Несмотря на хитрый ход с рубашками, следующего урока сира Фромора ты ждала с опаской и любопытством, все же как оно будет-то? Неужели?
Да и вообще, сир Фромор, конечно, человек строгий, но несмотря на то, что он держал спину прямо и глаза его были ясны, а не как у других стариков, ты никогда не воспринимала его, как силача. Ну что он тебе сделает?
Он пришел к тебе в комнату и попросил, чтобы ты приказала фрейлинам на время урока удалиться. Они, конечно, удивились!
– Погуляйте, мизэ, погуляйте, сегодня урок только для принцессы.
Вы заперлись на задвижку, и сир Фромор достал из-под полы плаща какой-то сверток.
Потом начался урок, и вскоре ты про всё это забыла – урок и урок. Сир Фромор решил, раз уж началась война, узнать, что ты помнишь из истории о противостоянии Таннвера и эльфийских княжеств, об их правителях, а после и подтянуть эльфлир. Ты спросила, зачем тебе теперь учить эльфлир и не научит ли он тебя лучше военной премудрости? Ведь вы с эльфами воюете! Уж точно папа не отдаст тебя замуж за врага, да ещё и за эльфа.
– Всему своё время, ваше высочество. "Учи язык врага в первую очередь!" – ответил сир Фромор. – Такое правило войны. Переводчик может оказаться предателем, да его вообще может не оказаться под рукой. Чтобы понимать, как думает враг, нужно понимать, как он говорит. А что касается брака, ваше высочество, то напротив, что если ваш отец захочет отдать вас не в Илонос, а в другое эльфийское княжество? Такое маловероятно, но вполне может быть.
В общем, всё было как обычно: он немного рассказал, объяснил, потом стал давать задания и задавать вопросы.
Когда ты в первый раз ошиблась, сир Фромор сказал с досадой:
– Ну что же вы так, ваше высочество! – и сделал у себя на грифельной доске стилом пометку.
Когда ты ошиблась второй раз, он сказал:
– А подумать? Ведь если быстро исправиться, это и не ошибка!
Ты подумала и исправилась. Но так получалось не всегда – и каждый раз, когда ты ошибалась, сир Фромор вздыхал и ставил у себя отметку. А эльфлир был языком посложнее, чем свертмарский.
Когда ошибок набралось шесть, вы перестали заниматься грамматикой и он больше не спрашивал о датах. Вместо этого он стал давать какие-то совсем уж смехотворно простые задания, с которыми ты легко справлялась.
– Наш урок подошел к концу, ваше высочество, – сказал он, наконец, помрачнев. – Теперь во исполнение приказа его величества встаньте, пожалуйста, коленями на кресло и обопритесь руками о спинку.
Ты сказала, что ничего не выйдет! Король сказал "через рубашку", а у тебя рубашки нет!
Сир Фромор нахмурился.
– Вот в этом и дело, ваше высочество. Вы стараетесь схитрить, чтобы обмануть его величество, а ведь ему всего-то только и надо, чтобы вы были честны с ним. Как бы вы отнеслись к тому, чтобы ваши фрейлины или рыцари из вашей свиты хитрили, чтобы обмануть вас? Однажды вы станете королевой, но прежде чем повелевать, необходимо научиться подчиняться.
Он развернул сверток – там было несколько свежих ивовых прутьев и рубашка.
– Вот, надевайте. Или не надевайте, хватит и нижнего платья. "Платье" и "рубашка" по-ольсверски, как вам известно, будет одинаково. И вообще, пытаться хитростью избежать заслуженного наказания – позор для члена королевской семьи! Если у вас нет совести – пускай, но я выполню приказ. И я выполню его вне зависимости от того, что вы придумаете и как попытаетесь схитрить! Это неприятный долг, но это мой долг перед его величеством.
Пришлось подчиниться.
– Задерите верхнее платье, а то на нем останутся следы, – кажется, сира Фромора твоя попытка разозлила. Платье было дорогое, но это-то ладно – кто-нибудь мог бы и спросить, откуда у вас, ваше высочество, какие-то следы на платье? И ладно если Зольтра спросит, а если леди Корильда?
Ты задрала его и прижала подол подмышками.
Сир Фромор кашлянул и что-то поставил на стол.
– Я раздобыл у мастера Кунмера целебную мазь, она снимет боль после порки. Втирайте её щедро, но осторожно.
Даже о мази позаботился. Наверное, это значит, не такой уж он жестокий?
– Ну, теперь простите меня, ваше высочество, если сможете, – сказал сир Фромор. Он очень переживал за тебя. Бедный, старый сир Фромор! Попал между молотом и наковальней... А может, правда стоит всё перенести, не издав ни звука, с достоинством, а потом сказать ему, мол, чепуха, не переживайте?
