(RW?) Darkly Smiley | Партия

Рост: 180 см.;
вес: 68 кг.;
цвет волос: очень темный шатен;
цвет глаз: карий.

Среднего для европейца роста, комплекцией ближе к азиату, наполовину коим и является. В целом, во внешности Стивена нет совершенно ничего, что в наши дни привлекало бы внимание: обычное лицо, в котором преобладают азиатские черты, обычный рост, обычная манера держаться, обычная манера говорить. Выражение на лице чаще спокойное, нейтральное, в моменты радости на нем появляется закономерная, но чуть сдержанная улыбка, в моменты раздумий — едва заметная вертикальная складка на лбу, в моменты тяжелых душевных переживаний — уголки губ чуть приопускаются вниз. Все как у всех нормальных людей.
Походка быстрая, в меру легкая, движения возможно кому-то покажутся чуть резковатыми. Если приходится долго ходить, Стивен начинает прихрамывать на правую ногу — ноет травмированное в юношеские годы во время падения с велосипеда колено.
На правом предплечье с внешней стороны продольный шрам сантиметров пятнадцати в длину — все та же неудачная поездка, закончившаяся нехорошим во всех отношениях падением.

Никаких глубоких душевных потрясений, которые оказали бы влияние на формирование характера, у Стивена не было. Было нормальное детство со своими обидами, была нормальная юность со своими разочарованиями — в окружающих и в себе, все было, как пложено обычным среднестатистическим гражданам.
Поэтому и Стивен Чон вырос таким себе вполне нормальным и адекватным человеком, без особых отклонений в психическом своем развитии. Небольшая охапка тараканов конечно имеется, но кто ж без них.
В целом, Стивен — спокойный и уравновешенный человек. На внезапную открытую агрессию реагирует скорее стремлением погасить конфликт, нежели лезть на рожон. Однако если его вывести из себя или другого выхода он не увидит, в ответ на агрессию случится агрессия. На чужую радость он реагирует радостью. Иногда может по-хорошему завидовать чужому счастью.
В целом, человек слова. По крайней мере, обещания свои старается выполнять или же лишний раз не обещать. Очень не любит выступать плакательной жилеткой. Нет, он может выслушать раз или два, помочь найти выход из ситуации, подсказать, посоветовать, но если он невольно становится личным психологом, на которого стараются вылить все свои беды, Стивен просто начинает избегать этого человека.
При этом он на удивление любопытен. И настойчив. Если его что-то заинтересует, он будет искать способы и пути, как это «что-то» выяснить/увидеть/потрогать/испробовать. Эта-то его черта и стала краеугольным камнем при выборе профессии. И в целом, Стивен с уверенностью может сказать, что не ошибся. Будучи журналистом, не забывает об этике. Ну, хотя бы настолько, насколько это возможно в тех или иных обстоятельствах. Если можно избежать копания в «грязном белье», предпочтет избежать.

Где-то с раннего подросткового возраста увлекался оккультизмом, если этим громким словом можно назвать то, что делали подростки, заперевшись компашкой у кого-нибудь в комнате. Ведьмина доска, руны, карты таро, призывы духов. Наверное, если бы удалось хоть раз кого-то вызвать, увлечение прошло бы тут же, а так все это занимало значительное место в сознании юного Чона где-то вплоть до восемнадцати лет. Потом само собой сошло на нет. Хотя в целом, и сейчас подобные истории вызывают у Стивена интерес выше среднего.

«Я планомерно и целенаправленно ищу правду, хоть и знаю, что порой ее лучше не вытаскивать на свет божий. Вот такой я идиот.»

Стивен Чон родился в Сеуле в семье Жаклин Чон, урожденной Дениэлз, и Дон-вон Чона. Мать была американкой (в целом, гражданство матери зависит от страны, в которой находится город, где будем играть), белым воротничком, получившей распределение работать в одном из филиалов фирмы в Сеуле. Отец Стивена работал там же — начальник отдела, в который перевели еще только недавно выпустившуюся из университета и имеющую на руках диплом магистра Жаклин. Когда мальчику было 4 года, Дон-вон Чон получил повышение и возможность работать в головном офисе в США. Так семья переехала в Америку.

