Порфир | ходы игроков | Id. кабинет

Большой зал, полукружие парадной лестницы, галерея — и резные двери открывают кабинет графа Каменского. В нём сочетаются уют и рабочий беспорядок. Неоконченный глобус перед книжным стеллажом до потолка, массивные кожаные диваны перед большим камином, заваленный письмами и книгами стол. Занавешенные портьерами окна выходят на Неву. Вдали, на другом берегу, мерцают искры с бастионов Петропавловской крепости, пылают факелы-колонны перед зданием Биржи. В углу темнеет готический доспех, опирающийся на двуручный меч с волнистым лезвием. Пустой безглазый бацинет следит за гостями. На чёрной кирасе поперёк груди выбиты слова: “PHASMA ARMA”.

Ночной отдых после главы III.

  День принёс Каменскому облегчение. Он проснулся в помятой постели, где простыни и подушки пропитались потом. В горле саднило, словно во сне он много кашлял. Вызванный колокольчиком камердинер принёс медовые тосты и крем-де-мент — зеленоватый мятный ликёр. Дорогое лакомство обдало внутренности Леонида Измаиловича бодрящим морозом. Он, как был в одних кальсонах, прошёл к окну и сильными руками распахнул ставни. Свежее утро ринулось в комнату, надувая из штор паруса. Серый свет брызнул в лицо. Под глазами графа залегли круги, небритый подбородок неряшливо потемнел. Он смотрел, как лодки и баржи скользят в такой же серой невской воде, кое-где уже отмеченной льдом, как блестит ангел над ярко-жёлтым шпилем собора Петропавловской и как в его дворе закутанный в тулуп садовник подстригает куст. Затем были таз с горячим умыванием, бритьё и парная ванная, куда камердинер с плеском и паром наливал разогретую в котлах первого этажа воду. Изразцовые шведские печи прогрели Мегарон, выгнав прочь дурные сны и ночной холод.

  Завтракал граф в малой гостиной. Из ажурной угловой комнаты открывался блестящий вид сразу в две стороны. Покачивая домашним тапочком на кончике носка, граф читал сразу две «Ведомости: «Санкт-Петербургские», где печатались новости, происшествия и коммерция, и «Сенатские» — тут публиковались указы и политика. Вдобавок к ним на плохонькой бумаге шла «Северная пчела», где политика излагалась всё ещё верноподданническим, но хотя бы удобоваримым образом — без нескончаемых «милостью нашей» и прочего заискивания. В разделе внутренних происшествий сообщалось, что «в банном доме на Коломенском острове, что за речушкой Мойкою, учинился пожар, в коем повинны неосторожность и неположенное огнеупотребление». Заметка была краткой, поскольку пожары в Санкт-Петербурге происходили то и дело. Быстро извещённая пожарная охрана прислала команду, а команда дала баням благополучно сгореть. Из общественных приличий «Ведомости» ничего не упомянули о жертвах и подозрениях, но Каменский уже понимал, что его хитрость удалась. Так, из трёх газет, граф быстренько собрал картину будня и перешёл к письмам.

  Известный светский критик князь Вяземский писал «задушевному товарищу» Каменскому, что Александр I, отправившийся в поездку по Сибири, продолжает тяжело болеть и не выказывает признаков выздоровления. Из августейшего кортежа приходят новости о том, что Их Величество редко встаёт и ещё реже принимает министров. Вяземский предлагал Леониду Измаиловичу подписать для государя-императора ноту с горячей поддержкой монаршего дома, а оканчивал письмо, вместо подписи, криво нарисованным треугольником.

  Другое письмо на близкую тему написал общественный активист Рылеев. Рылеев просил не нот, а денег. Для оружия, продовольствия, мотивации полков. Он писал прямо, без жеманства и экивоков — так, мол, и так, сочли необходимым организовать, вступить, объявить. Бегло проскочив его текст глазами, Каменский сделал вывод, что антимонархическое «Северное общество» всерьёз намерено воспользоваться кризисом в правящей семье. На помощь ему готово было придти украинское «Южное общество» во главе с полковником Пестелем. Поскольку и Рылеев, и Пестель сами были масонами, граф хорошо знал каждого. Мечтатели, не генералы. И всё же…

  В надушенном дамским парфюмом лиловом конверте, наконец, подали пригласительное письмо от фрейлины Софии Нарышкиной. Уже помолвленная с Шуваловым, но отнюдь не растерявшая от этого озорства особа была хорошо известна в свете как молодая фаворитка императора. Она ничуть не тяготилась отсутствием покровителя — как, кстати, и наличием жениха — и ласково звала “charmant Leo” на небольшой семейный банкет. Шарман Лео, естественно, неплохо знал такие банкеты.