Тут надо сказать, что тебя не то что никогда никто не бил, с тебя с самого рождения сдували пылинки, соревнуясь за звание лучшего сдувателя. Самое болезненное, что бывало в твоей жизни – когда ты кололась об иглу во время вышивания или когда тебе расчесывали спутавшиеся волосы. Ну, ещё вот сокол недавно руку поцарапал.
– Лучше расслабьтесь, будет не так больно.
В тот момент, когда ты подумала, похоже это "расслабьтесь" на медитацию или еще на что-то, первый удар ошпарил тебя так, что ты чуть не упала с кресла. Захотелось закричать, но кричать было нельзя! Ничего хуже ты не испытывала никогда. После второго удара ты затряслась и чуть не впилась в спинку стула зубами. После третьего слезы сами градом покатились из глаз.
Рука у сира Фромора была какая-то совсем не старческая!
После шестого ты попробовала заслониться руками, но сир Фромор хлестнул тебя ниже – по бедрам. Это было ещё больнее!
После десятого удара ты вскочила со стула, забилась в угол в всхлипывая, и сказала, что больше терпеть не можешь.
– Ваше высочество, ну что делать, ну таков приказ короля, – говорил сир Фромор, уговаривая тебя. – Я-то что... ну, что я могу сделать? Так надо!
Наконец он сдался.
– Ладно, – сказал он, наконец. – Отложим до следующего занятия. Простите меня ещё раз, ваше высочество, вы же знаете, я всегда вас очень ценил, – сир Фромор вышел и в сердцах хлопнул дверью.
Лежа на кровати и рыдая, ты пыталась осмыслить произошедшее, и даже не сразу вспомнила про мазь. Хуже всего было осознавать, что занятия у вас – по три раза в десять дней. Вернувшимся фрейлинам, стучавшим в дверь сказала, что не здорова, и чтобы они пришли позже.
Крови не было – но следы на коже остались мама не горюй! Сидеть было больно – ты отказывалась от вышивки, а уж о верховой езде пришлось пока забыть. Фрейлины по очереди читали тебе книги и гадали, в чем дело и почему ты хандришь и не встаешь с постели. Медитация помогала плохо – всё это сильно выбило тебя из колеи.
В следующий раз было ещё хуже – ты не могла думать о предмете, думала только о наказании, вспоминая, как страшно прутья со свистом рассекают воздух. И конечно, наделала глупых ошибок. В этот раз у тебя дрожали руки, когда ты задирала подол. Ты выдержала больше, полтора десятка ударов, но потом опять сдалась.
Только сир Фромор на этот раз был непреклонен.
– Мне что, позвать стражу или ваших фрейлин, чтобы они вас держали? – спросил он сурово. – Такой приказ! Будь я проклят, если хоть мгновение не питаю к нему отвращения! Но я его выполню! Это королевский приказ!
Стражу звать ты не хотела – во-первых, не было уверенности, что стражники послушают тебя, а не сира Фромора. Было бы это самодурство учителя – тогда да, но тут приказ короля... Но главное, стоило представить, как все в замке узнают новость ("Король приказал учителю пороть свою дочь!") и как отреагируют:
...Как хмыкнет королева, подняв брови.
...Как мизэ Олора мерзко улыбнется. Небось, напишет письмо своему уехавшему на войну братцу, и сир Ибро где-то там, в Кинстмаре, пробормочет себе под нос: "Дааа уж! Вот и отлились кошке мышкины слёзы!"
...Как слуги будут расспрашивать Уве: "А сильно он её бьет? И как она? Небось ревёт, как миленькая? А я-то думала, чего она нам рубашки раздала? Это небось как-то тут связано!"
...Как те, кто тебя любит, будут жалеть – а может, это даже хуже, чем ненависть, чем злорадство? Как знать! Из любимой, почти всесильной дочки короля, которая спасала садовников и стражников – в выпоротую, зареванную девчонку? Ну уж нет.
И пока ты представляла это всё, прут свистел, а тело твоё вздрагивало от боли.
Сир Фромор всыпал тебе всё, что причиталось за этот и за прошлый раз. Ты искусала губы, исколола ногтями ладони, выплакала все слезы.
А следующее занятие – через три дня.
В следующий раз сир Фромор сжалился – он только рассказывал, а если и задавала вопросы, то только простейшие. Ты вздохнула спокойнее – может, ему надоело? Уж кто-кто, а сир Фромор точно не получал от этого никакого удовольствия. Через пять дней боль совсем прошла, ты уже ездила верхом и была весела, как всегда.
