есть он этим ещё даже не занялся?

– У меня нет информации о прогрессе, в последний раз мы виделись ранним утром, потом разъехались по своим делам. Сегодня вечером он подавал признаки жизни в чате, затем пропал. Байле довольно осторожен, если его спугнули, он мог сменить номер.

Джимми уже не реагировал.
— Что там с Гончими?

– Они явились ко мне домой с однозначным намерением убить. Погоня продолжилась в районе шоссе 101, Бобби потерял контроль и прикончил двоих копов, и пока он ими занимался, мне удалось уехать на полицейской машине. Он легко догнал меня просто на своих двоих, но попал под колеса... несколько раз, и, кажется, относительно сильно пострадал. Некоторое время Дерек преследовал меня на мотоцикле, но мне удалось его стряхнуть, от удара его подкинуло вверх, и он превратился в стаю животных, летучих мышей, если по-конкретнее, и больше я его не видел...

Рассказывая события вечера, Саймон словно вернул себе видимость спокойствия. Сделав небольшую паузу, он закончил серией быстрых вопросов:
– Считаешь, что всех нас, кто расследовал исчезновение Хантер, решили убрать? Есть информация о Прайс? Каков теперь наш статус?

Глаза Джимми расширились, брови поползли вверх. Он запустил пальцы себе в волосы и надул щёки, глядя при этом в пустоту.
— Просто... заебись сочельник... — прошептал он самому себе.
Наконец оставив в покое взъерошенные волосы, он завёл руки за спину и посмотрел сквозь Ковальски, будто разговаривал не с ним.
— Прайс мертва, — тихо сообщил он, ответив на все три вопроса разом, и прошёл мимо Саймона. — Найдена в Оак-Вью сегодня утром.
Дав переварить сказанное, он задумчиво добавил:
— А тебя им, значит, убрать не удалось... Байле, вероятно, тоже уже мёртв. Или скоро будет...

Новость застала его врасплох, как удар в солнечное сплетение. Какого черта?! Когда все настолько вышло из под контроля?! Саймон сделал шаг назад, когда Джимми проходил мимо, и отвернулся, справляясь со злостью.
– Ясно.
Когда Джимми снова заговорил, Ковальски продолжил беседу как ни в чем не бывало:
– Получается, предостережение Хантер не было пустым. У нас есть план? Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя?

— План... У меня всегда есть план, Ковальски, — отозвался Джимми. — Ты можешь кое-что сделать, да.
Саймон почувствовал легкое касание. И какую-то необычную тяжесть в груди. Дышалось как-то с трудом, словно в комнате заканчивался воздух.
— Спасибо за честность, Саймон. И за службу.
Ковальски, сам того поначалу не осознавая, провел пальцами по узкой полоске стали, пару секунд назад выросшей из груди. Он не успел понять, когда и как это случилось. Может, она там была с самого начала, а он и не заметил. Несколько красных капель упали на ковёр одна за одной. В ногах появилась слабость. Закружилась голова. Захотелось присесть. Может быть, немного вздремнуть.
На клинке была гравировка. Что-то на испанском. Саймон видел только часть надписи.
Позади раздался щелчок кодового замка, а до него Ковальски услышал, кажется, семь нажатий кнопок. Открылась дверь, и воздуха стало чуть больше, но это не помогло.
— Теперь просто умри, — без сожалений произнёс Джимми и захлопнул дверь, оставив Саймона умирать в одиночестве в душной комнате без вентиляции и с кодовым замком.
В конце концов ноги гуля подкосились, и Ковальски рухнул на дорогой ковёр, тяжело дыша. Время было на исходе, умирать ужасно не хотелось...

