[WHnonRP]Честь и кровь: Пропавший меч | ходы игроков | Особняк семьи Фростгелберов

Дул холодный западный ветер. Пробирая даже сквозь теплые, серые плащи, через плечо которых шла широкая алая линия - знак траура по близкому человеку. Капюшоны почти полностью скрывали лица присутствующих на церемонии. Но ваша семья, точнее те, кто остался в живых и находился в светлом разуме, стояла отдельно, как бы сосредотачивая на себе взгляды. Кто-то смотрел с жалостью и сопереживанием. Кто-то со злобной решимостью и непониманием. Кто-то с завистью и плохо скрываемой радостью. Вы - лишь тень, что когда-то отбрасывали ваши предки. Но кто скрывается в тени? Можете ли вы показать остальным, что ваша фамилия не просто звук и закорючка на бумаге?

Гумберт, ставший старшим братом после смерти Леопольда, стал наследником всех прав и обязанностей отца, почившего в страшном ужасе, Вернера Фростгелбера. Он же получал все те письма, которые присылали торговые партнеры, уведомляя, что скрепляющим фактором торговли была репутация отца, которым вместе со своими людьми держал в ежовых руках всю местность на востоке провинции. А ныне, как к глубокому сожалению его не стало, никто не уверен в том, что кто-то из наследников сможет поднять с колен некогда великую фамилию. "... мы рассматривали Леопольда, как преемника всех охранных и торговых дел, союзов и клятв. Однако, понимая всю тяжесть Вашего положения и не имея возможности как-либо Вам помочь, мы предлагаем оставить все договоренности в силе, в течение трех месяцев. Как раз, этого времени Вам и Вашим близким должно хватить, чтобы оплатить полученный ранее от нас товар, и начать писать новую историю своей семьи.
От чистого сердца желаем Вам всего наилучшего и скорбим вместе с вами... В конце каждого письма стояла подпись и имена, имена, имена, имена. Имена тех, кто радостно бежал за помощью к вашему отцу, а теперь с такой же скоростью бежит возвращать деньги - увы, сами товары, которые по отработанной годами схеме, содержал и при удобном случае продавал Вернер, куда-то делись.
Да, большинство вещей из хранилища унесли выжившие разбойники, но недавно, кто-то из ваших выживших солдат смог выследить смельчаков, что решили под покровом ночи ограбить вашу измученную горем обитель.
Гумберт сразу же приказал повесить не только воров, но и все их семьи, пытаясь таким образов показать всем, что он способен на мужские поступки. Но это выглядело слишком жалко - как предсмертная дрожь.

Желто-коричневые листья, что недавно морем покрывали землю вокруг семейной усыпальницы Фростгелберов, были за день до похорон собраны унылыми слугами, с опаской косившимися в сторону ближайшего леса, и где-то сожжены, да так, что в воздухе стоял легкий аромат гари, сразу напоминающий о событиях почти недельной давности. Но ты, Конрад-Рудольф, и так, без всяких запахов, помнил все то, что происходило...
Приглашенный, сухой как жердь, жрец Морра, споро зачитал молитву, аккуратно помещая по две монеты каждому из ваших мертвецов на глаза. Громко вздохнув и покачав головой, он кивнул вам и остальным детям, что пришла пора прощаться. После вас в дело вступят гробовщики, пытаясь как можно аккуратнее спустить три гроба вниз. Туда, где лежат остальные члены семейства Фростгелберов.

Старший брат был против, чтобы на похоронах были те, кто присылал те письма, но старый дворецкий тонко намекнул, что пышные похороны тоже сойдут за пыль в глаза, и дадут немного надежды "кредиторам", что их требования будут выполнены в срок. Привыкший слушать советы старших, а к тому же не знающий, как поступить правильно, Гумберт уцепился за этот совет, как за последнюю соломинку.