Как уже было сказано выше, детство нашего героя ничем выдающимся не отличалось. Жаклин, вернувшись на родину, решила больше времени посвящать семье, уволилась и стала домохозяйкой. Она возила Стивена в школу, забирала после уроков, везла в бассейн и так далее и тому подобное.
Потом была средняя школа и первая любовь, замирание сердца, прогулки за ручку, «прости, я больше не буду с тобой встречаться», драма-драма-драма, которая, впрочем, скоро прошла не оставив у Стивена сегодняшнего каких-либо четких воспоминаний о его первой любви, — все это происходило на фоне пубертатного периода, журналов с голыми тетками под подушкой и прыщей на лице.
Старшая школа. И снова все как у людей. Только к бассейну добавились еще долгие велосипедные прогулки по городу. Одна из них для Стивена стала чуть ли не последней, когда, разогнавшись на мокрой от дождя дороге, он не вписался в поворот, наехал на бордюр, а дальше — больно падал и долго скользил боком по мокрому асфальту.
Последний год старшей школы был особенно напряженным — как-никак, а впереди выпускные экзамены и подача документов в вузы страны.

Закончив факультет журналистики, Стивен уже семь с лишним лет вполне успешно сует свой нос в чужие дела.

Живет на съемной квартире, один.
Есть авто.

Бытовые:
- приготовить что-то простое (б/п в микроволновку закинуть, яичницу пожарить, чай из пакетика заварить и тп);
- не дать себе заср-ться по уши (вещи в стиральную машинку закинуть, квартиру пропылесосить, посуду помыть, вещи химчистку сдать и пр.);
- лампочку вкрутить может;
- вождение;
- неплохо знает свой город;
- и тд.

Профессиональные:
- уже имеет достаточный круг знакомств, чтобы узнать то, что ему надо, а если его знакомые не знают этого, то точно знают того, кто знает;
- неплохо разбирается в людях, видит, когда ему врут (~70% случаев), знает, как втереться в доверие;
- хорошие память, логика, мышление, не дурак;
- и тд.

Эмм... неопределенные:
- хорошо плавает;
- ездит на велосипеде;
- дерется средне — как любой человек, которому в юности доводилось участвовать в драках;
- набор текста вслепую;
- разбирается в компьютерах на уровне продвинутого пользователя;
- и тд.

Одет по сезону.

- сумка через плечо:
-- ноутбук;
-- флэшка;
-- диктофон;
-- канцелярские принадлежности (блокнот, ручка);
-- швейцарский нож.

- в карманах:
-- телефон;
-- сигареты-зажигалка;
-- портмоне с деньгами, кредитками, водительскими правами;
-- ключи от квартиры (на брелке фонарик);
-- ключи от машины.

Вот вам портреты двух разных девушек, женщин... вернее, девушки и женщины, живших в разное время в одном и том же теле.

Одна из них двадцатилетняя, темноволосая, с желанием жить в ярких карих глазах, и не просто жить, а ухватить при этом хоть по кусочку от всего, до чего можно дотянуться. Она не то, чтобы красива, но симпатична со своим слегка вздёрнутым носом и полными губами.


Другой - двадцать шесть, и на всём её теле нет ни одного лишнего сантиметра. Её руки и ноги плотно обвиты жгутами мышц, и голубые вены просвечивают сквозь тонкую белую кожу. У неё короткие обесцвеченные волосы, тёмные у корней.

Тяжёлый взгляд карих глаз где-то глубоко внутри полон отчаяния, но это не каждому удаётся заметить.

Она не пользуется косметикой, но носит куртки и свитера с капюшонами, под которыми прячет своё посеревшее лицо с тёмными кругами под глазами и сухие обкусанные губы.

Голубая, с серым узором на спинке, ящерица распласталась по её левому плечу и упокоила свою изящную головку над самым сердцем своей тёзки Ласерты.

Когда-то её мир был раскрашен сотнями красок. Теперь осталось две из них: голубая и серая.

Когда-то она могла утешить парой грубоватых, но добрых слов. Теперь её саму не утешают и тонны нежности.

Когда-то у неё были увлечения. Теперь - несостоявшаяся месть и почерневшее от времени чувство юмора.

Когда-то у неё был друг, которого она безнадёжно любила.

Ясный день. Солнечный летний день. Над лежащим на асфальте человеком колышутся кроны деревьев. Шёлковые тени скользят по его лицу, стекают в широко открытые глаза и игриво отбегают прочь, спасаясь от медленного и тяжёлого движения ресниц. Как бы не остаться внутри.

Он моргает медленно. Очень-очень медленно. Ничего не понимает. Ничего не чувствует. И она не может ничего понять. Только смотрит, как лениво выползает из-под его головы густая тёмная кровь… в такой тёплый и солнечный день.