Как в тягучем сне Саймон оттолкнулся руками от пола, сел, а затем медленно поднялся, от чего в глазах заплясали мушки, и, не чувствуя ног, преодолел расстояние до двери с кодовым замка, только чтобы убедиться, что та, без сомнения, заперта.
В следующий момент он обнаружил себя вновь лежащим на боку, уткнувшимся лицом в ковер. Кончик длинного лезвия упирался в пол. О том, сколько он так пролежал, можно было гадать по размеру темного пятна впитавшейся в густой ворс крови. Ковальски отдал должное Рамирезу, тот совсем не мелочился и жалел свои ковры не больше, чем слуг.
Из-под правой лопатки медленно прорастала боль. Дыхание было напряженным и поверхностным, и почему-то выдох давался труднее вдоха.
Блять, ее надо вытащить, — решил Ковальски, — с этой штукой в себе далеко не уйдешь, даже если каким-то чудом дверь откроется. Что за надпись на этой сраной шпаге? Что-то про милосердие? Нет, про его отсутсвие...

Сжав ладонями скользкое влажное лезвие, он надавил на него, проталкивая сквозь себя, клинок поддался, и пара дюймов острия вошли внутрь грудной клетки (и вышли со спины, оттопырив его кожаную куртку). Вкус крови моментально заполнил рот, Саймон завалился на бок и отключился.

И опять пришел в сознание в отделённой от всего мира душной комнате с кодовым замком, в которой, наверное, он теперь до конца. Страдающий от гипоксии мозг Саймона подбрасывал ему странные образы, так Ковальски вдруг стало казаться, что, вообще-то он заперт здесь очень давно, многие годы, приличный кусок его жизни. Он и не помнит, как там снаружи.

Начатое оказалось куда сложнее и болезненнее, чем он предполагал.Он задыхался, а это здорово подстёгивало страх смерти. Ковальски уже пообещал себе, что если выживет, никогда больше не станет играть в русскую рулетку. Да какого черта он вообще занимался такой хернёй? Раз семь играл, не меньше, каждый раз прикидывал, какой шанс, что до сих пор не... Еще минута мучений, и Ковальски пал так низко, что пообещал, что бросит курить, даже просто если пытка удушьем закончится – жалкая попытка торга. Сигареты навечно слились с образом Джимми, блять, этот гребаный испанец, который пьет кровь... Подумать только, предан Джимми и предан им же, да ну нафиг пафос, ему такое легко проглотить, почему бы и нет. Догадался, что так и будет, когда увидел, что Рамирез открыл потайное убежище. Сам бы поступил также, у таких как он не прошито намертво, что вот это черное, а это белое. Не то что бы он совсем не различает цветов, но с полпинка пойдет на сделку с совестью, игру не по правилам, без чести. Без иллюзий. Был предан Джимми и всей этой компании только потому, что так приятно, так сладко чувствовать в себе эту химическую (или там алхимическую) привязанность. Вампирская кровь, химическая преданность, могущество, блять, кто он без этой мертвой воды, даже сейчас он бы принял ещё одни узы.
Теперь просто умри. Да, блять, почему бы и нет...
Ковальски продолжал корчиться на полу душной комнаты, его клетки из боли и ненависти к себе. Изолированная комната давала, в конце концов, одно важное преимущество – можно было побыть самим собой.