После того, как похоронная процессия вернулась на поверхность, всех гостей пригласили внутрь особняка, где в одном из больших залов уже были расставлены столы с напитками и кушаньями. Играла легкая напевная музыка, не мешающая разговорам и заглушая то, что лучше бы детям умерших не слышать. Но вот взгляды было не скрыть никак...

- Говорят, что ее... - послышалось среди голосов, но надоевший за вечер музыкант взял слишком противную ноту, отвлекая тебя подслушивания, и ты упустил момент концентрации. Не беда, тебе еще напомнят, кто ты и где твое место. Особенно этот толстяк, Аугуст Лаундер, розовый от дармового вина, мужчина заплывшими поросячьими глазками наблюдал за Мартиной, сидевшей с тобой за одним столом, а когда та не высказала взаимного интереса, начал чаще звать девушек-подавальщиц, явно надеясь удовлетвориться не только хмельными напитками.

- Да! Представляете, мы ударили с ним по рукам и его ребята забрали с собой почти сорок тюков ткани! А он даже... - говорившего прервали, заметив как ты навострил уши внимательно разглядывая сидевших за столом говорившего торговца. Низенький и сморщенный, словно старый желудь, мужчина носил очки, постоянно бережно придерживая их одной рукой, поворачиваясь в сторону. Ты помнил, что это был Гернот Шлим, продавец ткани и владелец больших выпасов для овец. Уж за кем ты не видел зла, так это за ним. Однажды он даже подарил тебе фигуру парусника Бретонии, что пылится у тебя под кроватью. Хорошие были тогда времена.

- Нет, точно вам говорю, стоит немножко подождать и кинуть этим ублюдкам пару медяков. Они не посмеют отказаться, иначе... - реплика Тино Капленбруммера, распространившим о себе славу бастарда одного из графов-выборщиков, сосланного в вашу глушь добывать мечом себе славу (в реальности же его интересовали только замужние женщины, нечестные драки в свою пользу и дорогой алкоголь), была прервана грозным криком Гумберта, под конец постыдно словившего петуха.
- Вы мерзкие твари! Вы пришли в дом, где вам были всегда рады! Вас встречали здесь в любой день и погоду! Моя мать сидела с вашими детьми! Я и Леопольд ездили на охоту с вашими сыновьями! Мартину прочили в жены кому-то из ваших отродий! Вы неблагодарные твари! Пускай Сигмар посмотрит в ваши души и воздаст вам за все ваше "добро", - плюнув на каменный пол, наследник оттолкнул в сторону мажордома, что-то яростного шепчущего ему в ухо и скорым шагом вышел из зала.
Через несколько секунд зловещей тишины вновь заиграла музыка - музыкантам было плевать на все эти ссоры, но им было важно, чтобы оплата пришла в полном объеме, а значит нельзя выставлять хозяев банкета в дураках.

Рудольф кожей чувствовал новый уровень ненависти, которым обжигали сидевшие с ним в одном помещении люди. Благо здесь стояла церемониальная стража из охранников усадьбы, и он не опасался "случайно" получить кубком по голове. Но что будет дальше? Ведь нельзя сидеть на одном месте ровно. У вас уже ушли конюхи, предрекая скорую беду. Солдаты и простая обслуга могла присмотреть за лошадьми, но нужно было держать ситуацию под контролем... А ведь тебе только утром рассказали, что пришедший на помощь в день Краха, как его в пьяном состоянии называет Гумберт, был торговец из тилийского союза Фабриканте, Виантар Трамани. Опытный рубака посетивший множество мест был уже не молод, но силен как бык. Вы сами помните, с какой радостью он врубился со своими наемниками и стрелками в "ржавые" ряды бандитов. Да, он не демон в бою, каким был твой отец... Но он был, по крайней мере, жив. А это уже чего-то да стоило. Но твои размышления о сравнении мертвого героя с живым торгашом были прерваны какой-то мелочью, которую засыпая произнес твой брат, - ... а меня убьют, а тебя упекут в послушники, куда-нибудь под землю. И на этом... - храп и звон разбитой бутылки послужил сигналом об окончании беседы.