  Граф жил в интересные времена.

Просмотренные письма внушали некоторое чувство успокоения графу Каменскому, вкупе с солнечным светом, льющимся сквозь широкие окна и разгоняющим мрак ночных кошмаров. Сейчас виденное ночью мешалось с тягучими, липкими снами, смывая грань яви и сна, делая смерть Первого Стража ложи чем-то сюрреалистичным. И всё же... Реальным.

Смерть товарища делала разбор писем чем-то весьма мизерным и неприятным с одной стороны. Граф ощущал на сердце какую-то слабость, касательно потери Аджиева и своей в том вины. Рука не поднималась ответить на письмо из лилового конверта - Леониду Измайловичу претила мысль веселья этим вечером.

С другой же стороны, Мастер Ложи не мог не признать в письмах Вяземского и Рылеева тайной свой слабости. Оба послания явственно указывали на вес и важность Каменского на политической арене страны. Граф сознавал за собой этот грешок и принимал, стараясь пользоваться в своих собственных целях, как бы иронично это не звучало. На какое-то время Леонид Измайлович позволил себе отвлечься от дум мира иного, темного, и обратить взор к миру дневному.

К государю Александру Первому граф Каменский нынче имел чувства смешанные. Ежели вначале своего вхождения на престол молодой император проявлял себя весьма либерально, даруя большинству сословий некоторые привелегии и свободы, в том числе и реформируя затвердевшие устои, то впоследствии от оных идей отошел и весьма прилично. Огонь надежды на новое будущее России, культивировавшийся Сперанским, медленно затухал. Воистину, человек опередивший своё время...

Противопоставлялись же государю-императору молодые умы отчизны, которых граф Каменский к тому же знал не понаслышке благодаря разделяемым идеалам вольных каменщиков. Мечтатели, воистину, чьи идеи могли показаться заразительными. Действительно, страна находилась нынче на перепутье, это витало в воздухе - переменам быть, оставалось лишь выбрать путь. И в этом случае Каменский предпочел бы вариант малой крови, который культивировался некоторыми членами “Северного общества”, вдохновленный французской революцией, но заметно смягченной прогрессивными умами. Возможно ли это было, обойтись без крови вовсе? Графу и Мастеру Ложи сей путь виделся с высоты нажитого опыта крайне сложным к реализации, но тем и хороша молодость, что позволяет устремляться к недостижимым высотам.

Леонид Измайлович ощущал, что его выбор, сколь незначительным бы не показался он с точки зрения глобальной истории, может повлиять на ход грядущих лет его родины. Людей, населяющих её, от самого последнего из пропащего, подлого люда, до представителя аристократии. И именно последние должны уже начать действовать, облеченные властью и силой на перемены!

Решено! Господин Рылеев получит ответ на своё прошение.

  Так граф Каменский объявил свою ставку. Письмо истлело в углях за дверкой изразцовой печи. Затейливые синие волны и аксельбанты, крутившиеся на глазурной плитке, стали бесстрастным декором для молчаливого сговора. Помешивая кочергой пепел, где горели и плавились гладкие буквы, Леонид Измаилович выпрямился и получше перевязал халат. Для тех, кто знал Рылеева, не было тайной, что почерк этого яркого отставного подпоручика походил на почерк его матери, к которой Рылеев питал самые тёплые чувства. Рылеев даже писал как она, наклонив голову к плечу и надев пенсне на широко расставленные карие глаза. Как ни забавно, у отъявленных революционеров тоже есть матери, а также жёны, дети и прочие родственники. Никто не берётся из ниоткуда. Каменский хорошо знал эту истину, потому что видел, как устроена социальная паутина. Нет исторических событий — есть исторические фамилии, и одни фамилии сильнее других.

  В этом люди отличаются от чудовищ.

  Наверное, граф мог бы задуматься, является такое положение дел силой или слабостью человеческого рода, но вихрь дел закрутил его, увлёк. Вахмистр Аджиев, обретший огненную могилу, вынужден был поблекнуть в памяти. Обнажённая Венера из полуночной мессы также отступила в тень. Каменский покончил с завтраком и отдал управляющему Мегароном распоряжения о том, кому и сколько выделить, а также как показать «дотацию на свободу» в учётных книгах так, чтобы аудит не нашёл никакой его причастности. Затем к нему приходили разные лица. Заехала скучающая княжна Белозерская, приходили скучающие вельможи, нанёс визит канцелярист из австрийского посольства с большой папкой подмышкой. С ним граф о чём-то много улыбался и откупоривал кларет.