От выстрела заложило уши. В полной тишине она опускается на колени перед лежащим на асфальте мужчиной, переворачивает его на бок, прикладывает к его затылку откуда-то взявшийся носовой платок. Он пытается повернуть к ней голову и не может. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но она не слышит. Дышит тяжело и сухо на её дрожащую руку, которая лежит у него под головой.

Она поднимает глаза и видит тонкую струйку дыма из пистолетного дула. Видит синюю майку и омерзительно-красивое лицо стрелявшего. Он ухмыляется. Не из гордости или презрения – от страха. Ему страшно, и она это видит. И она ухмыляется в ответ.
Есть ещё один, который что-то кричит стрелку, но тот не двигается с места. Тогда второй, кричавший, хватает красавчика за руку и тащит прочь.

Она закрывает глаза. Всего на секунду, чтобы лучше запомнить лицо. Запомнить каждую вену на руке, державшей пистолет, серую с голубым ящерицу, ползущую от локтя к запястью, желтые от никотина кончики пальцев. У неё очень хорошая зрительная память.
Она открывает глаза, оглядывается и кричит остановившейся неподалёку старушке – собственный голос доносится как сквозь вату: «Вызовите… Вызовите!»

Майк дышит на её руку сухо и горячо, не пытаясь больше ничего сказать. Она позвонила бы сама, но не может отнять рук от его головы.

Это было так странно в такой тёплый и солнечный день.


Потом она видела Майка только один раз. Он сидел на больничной койке в дурацкой сорочке-распашонке, осунувшийся, с обритым и забинтованным черепом, и на этот раз всё выглядело гораздо правдоподобнее – небо за окном было густо набито тучами, и везде стояла влажная духота. Взгляд Майка бродил по комнате, глубокий, но пустой, подолгу задерживался на лицах, и тогда он мучительно морщил лоб, поднимал вопросительно брови, но не мог вспомнить, и молча перескакивал глазами на какой-нибудь более понятный предмет.

- Доктор говорит, что Микки теперь не поправится, скорее всего, - тихо сказала его мать. – Пуля пробила черепную коробку и прошла по касательной к мозгу, но что-то задела… - голос женщины задрожал. Она, как ребёнок, вытерла глаза маленьким кулачком и обернулась. – Спасибо, что пришла, Кэрри, ты хорошая девушка. Спасибо, что была с ним тогда…

- Не теряйте надежды, миссис Кьюри. - Кэрри обняла женщину и увидела несколько серебряных проблесков в её пышных каштановых волосах.

- Я… я простила тех, кто это сде…лал… только бы Ми… только бы Мик… Микки выздоровел… - её тоненькое тело вздрагивало, а голос срывался.

Кэрри высвободилась из объятий женщины, осторожно отцепила её руки от своей куртки.

- Не теряйте надежды, - прошептала девушка, не зная, что ещё сказать, и торопливо вышла из палаты. Это было невыносимо.

А ещё Кэрри не могла простить. И не только тех, кто это сделал.

Она винила себя в том, что произошло. Но делать это постоянно было слишком больно, и Кэрри начинала злиться на Майка за то, что тот чересчур её опекал, что самое тяжёлое не хотел ни с кем делить. Если бы она не заволновалась, если бы не проследила, то, наверное, он умер бы прямо там, в Старом городе…

И всё-таки, она была виновата. Ведь знала, что у Майка всегда всё всерьёз. Знала ещё с детства.

Кэрри казалось, что они дружили целую вечность. Она даже не помнила, как и когда познакомилась с Майком. Их дома стояли друг напротив друга, через дорогу, и этот светловолосый мальчишка прибегал к ней вечно чумазый и пахнущий мокрой землёй. Мать Кэрри брала Майка за руку и вела умываться, а потом поила детей медовым морсом с печеньем и отпускала гулять, упаковав прежде в рюкзачок дочери один большой полиэтиленовый дождевик на двоих и парочку бутербродов.

Вместе они ездили в школу, где Майк был душой класса. Впрочем, он был душой любой компании, в какую попадал, и Кэрри старалась не отставать от него. Она восхищалась им, но ни за что не призналась бы в этом.

После двенадцатого класса Майк поступил в школу полиции, а Кэрри – в экономический, в соседний город, по настоянию родителей. Следующие два года виделись редко.

К концу второго года девушку окончательно загрызла тоска.

- Майки… привет. Ну ты как? Не, херово. Слушай, вас ведь учат вести расследования там… ну… Да-да! Не хочешь попробовать… ну, хоть на лето, открыть частное агентство? Я быстро всё схватываю.