Так и сейчас, тебе было непонятно, что делать. Или ты все-таки можешь что-то предпринять?

  Холодный западный ветер.
  Стою на похоронах. Зябко кутаюсь в выданный к случаю плащ — не на мои узкие плечи пошитый; велик мне он. Неловко переминаюсь, стоя на одном месте: не получается согреться и бьёт мелкая дрожь.
  Кислое выражение сгоняю с лица, пытаясь разгладить свой сморщенный лоб — плакать я уже наплакался, залил всё слезами как девочка сорок раз. Это пока никто не видел! Не могу больше — глаза обведены розовящимися воспалёнными кругами и сохнут на ветру. Часто-пречасто моргаю.
  А так и лучше: издалека никто и не увидит, не узнает. Я в порядке! Все когда-нибудь хоронят отцов, лучше позже и желательно в дремучей седой древности, но-но всякое случается? Я в порядке, смотри, как я хорошо держусь — а кто смотри, кому смотреть… Гумберт — да на нём самом лица нет. В один момент он шмыгает носом так громко, что я вздрагиваю и, неловко дёрнувшись, подворачиваю ногу на ровном месте. С-ссссука. Сжимаю зубы, вынужденный стоять прямо, не имея никакой возможности растереть мышцу, в которой спазм.   Протянувшаяся зади крепкая рука одного из солдат-сопровождающих придерживает меня за локоть. Слышу короткое „… Тихо ты“, и в глазах танцуют красные звёздочки и синие кольца. Воет-завывает западный ветер. Но уже не так больно в ноге, как на душе погано, мерзко и больно — а то ли ещё будет.
  Мы смотрели на деловитую работу приглашённого священника. Формализированный ритуал, все одинаковые слова и традиционные напутствия. Мартина потемнела лицом и выглядела на грани, мать была вовсе затёрта за нашими спинами между двоих удерживавших её солдат: она мерно покачивалась и что-то гудела, шуршала и напевала себе без слов. Её плащ был только один с капюшоном, а капишон этот отличающимся по материалу и явно пристроченным второпях — тень от него сейчас закрывала большую часть её лица. Я предположил, что ей чем-то залепили рот, что было в общем-то разумно — никто не хотел, чтобы она опять начала петь эту дегенератскую песенку. Она теперь всё время её пела — развесёлую, про собачек. И кроме как тряпкой в рот и не заткнёшь.
  Подходит время прощаться. Закрытый гроб отца, открытый Леопольда. Кладу ладонь, сбивчиво и слишком громко говорю несколько слов о заслугах своих родственников. Что будем помнить их хорошие дела и молиться за мирный упокой душ. Завершаю традиционным упоминанием Сигмара. Всё. Как долго, чёрт-те дери.
  Возвращаемся. Жужжание разговоров, как бы невзначай пророненные полу-оскорбления и уничижающие намёки, десятки приклеенных ко мне глаз — тошнит, трясёт, есть не могу — кусок в горло не лезет. Откусываю какую-то резиновую дрянь один раз и жую уже десять минут. Мясо это было, рыба, какой-то гриб? Разварилось в клейкую кашу. Не могу заставить себя проглотить, вздыхаю. Сплёвываю в полупустой бокал. Напряжённый сижу, подобравшись, зубами щёлкаю на всяких подбивающих к сестре клинья уродцев. Кажется, Мартина уверенно справляется.
  Ну вот, началось. Гумберт не умел пить, но почему-то упрямо не признавал этого свойства своего организма — а что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