  Ноябрьский день пролетел быстро. Напольные часы с большим треугольным маятником и астрономическими знаками отбивали уже второй час пополудни, когда… злобное ржание донеслось сквозь выходящие в сад Мегарона окна. Холодный ветер зашевелил уголки бумаг, лежащих под пресс-папье и по деревянным папкам. Звякнуло перо на краю чернильницы.

  Маятник щёлкнул, перелистнув страницу времени.

Предчувствие заставило графа отвлечься от дел. Поежившись от прохлады, Леонид Измайлович встал из-за стола, чтобы затворить окна и, пользуясь случаем, выглянуть в сад - неужто кто-то решил навестить его в этот день не по уговоренному расписанию?

  Дело обстояло именно так, как предположил граф.

  Широкая дорожка, посыпанная гравием и обрамлённая художественным бордюром из мелкого камня, вела от ворот к полукруглой аллее, огибавшей богатый цветник. Оттуда ступени взбегали к парадной террасе, а на ту, в свою очередь, выходили главные двери Мегарона. Дворец Каменских был выдержан в сухом классическом стиле под стать канонам вольных каменщиков. Он состоял из трёх этажей, отапливаемого чердака, фасадом был развёрнут к реке и двумя флигелями обнимал просторный парк. Вдоль фасада тянулись ровные ряды окон и каннелированные полуколонны. Впрочем, кажущаяся простота удачно вписывалась как в панораму невской набережной, так и в пышные очертания парка. Летом плотная зелёная ограда защищала кованую решётку от взглядов с улицы, а зимой среди снежной белизны вздымались альпийские горки, рокарии и иные декоративные элементы, над которыми хозяева трудились как заправские ландшафтные архитекторы.

  Сейчас видавшая виды карета, запряжённая двойной вороных, с грохотом огибала клумбу. За нею, не поспевая от ворот, с гневными криками гнался садовник. По одному виду потрёпанной крыши Леонид Измаилович догадался, что экипаж далёк от дворянского достоинства, но притом это не дрожки и не крестьянская кибитка. Лицо, пожаловавшее в гости, имело известное влияние для передвижений по городу без ног по колено в слякоти.

  Карета замерла у ступеней. Кучер на всякий случай сорвал шапку при виде дворца, однако спустившаяся из повозки персона стала такой необычностью, что даже садовник застыл посреди дорожки с полуопущенным кулаком. Из кареты вышла монахиня римского обряда, заложив обе руки в широкие рукава. Шерстяная чёрная туника, подвязанная на узкой талии, была покрыта сверху длинной тканой вуалью. Но вместо скромных туфель подол открывал пехотные ботфорты с пуговицами гамашей. Походка, с которой гостья решительно двинулась по ступеням, была далека от христианского смирения. Странное чувство энергии исходило от неё, словно расталкивая сизую серость Петербурга.

Леонид Измайлович задержался у окна дольше, чем планировал - пожалуй, последнее кого он ожидал увидеть сим днем, была дева божия. Причем, одеяние женщины не походило на православное, скорее видом своим относилось к римско-каталической церкви - Каменский не считал себя умелым в делах теологических, а потому просто предположил первое пришедшее на ум.

Провожая нежданную гостью взглядом, Мастер Ложи задумался, пытаясь припомнить хотя бы один женский монастырь подле Петербурга, но на ум ничего не приходило. Да и все равно не похоже было, дабы сия особо прибыла из местного дома божьего. Особенно красноречиво о том говорила обувь монахини.

Отойдя от окна, граф вернулся за письменный стол. Он явно не спешил на встречу Его промыслу, предпочитая оставаться хозяином в собственном доме. Лишь распорядился проверить находился ли сейчас в Мегароне патер Калев? Леонид Измайлович явственно ощущал, что присутствие старого товарища может быть кстати для грядущей беседы. Как и то что визит этот может быть связан так или иначе с предыдущей ночью…

  Однако патера не отыскали. Как нередко водилось днём, священник отправлял службы в своей церкви в городе. А вот предчувствие, конечно, не обмануло Каменского. Вскоре раздался стук шагов и в кабинет почти вбежал камердинер.

  — Ваше Сиятельство! — вздохнул он. — Виноваты-с… очень настаивают… я передал, что вы заняты… нет времени… но… но…
  — Но для дела Господа время найдётся, — лязгнул от дверей непререкаемый голос.
  — Ох! — воскликнул камердинер, круто оборачиваясь. — Я же велел обождать внизу… как вы…
  — Я нашла дорогу.
  — Ваше Сиятельство, сами видите…

  Растерянный камердинер униженно развёл руками. Из-за его спины в кабинет ступила та самая монахиня, которую граф видел в окно. Она держалась настолько прямо, что её осанка буквально бросалась в глаза. Седые волосы открывали страшное и одновременно притягательное лицо. В нём не было ни тепла розовых щёк фрейлины Нарышкиной, ни житейской усталости Ловен, ни экзотической, почти звериной красоты Олеандр. Рублёное, обветренное, белое, оно принадлежало женщине далеко за сорок, которая физической формой превзошла бы увлечённого гимнастикой молодого корнета. В глубине её глаз пылал затаённый огонь того сорта, который отчего-то заставлял вспоминать, в каком ящике лежит пистолет.