Майка отправили в больницу. Кэрри увезли в участок. Она сидела перед столом, похожим на бетонный блок, и рассматривала свои лежащие на коленях руки. Кровь Майка на них уже засохла и не оттиралась бумажной салфеткой, которую ей сунул ведущий допрос детектив. Нормальный, серьёзный полицейский детектив с редеющей шевелюрой и кругло натянутой на животе рубашкой; раскрывший, наверное, уже несколько десятков преступлений. Ну хоть одно-два.

Кэрри рассказала всё, что запомнила. Она не знала, чего Майк хотел от тех двоих, поэтому не могла бы поведать о его планах при всём желании. Однако, кое о чём Кэрри всё-таки умолчала: на мысль проследить за Майком её натолкнуло сообщение на автоответчике их конторы, в котором некто в довольно нелестной форме предлагал встретиться в Старом городе, на 43-й стрит.

Нет, копам не стоило знать, чем они занимались. Да, быть частным детективом не запрещено законом, но вот с наркотиками дело обстоит немного сложнее. Давно надо было от них избавиться, сразу после того, как сдали разъярённому папаше его сынка, варщика ЛСД. Да, и ещё ситуацию осложняла пара стареньких кольтов, на которые никто не собирался получать разрешение. Майк достал их по дешёвке у знакомого продавца.

После допроса Кэрри пробродила немного по городу. Плакать не хотелось. Вернулась в контору, прослушала ещё раз сообщение. Повертела в руках записную книжку Майка в коричневой обложке под кожу, открыла её, принюхалась к развороту страниц у самого переплёта, надеясь почувствовать его запах – не вышло. Пахло бумагой и сигаретами. Слёзы не шли.

Перечитала книжку вдоль и поперёк, вглядываясь в каждую букву, вспомнила каждое дело, которое они вели, – на это ушло без малого три часа – но ничего нового не узнала. Швырнула блокнот в стену и до крови закусила губу. Глаза оставались сухими.

У неё всегда так было. С самого детства. Каждый раз, когда что-то происходило, она, понимая всю трагичность ситуации, не могла плакать и переживать, словно сразу же, как ящерица, которой придавило хвост, сбрасывала с себя всё, что могло причинить боль и помешать трезво мыслить. Оставляла в когтистой лапе балласт и продолжала действовать.

Так и сейчас. В голове у Кэрри появился примерный план действий. Перебрать все бумаги, перерыть все ящики, прослушать автоответчик за месяц, залезть в ноутбук Майка (чего она раньше не стала бы делать и под страхом смертной казни) – вылизать каждый сантиметр конторы, но зацепиться хоть за что-то.

Но перед этим нужно было найти себе новое жильё. А прежде всего…

В метро у неё было время набросать эскиз. Она хорошо запомнила каждую деталь.

- Вот. – Кэрри ткнула измятым тетрадным листом в лицо татуировщику. – Голубую. Вот сюда. – Очертила свободной рукой своё плечо и левую сторону груди.
Дизель усмехнулся и пробасил:
- Раздевайся тогда, чего сидишь?
Подошёл к старенькому обшарпанному бару, опустил исцарапанную лакированную крышку.
- Анестетик? – указал на ряд бутылок с водкой, мартини и прочим, среди которых почему-то оказалось дилдо, пачка анальгина и белый пузырёк без названия.
- Коли уже, - вяло отмахнулась Кэрри.
- На, хлебни, не стесняйся. – Дизель сунул ей початую бутылку виски. – За счёт конторы. Чего такая кислая-то? – спросил он, усаживаясь напротив и подготавливая машинку.
- Майка подстрелили.

Кое в чём Кэрри всё-таки повезло. Оказалось, что сестра Дизеля сдаёт комнату.
Кэрри ввалилась к ней в тот же вечер без предупреждения, пьяная в хлам, в слезах и соплях. Только после изрядного количества спиртного её могло пробить на такое.
Выпили вместе, познакомились – Мариш оказалась очень милой девушкой. Уснули, обнявшись, на узком диване.


- Мне нужен новый паспорт и права.
- Ты думаешь, они до тебя доберутся?
- Всё может быть. Сделай это, пожалуйста.
- Да, Кэр, хорошо, - ответил Роджер, снимая очки, и устало потёр глаза.

Роджер, старый школьный друг. Если бы не Майк и Кэрри, этот богатенький и умненький толстячок так и остался бы отщепенцем в классе. Теперь же он кому угодно мог утереть нос – юрист, сын юриста, да и вообще потомственный юрист в третьем поколении; женат, двое детей.

Хорошо иметь связи.


Не то, чтобы она сильно волновалась за себя, но отстригла и перекрасила волосы, сменила имя, и старалась реже звонить родителям.