  „— Хватит, Гумберт. Не впадай в истерику, умерли отец и брат у нас у всех“, — пытаюсь сказать ему я. Выходит не очень чётко и разборчиво. Что-то выпадает у меня изо рта; кто-то над ухом смеётся. Блять. Я смеюсь тоже — изображаю смех, коротко каркнув — и вытираю ворот и лицо платочком. „— Эти люди ни в чём не виноваты. Выпей ещё, брат“. Выпей и вырубись, ходячее ты недоразумение.
  Я пытаюсь по возможности поддерживать беседы и заводить беседы, но больше того — слушаю. Страшно сказать, но из всей семейки я больше всех в себе. И Мартина, — даром что баба.
  Всех ли я знаю из собравшихся здесь господ? Оглядываю лица: если кто-то новенький не преминул случаем засвидетельствовать почтение, ранее не имев возможности общаться в нашем кругу, но только сегодня и только сейчас затесался — то мы можем перекинуться парой слов и задать первые намётки какого-нибудь небольшого делового взаимодействия. С Аугустом я не буду разговаривать больше чем „— Спасибо, хорошо“, обрюзгший поросёнок меня не веселит, хотя в принципе я его люблю как родного. Не сегодня, Лаунди-оладьи, не сегодня. Что, герр Шлим навёл воровскую шайку на семейные склады? Нет, я, верно, неправильно понял. Тино опять орёт, он всегда орёт. Об-орись. Насрать.
  Ну, господа, с кем тут из вас можно заработать немного звонких крон, чтобы совсем не утонуть в долгах, дайте знак.

Как только его брат уснул окончательно, Конрад-Рудольф убрал острые предметы со стола, спустил пару бутылок на пол, и замер, еще долгое время пытаясь понять, кто же из присутствующих в обеденной зале является значимой величиной для того уровня семьи Форстгелберов, который был при жизни его отца, но... Но реальность была такова, что знание - сила, а незнание - ...проверка на удачу.

Под дверь , заставив младшего из наследников дернуться, проскользнул лист бумаги. Это было странно, ведь обычно перед кабинетом отца стояла стража, и никто из посторонних не мог проскользнуть просто так. А тем более подкинуть что-то под дверь.
...Вибрации пола отдавались в подошвы Конрада, напоминая о том, что внизу еще сидели гости...
Но из-за того, что младший был не самым важным членом семьи - за ним не следили слишком пристально, оставив его наедине с новым главой Форстгелберов.
Медленно подойдя к двери, юный господин прислушался к тому, что могло происходить за ней, но там стояла непревзойденная в своем величии тишина, словно за дверью находилось что-то большое, живое, но ледяное, как сама Тьма. А тут еще огонек свечей, освещая комнату, начал дергаться, искривляя тени всех предметов, словно туман.

    Я мысленно прикинул, сколько из оставшихся при нас слуг не крутились сейчас внизу, будучи плотно заняты сервировкой и обязанностями „подай-принеси“. Примерно ноль целых, фиг десятых? Так думается мне.
    Не питая особых надежд, дёргаю сигнальный шнурок с выведенным в помещение для комнатных колокольцем и — больше символически, чем что-то ещё — недолго, всего чуть, выжидаю. Если никого нет, как ожидалось, то пойду сам укрою своего дебила. Лео больше нет, надо беречь кого осталось.

    „— Бедовая твоя башка, Гумберт, что тебя дёрнуло дрыхнуть у кабинета со сквозняком! А ну йит… Здорово, великолепно, как тебя передвинуть-то, гада. Что, хорошенький концерт ты изволил выкинуть? Нравится, довольный лежишь? Ах ты ж пёс“ — говорю я ему с абсолютно не соответствующей словам ласковой и спокойной интонацией.

    Накидываю на него какие-нибудь покрывала, если нахожу их рядом, поворачиваю пьяного спящего брательника на бочок, чтоб он не задохся обблевамшись. Заворачиваю его во что потеплее, подтыкаю, чтоб не сбросил и только нос торчал.

    Как, сука, не хочется трогать эти письма. Там же опять про долги и требования — а про что ещё-то? Да и не на моё имя, а братик отоспится и начнёт тут мне права качать. То ему не то, это ему не это, кто открыл, да почему, а тут листочка не хватает, да найдите да покажите. Чуйка мне говорит не трогать — я не трогаю. Если никто на трель колокольчикову не является пред мои очи, то до утрего пусть письмецо подождёт. А у меня сестра в большом зале там одна развлекает этих шакалов, надо бы к ней вернуться — ну и проверить свою деловую удачу, как водится.