  Граф одну за другой подмечал иные детали: золотой католический крест на шее, сбитые в драках костяшки пальцев… и сразу пять серебряных колец на правой руке, по одному на каждый палец. Что-то из глубины памяти напомнило Леониду Измаиловичу, что монахини надевают кольца, когда берут непреложные обеты перед ликом Иисуса. Чаще всего они ограничиваются одним, а самые фанатичные — двумя.

  — Меня зовут Мария. Милостью Его Святейшества Папы Льва Двенадцатого, я — новый генерал Общества Иисуса в Петербурге. Прежде я вела жизнь в большом грехе, граф Каменский, — перехватив его взгляд, сказала монахиня и подняла руку с пятью кольцами. Её голос был громким и хорошо поставленным; с таким бы командовать под Бородино среди грохота орудий. — Затем я нашла искупление, чего не скажешь о вас.

Леонид Измайлович поднялся из-за стола, невозмутимый как всегда, и изобразил легкий поклон. Этикет перемежался в этом с короткой паузой, дабы крупицы времени просеяли мысли в поисках подходящего ответа.

— Рад приветствовать вас в моём доме, — с легким акцентом в приоритетах граф начал с начала. — Полагаю, вы хотите сказать, что все мы одинаковы перед лицом Господа нашего… могу я обращаться к вам как матери-настоятельнице или же как к генералу Марие? — уточнил Мастер Ложи, впрочем, без ожидания ответа тут же обратившись к камердинеру. — Всё в порядке, Андрей Степанович. Распорядитесь подать чай сюда же.

Нарочно или нет, но граф Каменский хоть и не распоряжался выставить святую женщину прочь, но и не спешил предложить ей присесть.

К несчастью или нет, он не мог просто так отмахнуться от одной из влиятельных фигур на шахматной доске Петербурга, особенно после того как со стороны Общества Иисуса произошла явная рокировка. Привыкший мыслить наперед граф намеревался получше узнать деву Марию, предполагая без наивности, что их знакомство сулило как и потенциальные положительные перспективы, так и возможные разочарования.

  — «Преподобная мать» будет достаточно.

  Иезуит окинула комнату неприязненным взглядом, задержав его на готических доспехах. Железный страж был молчаливым напоминанием о том, что у этого кабинета есть две стороны. Как, впрочем, и у всего Мегарона. К её чести (или с состраданием к её слепой убеждённости) следовало признать, что Мария была из тех немногих, кого не смутил и не впечатлил кабинет мастера-масона.

  — Я не привыкла скрывать лицо от врагов. Вы служите нечестивой вере, каменщик Каменский. Вы — чародей, слуга Дьявола, фаворит Сатаны. Пусть мои предшественники были изгнаны из этой страны и этого города, а потому не учинили отпор вашему халдейскому ремеслу, но времена изменились. Знайте, каменщик, для меня не тайна то, кто стоит за вчерашним пожаром. Добрые христиане употребили немало сил на поиск ужасного вертепа, но вы, явившись туда, всё употребили к собственному интересу, а плоды наших трудов обратили в ничто. Я предупрежу вас сей единственный раз — отступите. Покайтесь. А ежели явитесь на моём пути вновь… то упомните Книгу Царств: «я иду за врагами моими и истребляю их, доколе не уничтожу».

  Застыв на пороге с серебряным подносом, Андрей Степанович слушал, как с угрозой понижается голос святой матери.

— Преподобная мать Мария, — с легким кивком поправился граф, отмечая про себя небольшую иронию в выборе имени монахини. — Смею вас заверить, к Христианству я отношусь с уважением, равно к православию и католицизму. Тему же вы затронули весьма деликатную, преподобная мать - я вижу нас на одной стороне, стороне дела защиты людских душ. Прошу вас, присядьте и уделите мне несколько минут вашего времени, дабы в благих деяниях мы были сонаправлены. Могу я предложить вам что-нибудь?

Леонид Измайлович старался держать вид будничный, соучастный тревогам собеседницы, нисколько не задетый праведный гневом девы Марии. Напротив, им овладело любопытство: выходит, западное общество вновь обосновалось в Петербурге и так же ведает о неупокоенном монстре… Вот только предпринимать что либо не спешило.

Граф жестом предложил женщине выбрать одно из удобных кресел напротив стола Мастера Ложи. Камердинеру же был подан незначительный жест, чтобы обождал с сервировкой.