Саймон вспомнил про телефон. Не решаясь на очередную мучительную попытку вытащить клинок, теша себя слабой надеждой, что увидит ещё одно сообщение с неизвестного номера, он пролистнул экран с последними звонками и сообщениями. Ничего. Несколько старых исходящих и входящих, а он бы правда хотел, чтобы телефон сейчас зазвонил, несколько недавних вызовов – из этих никто не ответит, мертвы, недоступны, попался номер игрока, с которому условились поработать за столом, осторожничали, чтобы не запалить знакомство, должно было быть по-крупному, такое приятно щекочет нервы, и с примесью прошлой жизни, а вот номер последней рыжухи с тиндера, припас ее для следующих выходных. Его собственный номер менялся и не один раз, так что застрахован от смс и звонков с напоминанием о рождестве из позапрошлой жизни, никто
блять,
никакой звонок сейчас бы не спас, не вытащил его отсюда, трата времени, мертвому припарка, но ведь он бы, блять, на минуту не был бы один, в этот гребаный момент смерти, и если бы, блять, в момент смерти он не был настолько тотально один, да, ему было бы легче, внутри поселилось жалкое, которое уже сдалось и смирилось, и уже торгуется, согласно уже сдохнуть, но, пожалуйста, не в одиночестве.
Вспышка отвращения к себе взбодрила его, и он продолжил свое мучительное дело, умудрившись продвинуться еще немного.
Номера людей, которые мертвы или недоступны, блять, как там Джимми сказал, "ты проебал их, Ковальски", да, блять, так и есть, угробил Этана и проебал Джо, вчера еще вынес на руках, и подумал, ну ок, здесь улажено, спасена, и во сне, стрёмном, нелепом сне про зомби, нелепей не придумаешь, но сон отразил реальность, он нес ее, держал в руках, а потом отдал зомби, ее забрали, выхватили, что его гребаное подсознание этим хотело сказать? Что он дорожил ею? Что другой человек оказался важен и близок? Да, ок, но теперь-то всё, проехали, какое это теперь имеет значение!
Боль в спине достигла какой-то особой звенящей ноты. Ок, всё, довольно, он признаётся, признаётся по-настоящему, да, ему очень жаль, что она умерла, она была ему другом, он сознался в этом, можно это теперь закончится? Как же, блять, больно. Ковальски успел раскаяться в том, что начал вынимать шпагу – жить с глубоко засаженной стальной штукой в груди было не так уж плохо, да просто отлично по-сравнению с тем, чем сейчас, когда начал ее доставать. Он раскололся, он сдался, почему же пытка продолжается?

Новое усилие стоило очередной потери сознания. Но и потом живучесть Саймона позволила ему очнуться. Рукоятка с массивной гардой оттягивала длинный клинок вниз, в то время как спереди оставалось всего лишь несколько дюймов стали.
Чтобы выдернуть клинок, оставалось совершить последний трюк – стоя на коленях, стараясь сохранять вертикальное положение, Ковальски вслепую взялся за лезвие заведенной за спину рукой. Мешала нанизанная на шпагу куртка, наточенная кромка резала ладонь, но эта маленькая боль в руке сейчас меркла как пламя свечи на фоне пожара.
Ок, детка, сделаем это пожестче. Жаль только, что я позабыл стоп-слово.
Ох, фак. Он закричал и выдернул клинок. Шпага упала с тихим, приглушенным ковром звоном, а из раны толчками полилась светлая и яркая как алая краска, слегка пузырящаяся кровь. ...Блять, что же он наделал? Саймон прижал руки к груди зажимая рану, ловя ускользавшую сквозь пальцы жизнь. По спине лилось горячее, в глазах потемнело. Последнее, что он пытался сделать – это излечить себя своей же кровь гуля, хоть как-то исправить, починить, если еще не слишком поздно.