Прислуга появилась спустя четверть часа, когда Конрад уже начал сам заворачивать тушу старшего в сорванный балдахин - бывший кабинет отца не был предназначен для того, чтобы проводить ночные бдения, мама Рудольфа была против того, чтобы Вернер спал вне супружеского ложа. Мол ее бабушка твердила, что так уходит любовь и приходит разлука. Папа спорить не стал, и слуги вынесли софу из комнаты, оставив лишь непригодные, для полноценного и удобного сна, поверхности.
В дверь постучали.


Проигнорировав бумагу, младший попросил положить ее на рабочий стол, и пронаблюдав, как Гумберта несут в свою комнату, следующий наследник направился обратно в обеденный зал...

Конрад-Рудольф застал во время своего появления необычное представление, как Гермонт Шлим и Аугуст Лаундер ударили по рукам, успев о чем-то договорившись. И как только заметили парня, как-то стыдливо прятали глаза. В остальном в помещении была ненапряжная атмосфера, но уже подталкивающая закончить банкет: запах пота, свежего перегара и... предательства. Никто не подходил Было не очень принято задерживаться на поминках, хотя, в северных племенах и Кислеве, тризна длилась по нескольку дней. А теперь, некоторые из гостей продвигались к выходу, высказывая напоследок пару слов Мартине, а приметив и Конрада, то спешили и к нему. Потные руки, лживые языки, неприятный запах изо рта... Калейдоскоп моральных уродов, живущих ради выгоды самих себя, без капельки стеснения. Вскоре это перестало быть интересным, и парень не стал выдумывать новые слова, просто желая всем "хорошего вечера и доброй дороги".
Как внезапно, руку наследника сдавила толстая рука, покрытая черным ковром жирных волос, и хриплый, неприятный голос произнес, - Будьте аккуратны сами, в это время года полно опасностей не только на дорогах, -
Конрад устало махнул головой, не сдерживая зевоты, но тут же спохватился, чтобы посмотреть, кто это был. Но уже было поздно - широка спина, черная грива распущенных по плечам волос, дорогой колет и кожаный пояс.
Быстро оглянувшись по сторонам, ища кого-то из своих людей, чтобы послать за незнакомцем, но никого, кроме пары служанок рядом не оказалось.

    „— Хорошего вечера, доброй дороги Вам. Хорошей дороги, доброго вечера! Приятного вечера, безопасной дороги нашим гостям. Спасибо. Хорошие доги, приятного сеттера. Собачьего вечера. Ой. Хорошего-приятного, и вам, и вам. Были б рады повидаться, как бы не скорбный повод, приятного вечера. Благодарю за визит. Хорошей дороги, путешествуйте осмотрительней“.

    В любой сомнительной ситуации ложись спать — так, кажется, советовала народная мудрость. Столь многое изменилось, и не в лучшую сторону: всё это требовало обдумывания, обмозговывания, туманное, неясное и непонятное будущее маячило всеми удручающими перспективами. Сонливость да духота брали своё: мне становилось сложнее удерживать внимание. Снова ускользнуло что-то, что-то важное. Упущено, просрано, с-сука. Лаундер опять задумал надо мной приколоться, вижу что чё-то там шушукается-прячет себе. Опять притащит самую уродливую размалёванную потаскуху и станет угарать, мол, гля какая, корунд, невесту тебе нашёл, хватай, а то убежит. Это судьба, это любовь с первого взгляда, такой шанс на миллион не упускают! Ладно, стоит простить ему отсутствие креативности, он всего-то старается меня взбодрить. А это кто? Я его не зн… Трамани — он, не он? Нихера, конечно, шерсти на мужике: братец медвежонок.
    „— Спасибо, вы ктоже, ар-кх-ой, тоже. Премного [неразборчиво] вашим визитом. Хорошей ночи, доброго пути“.