  — Не можете, — отрезала монахиня.

  Медовая хитрость Леонида Измайловича не сработала. Слова, как известно, хороши для тех, кто сам предпочитает орудовать словами, а здесь дело обстояло иначе. Преподобная мать проигнорировала кресла и круто развернулась, подняв вихрь из чёрной вуали. Ей не пришлось отталкивать камердинера, поскольку тот сам шарахнулся с дороги. На пороге иезуитка полуобернулась. В молочном свете, льющемся в окно, сверкнул ещё раз золотой крест на её груди, и блеск отразился в неукротимом взгляде Марии. Леониду Измаиловичу показалось, что украшение до странности напоминает орхидею, вложенную в его собственную петлицу. Могла ли преподобная мать носить не просто религиозную регалию?.. Церковь, как известно, падка на всевозможные артефакты.

  Два чёрных человека, масон и генерал Общества Иисуса, застыли в противолежащих концах дистанции. Звонкое молчание поставило точку в непрошеном и скоротечном визите.

  — Все дела мои устремлены ad majorem Dei gloriam, — сказала в тишине невеста христова. Рука с пятью кольцами, пятью обетами, шевельнулась в слабом намёке на прощание. — Помните это, каменщик. Помните хорошо.

— Возможно, в этом наше отличие, преподобная мать, — спокойно встретил религиозный нрав пуританки граф Каменский.

Сцепив пальцы перед собой и подавшись чуть вперед, Леонид Измайлович встретил колючий взгляд невесты Господней.

— Мои деяния направлены на благо простого народа. Наш общий враг, мать Мария, выживал годами или даже десятилетиями - он опасен и хитер, чтобы пытаться одолеть его по одиночке и не поставить на кон еще больше жертв. Прошу вас подумать об этом на обратном пути.

Каменский, поняв что этот камень не сдвинуть так просто, попытался хотя бы заронить зерно на эту недружелюбную почву.

Когда монахиня ушла, Леонид Измайлович сделал знак камердинеру сервировать чай.

— Андрей Степанович, распорядитесь, пожалуйста, передать послание госпоже Ловен: я хочу видеть ее как можно скорее.

  Над фарфоровым сервизом поднимался приятный аромат. Через некоторое время в кабинет скорым шагом вошла второй страж Ирина Ловен.

  Гибель ближайшего соратника, казалось бы, никак не затронула седоволосую женщину. Её осанка была прямой, будто к позвоночнику подоткнули жердь. Землистого цвета лицо как будто бы заострилось до того, чтоб резаться о её профиль. Сегодня Ловен траурно облачилась в глухой чёрный мундир, мужские брюки и невысокие мягкие сапоги на пряжках. Полувоенная одежда ладно сидела по её фигуре, наверняка фраппируя каждого, кто столкнулся бы с ней на улице без пальто. Впрочем, зная одноглазую женщину, граф пребывал в уверенности, что к числу пострадавших она себя не относит. За широким сыромятным ремнём пытливый взгляд Леонида Измаиловича приглядел кобуру, в которую был вложен изящный пистолет из английских мастерских Томаса Кетланда. Кобура была повёрнута так, чтобы сподручно выхватывать оружие левой рукой. Правая кисть Ирины отсутствовала, её заменял упрятанный под перчатку хитрый протез с тросиками и шестерёнками в металлических пальцах. На плечах и волосах Ловен блестел снег. По-видимому, она лишь недавно вернулась в Мегарон.

  Что он знал об Ирине Ловен?

  Масон по убеждению, а не по духовным взглядам. Больше практик, чем мистик. Доведённый до цинизма фатализм позволял Ловен с одинаковым равнодушием воспринимать отца, насильничающего над собственной дочерью за Поварским переулком, и колдовской ритуал в частном салоне. Однако же Леонид Измаилович, вопреки всем стараниям Ловен, знал, какой немалой ценой даётся женщине эта храбрость. Когда граф встретил сыскного агента много лет назад, то нашёл надломленного героя, не нужного этому городу. И хотя по её лицу мало что можно было прочесть, Каменский понимал ключ и к этой даме. Ловен была жгуче необходима справедливость. Ясная, понятная, равно беспощадная к купцу и клошару. В масонской ложе Ирина нашла тех, кто желал изменить мир к лучшему; тем и удалось завоевать её верность.

  Ловен поклонилась. Стеклянный глаз, по обыкновению, безразлично сверлил пустоту.
  — Мир вам, досточтимый мастер, — ритуально представилась она. — Вы хотели меня видеть.

– Второй Страж, – граф приветствовал Ирину не вставая из-за своего стола, но непременно отложив дела, когда женщина вошла в его кабинет. – Присаживайтесь. Могу я предложить вам чаю?