Но потом всё повторилось. Так и повелось – два занятия с наказанием и одно – без. Вопросы он ограничивал: набиралось у тебя пять-шесть ошибок – и всё, больше не спрашивал. Жалел, видимо.
Ты стала зубрить уроки, как ненормальная, но это помогало слабо – всегда есть какие-то ошибки, всё не упомнишь. Мазь помогала, но не сразу. Несколько раз, когда королева звала тебя принимать какую-нибудь делегацию купцов, ты говорила, что больна, потому что не смогла бы сидеть на троне.
В твоей жизни поселился страх, сразу несколько страхов.
Страх перед болью.
Страх перед свистящей лозой.
Страх перед сиром Фромором.
Страх говорить по-эльфийски.
Страх быть раскрытой – и этот, наверное, был самым сильным.
***
Особое неудобство теперь доставляло мытьё. Раньше ты никогда не мылась сама – всегда тебя натирала губкой служанка, умасливала кожу, мыла тебе голову. Теперь приходилось либо быстренько забираться в ванну, пока она не успевала рассмотреть следы порки (и бояться, что всё-таки рассмотрит), либо отсылать её и делать всё самой (что всегда вызывало вопросы: "Ваше высочество, что я сделала не так?"). Но самой было непривычно и очень неудобно... кто будет водой из бадьи поливать? Кто кипяток разводить? Так ещё и обжечься недолго, и обвариться.
Можно было, конечно, открыться одной из служанок и сказать, что если сболтнет кому – ей точно башку отвернут. Но служанки – бабы болтливые, ты знала, как у них это заведено. "Только по секрету" лучшей подруге, дружку-истопнику. "Ты только никому!" И те тоже "по секрету" всему свету. "Мастер Кельке, дайте мне еды добавку, а я вам такой секрет расскажу, вы упадете!" Вот и получится, большой секрет, который ползамка знает! Горничную ты накажешь, а толку?
Можно было, однако, попросить помочь одну из фрейлин. Только кого? Это была деликатная просьба – фрейлины могли сходить с тобой в баню (хотя вообще-то ты мылась у себя в комнате – и для этого слуги притаскивали туда воду, чтобы наполнить бадью), но мыть тебя – нет, это была всё же работа для служанки. С другой стороны, это можно было преподнести, как знак особого доверия.
Цезни была барышня непосредственная, она, конечно, удивилась бы, но точно не отказалась потереть спину любимой госпоже, и даже вместе с тобой залезла бы в лохань, если захочешь. Правда, была она жуткая болтушка, но хоть немного-то должна соображать, о чем стоит трепаться, а о чем нет?
Золь – очень застенчивая, зато послушная и не из болтливых. Но в её случае это могло бы выглядеть и как "сиротку угнетают", и как "а почему ей такое доверие, а нам – нет?"
Ловорда же могла и отказаться. "Я не для того сюда приехала, ваше высочество, чтобы мыть вам ноги!" Зато если согласится, у всех все вопросы отпадут. Дочь маркграфа моет принцессу – значит, они подруги не разлей вода, вот и всё. Особое доверие, не иначе!
А может, лучше пусть все три по очереди тебя моют? Никого не выделять. Ловорда поворчит, но раз другие согласны, она тоже, вероятно, будет не против. К тому же так их не будет подмывать рассказать об этом всем подряд – посплетничают о тебе во фрейлинской между собой и успокоятся...
***
Однажды Цезни тебя напугала – она ворвалась в комнату (Золь читала вслух какой-то Ольсверский роман в стихах) и воскликнула:
– Слышали новость!?
У тебя внутри всё оборвалось! Вот сейчас амкельмарка объявит: "Мне сказали, что сир Фромор наказывает нашу госпожу! Ваше высочество, это же неправда!?"
– Какую? – спокойно спросила Золь, прижав пальцем строку, где закончила читать и переведя на неё свои умные глаза.
– Сир Фромор запирается у себя в комнате и "смиряет плоть" – хлещет себя кожаным ремнем по спине. Горничные подсмотрели! Раз по сорок, говорят себе отвешивает, до крови, у него на спине живого места нет! Ой, не могу!
Золь спросила, что же тут смешного.
– Обычно монахи так делают, чтобы избежать нечистых мыслей. Какие нечистые мысли могут быть у сира Фромора, ему же лет сто и он вдовец!?
– Не сто. Ему пятьдесят один, – поправила Золь.
– Да какая разница! – крикнула Цезни. – Ну и дела! Теперь все гадают, за что он себя так.
Только один человек в замке знал ответ на этот вопрос – ты.