Она прошерстила их с Майком крохотную конторку в подвальном помещении дешёвого ресторана, расспросила всех, с кем он пересекался и мог пересекаться в последний месяц, прочитала всю его переписку, но смогла выяснить только одно. Точнее, вспомнила. К ним приходила женщина, слёзно просила о чём-то, даже умоляла, едва не ползала на коленях. Кэрри в тот вечер слишком устала и валялась в полусне на кресле-раскладушке. Она помнила, что Майк отказал тогда этой женщине, но о чём-то серьёзно задумался.

Усиленно напрягая мозги, Кэрри вызвала в памяти лицо женщины и её слова: «дочь», «насилие» и «шарфик». Почему-то «шарфик». Откуда он взялся, этот грёбаный «шарфик»?!

И ни одного адреса, который мог куда-то привести, ни одного телефона, по которому могли что-то сказать. Ни-че-го. Неужели он всё держал в голове?

Но Кэрри не могла опустить руки. Голубая ящерица горела у неё на груди, и новое имя в паспорте не давало забыть о главном. Ласерта. Ласерта Кокс.

- Милая, зачем ты так мучишь себя? - спрашивала Мариш, разминая плечи Лас, скользя тёплыми пальчиками вдоль её позвоночника. – Тебе нужно отдохнуть хоть немного… а лучше и вовсе забыть об этом. Что теперь исправишь? И ведь они могут убить тебя, - поглаживания перешли в лёгкие пощипывания, - подумай об этом…

- Я думала, - глухо отвечала Ласерта, лёжа лбом на кулаках. – Не могу остановиться. Он не остановился бы.

- Наверное, он был хорошим человеком. Может быть, его ещё вылечат…

- Нет, Мариш, это вряд ли, - Лас перевернулась на спину и прикрыла глаза тыльной стороной ладони. – Но я буду искать.

- Как знаешь, - Мариш откинула за спину тяжёлую прядь длинных золотистых волос и ласково сощурилась. – Тогда хотя бы найди себе сначала парня. Так, не всерьёз, просто чтобы расслабиться. Ну или… - Мариш провела своими тёплыми пальчиками по туго обтянутой кожей груди Лас, как бы деля её на две половины, скользнула во впадину живота, очерченного сверху выступающими рёбрами.

Ласерта взяла эту мягкую ручку, поднялась и поцеловала подругу.

- Не нужно, Мариш, - улыбнулась девушка. – Спасибо.


С Сидом, часовых дел мастером, Ласерта познакомилась в ломбарде.

Девушке приходилось брать новые дела, чтобы не остаться совсем на мели, и одно из них привело её в ломбард, в который, как выяснилось, муж одной обиженной женщины сдал колье её матери.

Разговорились. Он – часовщик, по совместительству – продавец. Худой до невозможности, длинноволосый, с чёрными глазами, окружёнными сеткой грустных морщин. Заметили оба, что чем-то похожи.

Потом, ближе к ночи, долго сидели на кровати в его квартире – два усталых скелета – и молчали, глядя друг на друга, и наслаждаясь своей одинаковостью.
Потянулись друг к другу, сплели костлявые пальцы и жилистые ноги, как лианы в тропическом лесу. Повеяло тёплым ветром.

Но дело не двигалось с мёртвой точки. По-прежнему – ни зацепки, ни следа того красавчика с голубой ящерицей. После полугода бесплодных поисков стало накатывать отчаяние, и всё чаще перед Ласертой появлялась бутылка и пепельница, доверху полная окурков. На все старания друзей чем-то помочь девушка почти не обращала внимания. Голубая ящерица жгла её всё сильнее.

- Фотография
- Рисование
- Вождение
- Стрельба из пистолета - средненько
- Готовка - слабенько

Довольно спортивная девочка, гибкая, бегает быстро. Обладает хорошей зрительной памятью и хорошей памятью вообще.

Одежда и обувь (джинсы-свитера-майки-кроссовки-ботинки-куртки)
Ноутбук
Чёрный форд 98-го года выпуска

Пол маленькой комнаты, в которой живёт Ласерта, стол, диванчик, стул и кресло завалены газетами и рисунками самой Лас, её одеждой, записными книжками и всяким хламом, который как-то напоминает девушке о Майке.

Всегда с собой девушка носит рюкзак, в котором у неё лежит телефон, фотоаппарат со съёмным объективом, блокнот, автоматический карандаш и сигареты.

По карманам распиханы ключи от конторы, квартиры Мариш и машины.