Леонид Измайлович был человеком в известной степени практичным - с определенного возраста он начал ценить собственное и чужое время, предпочитая не разбрасываться им столь же щедро и порой бездумно как в более молодые годы. Потому не собирался тратиться на формальности.

Взгляд Мастера Ложи обхватил фигуру вошедшего человека, словно сверяясь с внутренним портретом. Пистоль в кобуре напомнил о необходимости поднять важный вопрос с госпожой Ловен, но непременно в конце их небольшой встречи.

– Скажите, вам многое известно об "Обществе Иисуса”? – перешел к главному вопросы граф Каменский, когда формальности были улажены.

  Ловен вскинула взгляд. Её механическая рука неловко держала чашку. Как лебеди морозным утром, сейчас в чае лежали изогнутые чаинки.

  — Католические фанатики? — помедлив, уточнила она. — Я не сильна в религии, но припоминаю, что его основали примерно во времена Ивана Грозного. Не в России, конечно. И несколько раз запрещали, в том числе и здесь, в Петербурге. Если не путаю, последний раз — лет пять назад. По-моему, тогда царь-батюшка рассердились, что его православных друзей уговаривают менять бороды на тонзуры, об этом даже напечатали анекдот в газете. Да и, пожалуй, всё. На моей памяти в последние годы никто не заводил о них разговор. Разве что знаю, что им принадлежала большая церковь на Невском проспекте, в самом центре. Такие люди редко встречаются в уличной грязи, которую я люблю…

  Пожав плечами, Ловен уточнила:
  — К чему ваш вопрос, мастер?

Граф сделал небольшой глоток чая, ощущая как уже немного остывший напиток проникает внутрь. Славен будь сей достойный продукт цивилизованной мысли! Казалось бы мелочь, она помогала двигаться сквозь тяготы дня.

– Сегодняшним днём я был обязан визитом Преподобной Матери Марии, нынешней главы "Общества Иисуса” в Петербурге.

Фарфор тихо соприкоснулся с фарфором, когда Леонид Измайлович поставил небольшую чашку на блюдце.

— Оказалось, наши товарищества разделяют и общие интересы - дева Мария так же преследует нашу вчерашнюю целью, при этом полагая, что Вольные Каменщики - точно такие же слуги дьявола...

Мастер Ложи старался держать в поле зрения лицо Второго Стража как можно дольше времени, так чтобы это не выглядело чрезмерно наглым: что думала она о такой трактовке Братства? Леонид Измайлович знал госпожу Ловен в основном с профессиональной точки зрения, в меньшей степени как человека, и только то, что она не посчитала нужным скрывать в складках своей души. Готова ли сестра двигаться дальше в иерархии масонства?

— В этот раз не похоже, чтобы «Общество Иисуса» собиралось закрываться в ближайшее время, а значит мы будем вынуждены сосуществовать в этом городе, что приведет к неизбежным конфликтам. К ненужным конфликтам, особенно если наши конечные цели совпадают. Добудьте мне как можно больше информации о том, как действуют наши более религиозные соседи: кто помогает им среди простого люда или же чиновников, какие методы они используют? Преподобная мать ясно дала понять, что не будет делать ничего для примирения наших обществ - выбор за нами. Так же нам предстоит продолжить начатое: хоть в Банях мы достроили победы, это лишь малый осколок целой картины. Враг все еще на свободе.

Граф Каменский сделал небольшую паузу, дабы его собеседник мог переварить услышанное.

— Вопросы, Второй Страж? Предложения?

  При словах о слугах дьявола уголок губ сыщицы едва заметно дёрнулся в сдерживаемой улыбке. Граф понял, что Ловен с насмешкой воспринимала догматизм. В то же время, циничность нередко служит плодородной почвой для малодушия. В ком мало искренней веры, тот не поддастся ли с лёгкостью земным искушениям? Конечно, перед таким вопросом физиогномика была бессильна.

  Зато поручение заставило её ухмылку с энтузиазмом вспыхнуть в полную силу — задача нашла наилучшего исполнителя.

  — Слушаю, мастер! — воскликнула она. — Наконец-то дело по мне! Я посещу большую церковь, которой раньше пользовались католики, и выясню, до сих пор ли она закрыта. Затем поспрашиваю попрошаек у Спасского храма, они всё знают про такие дела от набожных бабок. Есть у меня должничок и в синодальной канцелярии. Ежели католикам разрешили вести молитвы, так и налогом, поди, не забыли обложить — пусть выяснит, не появилось ли новых записей в учётных книгах.

  Ловен никогда не скрывала презрения к двойным церковным стандартам.