Кровотечение, медленно заполнявшее сдувшееся лёгкое, ослабилось, а вскоре и вовсе прекратилось. С наружных ран кровь ещё сочилась, но уже значительно меньше. Витэ помогало, пусть и не так быстро или эффективно, как бы Саймону этого хотелось. Зато удержало его у самой грани забвения, когда ещё шаг, ещё пара сердечных сокращений, и с миром живых можно было проститься навсегда. Однако вместе с тем ощущение нереальности происходящего значительно усилилось: сожжённая вампирская кровь в увеличенной концентрации по отношению к изрядно уменьшенной человеческой не дала жизни уйти, но сильно осложнила общее состояние.
С большим трудом подтянувшись к двери, Ковальски еле-еле поднялся, опираясь спиной на стену, затем повернулся и тихонько провёл окровавленными пальцами по кнопкам в попытке сосредоточиться на ощущениях. Если код менялся нечасто, какие-то кнопки должны были нажиматься легче или, может быть, люфтить сильнее остальных. Только глаза никак не могли сфокусироваться на циферблате.
Саймон медленно посмотрел по сторонам, борясь одновременно с жутким головокружением и с чудовищным удушьем, когда воздуха не хватало даже на то, чтобы выкашлять кровь. Наконец получилось зацепить взглядом хоть за что-то: венецианские маски, отчего-то казавшиеся не вполне уместными среди остальных экспонатов, попали в фокус первыми. Пальцы тут же нащупали восьмёрку, затем тройку, потом шесть, снова три, а дальше... двойка или девятка? Сперва двойка. И сорок два в конце. Не подошло. Вариант написания «VENEZIA» также не сработал. Кнопка с восьмёркой была слишком тугой, по сравнению с остальными.
Ковальски ещё раз попробовал нажать поочерёдно все цифры — от единицы до нуля. Два, три и четыре топились легко. Пятёрка оказалась чуть мягче восьмёрки, но в сравнении с тремя предыдущими — нет, вряд ли содержалась в комбинации. Шестёрка же поддалась, как и предыдущие чётные, как и весь правый ряд — три, шесть девять. Самой мягкой оказалась семь. Ноль, как и единица, очевидно, были самыми невостребованными. Воспалённый мозг Саймона вдруг посетила мимолётная мысль, что, возможно, код мог представлять собой дату. Но разве не было бы тогда чётное количество цифр? Нет. К чёрту даты. В Убежище Джимми Рамиреза не было ни единого упоминания дат. Ни на картинах, ни на подписях, ни на гравировках. Слово. Какое-то слово. Пока что это казалось самым вероятным...

Осматривать "музей" Джимми в поиске ключа-подсказки при помощи туннельного зрения не было ни времени, ни сил.
Ковальски все же снял с бархатного стенда маски, черно-белую и золотистую. Были ли они воспоминанием о старом приключении Джимми? Возможно чем-то сентиментальным. Они казались очень хрупкими, и Саймон сломал их, раскрошив несколькими ударами о стену. Сперва черно-белую, потом золотую. Первая раскололась на мелкие кусочки сразу. Вторая развалилась трухлявыми кусками папье-маше, осыпалась золотой пыльцой краски. В руке остался фрагмент маски, закрывающий часть лба и щеки с прорезью для глаза. Не вполне отдавая себе отчет, зачем он это делает, Саймон забрал этот кусок себе, как своего рода трофей.
Венеция не сработала.
Стоп. Где телефон Джимми, который тот швырнул на пол во время их разговора? Саймон оторвал себя от стенки, подобрал шпагу и, опираясь на голое лезвие как на трость, сделал несколько шагов к массивному деревянному столу. Сделал передышку, тяжело навалившись на резную спинку стула. Должен быть где-то здесь...
А если Рамирез хватится своего телефона и сейчас вернется? Саймон посмотрел на часы. Сколько он уже здесь?

Так же, со шпагой, Ковальски вернулся к двери. Подождал пока цветные пятна перед глазами улягутся, вытер кнопки замка, и кровью пометил расшатанные: два, три, четыре, шесть, семь, девять, после чего начал вводить новую комбинацию: R (7), A(2) - да ладно, M(6) неужели так просто, I(4), R(7) – что у Рамиреза с фантазией, E(3) – а если он сейчас в своем кабинете?
Перед тем как нажать последнюю цифру "семь", Саймон с глубоким разочарованием понял, что что-то не сходилось, если тут S, то мягкая девятка оставалась не задействованной. В конце концов, он выбрал букву Z(9).