    Я устал, зол, хочу спать, ничего ровным счётом не добился. Смотрю на служанок, которые возятся, убирая со стола. А где Мартина? А почему Тино не было видно, он что, охрип и съебал, даже не дождавшись проводов? Блеск. Ха-ха, в этом он весь, ну хоть что-то в этом мире стабильно.

    Я подваливаю к более пожилой или на вид смекалистой из служанок.

        „— Слушай, мил, смотри-к сюда. Это что, у меня из пасти тоже так помойно несёт? Ты чё-нить знаешь, чё с этим делают, не знаю, может травы какой пожевать, или там уксус разбавленный выпить. Понюхай, короче“ — складываю ладони корабликом - или воронкой - и потихонечку дую через них бедной женщине в лицо. Ничего, она оправится, а мне неприлично так ходитьи разить, негоже, нельзя.

Женщине некуда деваться, ты все же один из наследников и даже можешь приказать ее повесить. Она, нарочито сделав умиленное добротой выражение лица, наклонилась, чтобы понюхать тот амбре, доносившийся из твоего рта. "Зачем тебе нужно было совершать этот нелепый ход?" - читалось в ее глазах.

Гости приветливо улыбались и махали. Кто-то жал руку юному Форстгелберу, кто-то присматривался к своей потенциальной жертве на эту ночь или партнеру для нового дела. Конрад кожей чувствовал чужое "мнение", и понимал, что в день похорон создалось много непрочных союзов. А возможно, несколько многообещающих...

В лицо ей пахнуло смесью юного перегара еще не переваренного и впитавшегося в желудок алкоголя, тонкий и сладковатый запах гнили, видимо из-за неправильного питания печень уже начала шалить, и конечно же смешавшийся с ароматом твоего пота, возникшего из-за переполненного телами зала. Скривилась на мгновение, но воспитание и самообладание взяло вверх над самосохранением, и женщина заговорила, - Мой господин, ваше дыхание прекрасно. Любая девушка, только услышав его, упала бы без чувств от счастья, монсеньор. Вам нужно просто попить теплой воды и лечь спать. Ваши родственники уже разошлись по своим комнатам, и мы поняли, что вас оставили провожать гостей. Если вы прикажете, мы займемся этим, молодой господин. Ложитесь спать.

    Она говорит мне, что всё в порядке, я в простодушии своём верю. Было б смехотворно, что меня вообще интересуют такие вещи в такое время, но я зануда, воспитанный занудами. И ничего удивительного нет в том, что мелочи помогают успокоиться. Как-то отвлекаюсь от страха, злости… смятения, которых не могу прекратить испытывать. От действительно тяжёлых, гнетущих, проблем, которые так запросто полосканием тёплой водичкой не решить. Мда.

    Гумберт отплевался парочкой проклятий, выговорился и ему хоть бы хны. Спит, умаявшийся. Я вот так не могу. Мартина религиозна — но мне вера тоже не даёт успокоения, можно хоть днями причитать «Сигмар, боже, помоги, погаси семье долги», и ничего от этого с места не сдвинется. А Леопольд ходил на псарню, когда ему было худо на душе — может, мне тоже попробовать? Но завтра, сейчас ночь на дворе и все собаки спят (если ещё не поразбежались к соответствующим чёртям). Я даже не знаю, кстати, что хуже — если там всё разгромлено и чемпиона упёрли, или если всё в полном порядке и надо продолжать тратиться на прокорм псов. Миллион трат.

    „— Нужно так нужно. Добро, я пока последних до ворот спровожу, готовьте мне постель. Пусть тот из слуг, кто в курсе гостей и отбывших, доложится. Все ли уехали… записать тех кто был“.

    Оставляю женщину в покое. Посылаю другую служанку, чтоб нашла мне что потеплей накинуть, — дойду на ворота помахать ручкой отъезжающим.