— Благодарю, Страж, — по отечески улыбнулся Каменский, хоть разница в возрасте двух людей, разделяемых массивным столом, была и вовсе не велика.

— У меня остался последний вопрос. Вчерашним днем мы потеряли несколько братьев, среди прочих и Первого Стража. — Леонид Измайлович почти не изменил своей позы за столом, сцепив пальцы перед собой, словно бы огораживая себя от потери, которая до сих пор плохо укладывалась в голове. — Достойный человек и Каменщик. Уйдет время, дабы найти достойную замену в наше ложе… позвольте спросить напрямую, госпожа Ловен, как вы оцениваете свою кандидатуру?

Мастер Ложи позволил себе говорить с Ириной прямо, чувствуя, что это может быть неплохим поощрением за службу. Он не видел в ней той искры, что разжигала пламя в других, и был уверен, что прав. И вместе с тем ему было интересно, что думала сама Ловен на сей счет.

Леонид Измайлович хотел было использовать при этом разговоре английский пистоль Аджиева, как символ, но счел это в данной ситуации тоном слишком драматичным и оттого дурным. Оружие павшего товарища осталось лежать в одном из ящиков рабочего стола Каменского.

  Ловен перестала улыбаться. Если бы Леонид Измаилович знал, о чём вели утренние беседы страж и стюард его ложи!

  — Не столь достойно, — тихо сказала Ловен. — У меня нет ни храбрости этого человека, ни такта, ни способности вести за собой людей. Вахмистр Аджиев был не только нашим братом, но и образцовым офицером. Я слышала, как он помог вам уладить спор с наглым поэтом. Я знаю, что он первым ворвался в прокажённые бани. Я никогда так не сумею.

Леонид Измайлович мягко откинулся на спинку кресла.

— Я благодарю вас за честность, Второй Страж, — ответил мужчина после короткой паузы. — Не смею вас больше задерживать.

Как говорила народная мудрость: «Всему своё время и место». Граф Каменский ощущал, что госпожа Ловен была на своём. Редкое качество в людях - уметь трезво оценивать себя самого, признавая слабости и пороки. Леонид Измайлович ценил это. Пистолету вахмистра придется какое-то время еще побыть экспонатом прошлых свершений.

Когда Ирина покинула кабинет Мастера Ложи, Каменский с сожалением отметил, что чай уже порядком остыл. Прежде чем распорядиться унести сервиз, Леонид Измайлович решил написать записку патеру Калеву: вчерашнее столкновение с неведомым до сих пор терзало мысли масона. Не могли же бани скрывать монструозный ужас все это время и оставаться незамеченными. Нет, кто-то приготовился к приходу Каменщиков, зная точно об операции, или располагая ресурсами, чтобы сделать все быстро. Слишком быстро, на вкус Каменского. С этим им с патером и предстояло разобраться.

  Письма отправлены, указания розданы. Час вынужденного безделья подходил к концу, ночь наполнилась ржавыми отблесками.

  В малой гостиной, где граф завтракал в приволье солнечных лучей, поселились сумерки. Двери туда закрыли. Зато в большой гостиной разожгли камин. Дрова вспыхнули высоко и ярко как вчерашний пожар, заливая оранжевым светом турецкий палас. На резных лакированных комодах, расставленных у четырёх стен по французским интерьерным канонам, зеленели вазы с цветами. Над ними висели картины в простых рамах, каждая из которых несла определённый смысл, открытый лишь членам тайной ложи. «Дружеская встреча у памятника Диане» ла Гурдена, Станислав Понятовский и другие. В клетке на круглом столике певуче щебетали две крохотных зебровых амадины, с упоением глядя друг на дружку.

  Патер Калев, сухой старик с песне на остром носу и вихрами седых волос, с книгой застыл у камина. Ирина Ловен ходила взад и вперёд перед сборчатыми гардинами. Она подбрасывала и ловила монету механической кистью, проверяя пружины и тросики на гибкость. На диванах, раскинув руки на подушки и положив сапог на сапог, развалилась Олеандр в багровом пальто. Пламя играло на синих татуировках, покрывающих её лицо. Соединив пальцы перед лицом, граф занял место во главе стола, слушая священника.

  Андрей Степанович и две горничные подали ужин. За ужином предстояло принять решение.

  — Такого, как вы говорите, и впрямь не может быть, Ваше Сиятельство. Чудовище, слепленное из плоти не могло жить в банях, особливо когда журнал приходов и уходов исправно вели с начала вечера. Хм-м, хм-м-м… пусть я составил промеж собою ваши объяснения, по ним выходит так: некий К.Ф. — Олеандр говорит, что зовут его Клим Фёдорович, прибыл в бани к позднему вечеру, то есть, к их открытию. Дурно так говорить, но в том злотворном месте К.Ф., вестимо, посетил некую Людку, Людмилу; а портье так и записал в журнале. Возможно, так звали девочку, запертую в комнатах на чердаке с прошлого вечера. Ту самую, которую цыгане и Клим Фёдорович прошлой ночью увели из курильни подле Сенной. Поистине печальна судьба этого дитя… — вздохнул патер.