После нажатия кнопки ОК раздался уже знакомый щелчок и дверь приоткрылась. Вот так просто. RAMIREZ. Наверняка Джимми гордился тем, что ему пришло в голову зашифровать слово в цифрах. Ну кто способен сравниться с хитрым старым вампиром в сообразительности?
Изрядно вспотевшее лицо Саймона ощутило лёгкий прохладный ветерок. Легче от этого стало разве что морально. Однако, едва Ковальски ступил через порог, раздался оглушительный визг пожарной сигнализации, заставивший в первое же мгновение зажмуриться и плотно закрыть уши руками, чтобы не дать барабанным перепонкам лопнуть окончательно. Усиленные чувства были застигнуты врасплох. Вдобавок через пять секунд гуль принял сильный удар в левое плечо: дверь в Убежище резко захлопнулась, отбросив Саймона к дивану, что не сказалось положительно на его и без того тяжёлом состоянии.
Скоро вой сигнализации чуть ослаб, и до кровоточащих ушей Ковальски донёсся внешний шум — визги, крики, топот. Даже за дверью — видимо, кого-то в панике занесло и наверх в надежде на пожарные лестницы или просто прочь от дыма, запах которого теперь ощутил и Саймон, а это означало, что через несколько секунд в кабинете Джимми начнётся пенная вечеринка. Но ещё раньше, чем гуль нашёл в себе силы, чтобы подняться, дверь в кабинет с грохотом распахнулась.
Кто-то крикнул: «здесь раненный! Господи!» Потом кто-то вбежал и принялся поднимать раненного, наскоро осмотрев его раны и, по-видимому, сочтя их неопасными. Девушка в очках, серая юбка и белая блузка — новый администратор клуба, быстро отыскался ответ в памяти. Похоже, она и организовала эвакуацию людей через верхний этаж. Вряд ли она имела хоть малейшее понятие о том, что с ним здесь произошло.
Закинув левую руку гуля себе на шею (ушибленное плечо отозвалось болью), она попыталась осторожно поднять Саймона на ноги — так, чтобы не потревожить рану.
— Идти сможешь? — с трудом разобрал её слова гуль.

Саймон выдавил шелестящее "да" в ответ и поднялся, действительно перекладывая часть своего веса на девушку. Он решил, что ему повезло, суматоха в клубе сейчас только на руку.
Администратор потащила его не к пожарным лестницам, где уже образовалась паническая толчея, а тем же самым путем, каким Саймон и зашел в клуб раньше. Он хотел было спросить, что случилось и где горит, но понял, что одновременно способен только на что-то одно: или говорить, или идти, или думать (и все это с хреновой эффективностью). Они всего лишь осилили спуск по лестнице, но Саймону казалось, что он из последних сил добегает спринт. В правой руке он по-прежнему сжимал шпагу, и можно было только гадать насколько странно это выглядело со стороны.
Девушке приходилось откровенно нелегко, но к ее чести, темп до самого выхода она так и не сбавила. Иногда Джимми неплохо подбирал кадры.
Наконец они оказались снаружи, у входа на подземную парковку. Свежая прохлада задуваемая сюда с улицы вновь оказалась обманом, Саймон безуспешно пытался совладать с отдышкой, а мир вокруг него бешено вращался – комбо-эффект из отравления витэ помноженного на гипоксию. Пошатнувшись, он сделал два шага в сторону от девушки, согнулся пополам, и его начало мучительно рвать, сначала собственной кровью, которой он успел наглотаться, потом остатками завтрака из придорожной кофейни, и, наконец, желчью. Рвота спровоцировала кашель, тело сотрясалось в попытках исторгнуть жидкость из поврежденного легкого, в то время как он стоял на коленях, упираясь руками в нечистый бетонный пол парковки. "Выглядит совсем не круто", – успел подумать Ковальски в краткий миг затишья, нормально вдохнуть он по-прежнему не мог. Ему послышалось как администратор с нотками, как ему показалось, отвращения, сказала что-то вроде "Тебе срочно нужен врач", и окончательно потерял сознание.