  Ловен раздражённо бросила монету под самый потолок.

  — Когда оный Клим ушёл, он, уходя, наказал дверным людям встретить некоего барина. Барин приметен тем, что в банной книге записан отдельно, не как прочие посетители. И записано также, что барин также имел целью визит к той же Людмиле. А вот когда барин прибыл в бани, там-то и случилось страшное. Не складывается, Ваше Сиятельство. Никак не складывается. Словно бы никто не готовил вам западню, а каждый занимался своим делом. Но столь чудовищная тьма и сама собою не рождается. Эти визиты как-то связаны между собою. Ваш Клим Фёдорович, Людка, таинственный барин… он-то, верно, и приехал на карете с гербом.
  — С тем гербом, где пёс-не пёс и конь-не конь? — одышливо припомнил Андрей Степанович показания старухи, раскладывая утиное жаркое по тарелкам.
  — Много у вас в людской болтают, — одёрнул его патер.
  — Что болтают, то наружу не выносят, — камердинер деликатно позвенел ножичком.

  — Но болтают верно, — вступила Ловен. — Только герб остался для нас неизвестен. Что же до прочих лиц, которые связаны с банями, ныне мы знаем про двоих: цыгане и Клим Фёдорович. Я также навела справки у церковных попрошаек. И по тем справкам следует, что Общество Иисуса также интересовалось банями: они поставили соглядатая невдалеке, откуда и прознали о нашем рейде. Другого соглядатая католики поставили близ одной церкви, опять невдалеке от Сенной. И вот что интересно: в той церкви расположено Общество призрения за девочками-сиротами. Кто-то осведомил и нас, и католиков об Усачёвских банях. Нас, как мы знаем, осведомили верно, и раз у католиков имелся и другой след, он тоже может быть правильным. Нам выбирать, за что взяться.

Граф Каменский молча наблюдал за разговором. Не имея до сих пор детей, ему было приятно наблюдать за своим “детищем” в работе. Пусть, оно никогда не было его, ибо все они были представлены пред Оком и более старшими братьями, и всё же... “Призрак в латах” был венцом его трудов. Его мысли и устремлений. Потому наблюдать за тем как крутятся механизмы даже без его собственного участия - было предметом отдельной гордости. Потому смерть Первого Стража всё ещё не покидала мысли Каменского...

Леонид Измайлович кивнул патеру Калеву, соглашаясь с ходом суждений мудреца:

– Мы по прежнему знаем ничтожно мало о том, кто нам противостоит. Как наверняка осведомлены теперь все в этой комнате, Братству теперь противопоставляется третья сторона - “Общество Иисуса”, хоть де факто мы на одной стороне. Итого на сцене теперь три массивных фигуры: мы, фанатичные дети Господа, и corpus inquietum - наш главный враг, кому содействуют сторонние силы, в лице купца Щукина и банды цыган. Признаться, вчера я полагал добиться больших ответов на свои вопросы, но просчитался - наш противник располагает влиянием и стратегией, наши действия потревожили его планы, но остановить его не способны.

Мастер Ложи придвинул стул чуть ближе к столу, где уже сервировали ужин. Тонкий звон-сигнал приглашал участников ложи к еде.

– С учетом всех обстоятельств, мы не будем действовать сгоряча: требуется шаг за шагом отрезать нити влияния нашего оппонента, лишив его сил насколько возможно, прежде чем мы нанесем финальный удар. Так же я не хочу спешить с решеним по “Обществу Иисуса”, надеясь видеть их союзниками в этой непростой партии, – продолжая разговор, Леонид Измайлович расстелил на коленях салфетку и вооружился столовыми приборами. – Я и Стюард разузнаем больше о связи этих “Самоцветов” с приказчиком Щукина. Последний вне сомнений находится на службе у нашей врага, вольно или нет.

  Олеандр, лежа на диване, закинула руки за голову. Не самое уважительное действие по отношению к Мастеру ложи, когда тот говорил, но собственная невежественность мало волновала турчанку. До сих пор это сходило с рук. Сейчас она была сосредоточена не на собственных выходках, а на разговорах в комнате. Важно было понять как можно больше деталей из обсуждения. Все же русский язык был сложным для восприятия.

  Значит, «Самоцветы». Звучало неплохо… По крайней мере говорили они на одном уровне с Олеандр. Стюард улыбнулась.