После этого реальность тщетно пыталась пробиться к Саймону, мерцая лишь редкими сполохами.
Хрупкая с виду, но сильная физически девушка тащила его на себе, тогда как он, ведомый аварийным автопилотом, всё норовил ей помешать и вырваться, чтобы уйти или, по крайней мере, уползти прочь. Потом скорее всего был фургон, с которым что-то было не так. И кислородная маска. А потом была резкая боль в груди, после которой получилось хорошенько вздохнуть, что в свою очередь вызвало ещё один приступ рвоты кровью. А может, фургон был после. А ещё ему что-то вкололи. «Да лежи ты смирно, чёртов неугомонный болван!» Кажется, где-то в процессе ещё имела место попытка выброситься из машины на полном ходу. «Господи, Саймон, да успокойся же ты!» Если, конечно, всё это не приснилось. Потому что сны тоже были. В основном, короткие и тревожные. В одном из них Ковальски встретился с Джоан на том свете, в другом они все втроём спасали Этана из плена Джимми и его прихлебателей (негра и блондина из комикса) — искали потайную дверь, был даже сон про зомби — они были повсюду, в домах, на улице, в телевизоре, только они не бросались на людей, они просто стояли и смотрели на живых либо куда-то плелись, шаркая и пошатываясь, и никого не трогая, как самые обычные люди.
«... они же сразу узнают!»
«Не сразу. Есть у меня там парочка друзей. К тому же, его сейчас там точно никто не ждёт».
«Опять очнулся, чёрт... Нет! Стой! Держи его! Питер, тормози!»
...
«Да не с парадного же, туда, дальше...»
...
«Так и будешь глазеть? Держи вот тут. А ты поднимай, осторожно».
...
...
«Не дёргайся, глупый, швы разойдутся. Ты после операции...»

Тяжёлые веки в конце концов приподнялись. Перед глазами замелькали какие-то мутные тёмные пятна на светлом фоне. Взгляд никак не удавалось сфокусировать хоть на чём-то. Ковальски даже не понимал, стоит он или лежит. По логике очевидным казалось, конечно, второе. Очень сильно чесалось лицо, но руки отчего-то не слушались, будто что-то их удерживало. И ноги тоже.
— Лежи, не дёргайся. Отдыхай пока. Часа два у тебя есть, — сообщил незнакомый женский голос с лёгкой хрипотцой.
Саймон с трудом что-то промямлил — что-то нечленораздельное.
— Я всё знаю, не дрейфь.
Ясно было одно. Убивать его больше не собираются. И не успел он сомкнуть глаз, как тут же ощутил движение воздуха, а затем услышал тот же голос:
— Просыпайся, красавчик, пора валить.
Он опять попытался сфокусироваться в надежде хоть что-то понять в очередной суете, но тщетно. Белый потолок, пара лиц в медицинских халатах и масках.
— Нет, стойте. Другой лифт. Вон тот, напротив. Держите ключ, оставите потом внизу. Спуститесь в морг, дальше сориентируетесь.
— Спасибо вам! — Саймону показалось, что он узнал голос администраторши, которая выводила его из задымлённого клуба, ну или просто очень похожий — не тот, что его разбудил.
Потом был запах формалина, снова тряска, неразбериха, голоса, блэкаут. Какое-то время спустя Саймон вновь очнулся в какой-то машине, но лишь на мгновение — между тревожными снами.


* * *

Место неизвестно, время неизвестно.

Скоро сознание вновь вернулось к преданному во всех смыслах гулю, на сей раз окончательно. И он обнаружил себя лежащим в свежей постели на пуховой перине под тёплым пуховым одеялом ---- на огромной кровати с резными дубовыми колоннами и изголовьем. Ночной ветерок наполнял комнату ароматом океана и хвои, чуть шевеля узорчатые тюли на окнах. На прикроватном столике рядом был приготовлен поднос, накрытый железным колпаком, под которым Саймона дожидался в красивой расписной супнице жирный куриный суп с лапшой, сэндвич с паштетом на блюдце и кружка с горячим напитком, предположительно ягодным.

Кто-то другой насладился бы подольше нежной свежестью сатиновых простыней, морским воздухом, которым теперь можно было дышать вволю, покоем и передышкой от боли, но, увы, Саймон был не таков.
Он осторожно поднялся, прислушиваясь к ощущениям в теле, замер, пережидая боль и выбрался из кровати, чтобы прояснить, где он и что происходит.

Двустворчатые темные двери вели в просторную и удобную ванную комнату с большим витражным окном. Ему захотелось умыться и почистить зубы и, разумеется, все необходимое для этого нашлось. Старинное зеркало с красивой патиной беспощадно отразило его пугающую бледность, пожалуй, он выглядел именно так, как в кино изображают сбежавших из реанимации. Саймон отметил, что тонкая полоска прозрачного пластыря стягивает самый заметный и, не успевший пока закрыться, порез под левой бровью.
С раздражением Ковальски подумал, что получи он лишнюю гемотрансфузию в больнице, восстановился бы быстрее, но... Найдена в Оак-Вью сегодня утром. Ковальски аж передернуло – его самого сейчас возили именно туда. В спешке был смысл.
В его ситуации было грех жаловаться, в целом-то его неплохо починили. Там, где вошла и вышла шпага, теперь залеплено каким-то перевязочным материалом, и даже скверный порез от лезвия поперек правой ладони был подшит и перевязан. Он расстегнул пижаму (в ней он тут очнулся, и она вполне гармонировала со стилем дома), и заметил, что ушиб на плече, том самом, которым он выбил окно с рамой, уже расцветает роскошным кровоподтеком, в теле слуги такие процессы разворачивались быстрее.

Саймон вернулся в комнату и дотащился до окна. Он был почти удивлен, увидев там привычное ветреное побережье Атлантики. Несмотря на то, что интерьер увиденной части дома был полон деталей, и представлял собой изобильный итальянский (наверное) стиль, ничего здесь не казалось бутафорским, сделанным напоказ, наоборот, казалось будто гигантская рука подняла обжитую фамильную виллу со всей резьбой, лепниной, щедрыми драпировками, бронзовыми дверными ручками, керамической мозаикой в ванной комнате, подняла откуда-то с берегов Адриатики, перенесла через океан, и приземлила здесь, в Санта-Барбаре.

Клетка выглядела золотой, но Саймон не мог не проверить границы своей свободы.

Пробуя открыть единственную дверь ведущую из спальни, он искренне не знал, чего ожидать. Высокая дверь гладко отворилась, и он оказался в широком коридоре, стиль которого являлся органичным продолжением комнаты. Саймон успел пройти совсем немного, одной рукой вынужденный придерживаться за стену, когда на него буквально выпрыгнула невысокая черноглазая женщина в самой настоящей униформе горничной – черном платье, переднике с белыми оборками и таком же белоснежном чепце в пышных волосах. Она затараторила по-итальянски, и, учитывая скорость речи, успела выдать немалый обьем информации, прежде, чем встретилась глазами с Саймоном, который, застыв неподвижно как рептилия, прохладно разглядывал ее, не понимая, разумеется, ни слова. Она вздохнула и перешла на скупой английский, поясняя жестами:
– Возвращайтесь в постель. Вам еще рано вставать.
– Я искал свой телефон. Два телефона. Вы не знаете, где могут быть мои вещи?
– No signore.

Саймон решил вернуться, признав ее правоту.
Чудесный матрас и взбитая перина манили прилечь, в то время как пейнкиллеры, которых ему наверняка щедро вкачали после операции, стремительно утрачивали свой эффект.

Для быстрого восстановления стоило поесть, несмотря на то, что его все еще мутило. Но может быть, теперь этот дискомфорт от голода? Он решил дать обеду шанс, и не прогадал. Еда была прекрасно приготовлена, кроме того, начав есть, Саймон осознал, что смертельно голоден.