OMOEWA! | ходы игроков | C:/Desktop/Графомания

    Попадание ядра в «Шпиненгриф» заставило меня отпустить рычаги управления этим механизмом. Да я чуть не упала с сиденья! Мои пальцы била дрожь – остаточные вибрации от попадания по броне. Впрочем, такое не в первый за эту недолгую «революцию». Ха-ха! Знали бы мои товарищи истинную причину моего присоединения… Впрочем, я не хотела бы умирать такой молодой и цветущей. Я снова взяла рычаги и продолжила движение вперед, через кирпичные развалины оружейного завода, который мы взяли пару часов назад. Ох уж этот Карл... Я до сих пор не понимаю, по какой причине он разбомбил этот завод со своего дирижабля. Кажется, он тут работал. Месть за прошлое, да?.. Как знакомо.
    Ах, совсем забыла! Позвольте представиться. Майя фон Плантен, принцесса Фолькрейха, третья дочь императорской семьи. Ну, так было еще неделю назад. Пока не умер мой дражайший отец, Его Императорское Величество Антон IV фон Плантен. Он сделал невероятно многое для страны. Он был гордым и, несомненно, гениальным человеком. Превратил кучку дворянских владений, в которых крестьяне держались за скот, в единую империю, где император защищал народ. Уничтожил Церковь, которая паразитировала на обществе и превращала горожан в марионеток.
    Так официально объявили после его смерти. На самом же деле… Там, где проходила его гвардия, оставались лишь догорающие руины. Он убивал всех без разбора. Любая попытка сопротивления вела к немедленной смерти. Я до сих пор помню, как вместе с двумя сестрами и братом ехала в карете вслед за его армией. Качающиеся, синюшные, раздутые тела. Отчаяние на иссохших лицах. Обугленные кости. Гниющие мешки мяса, в которых копались мухи. Сладкий, тлетворный, рвотный аромат гибели. Запах горелой плоти, игриво щекочущий стенки твоего разума.
    Если вспомнить, то плохо было лишь мне и моей сестренке Касси. Вилли смотрел на все это со своей черствой усмешкой, а голубые глаза, как всегда, выражали лишь непонятное раздражение, которое не совсем уместно смотрелось на его мальчишеском лице. Впрочем, если в тринадцать лет это было забавно, то сейчас, по прошествии уже пятнадцати лет, это заставляет лишь дрожать… Моя самая старшая сестра, Лири, в той поездке была необычайно тиха. Ей было уже шестнадцать и она уже считалась взрослой. Кажется, тогда она всерьез о чем-то задумалась. Скорее всего, именно эта «прогулка» сподвигла её на побег.
    Возвращаясь к императору. Борьба с Церковью… Это было что-то с чем-то. Он осаждал монастыри и разрушал храмы. Тысячи людей потеряли веру и смысл жизни. Еще бы – ведь, официально, Бога больше нет! Люди сами творят судьбу! Люди – господа природы! Нет никакой мифической силы. Все может быть проанализировано и изучено, включая чувства. Порядок принес прогресс, хотели мы того или нет. Я до сих пор помню заплаканное лицо Кассандры, когда она узнала, что никаких высших сил, души и чудес нет, а все то, что она чувствует – лишь реакция организма на гормоны.
    И, наконец, законы. Законы, законы, законы. Абсолютная регламентация всего и вся. Запреты, штрафы, наказания. Люди ломались, вынужденные танцевать в театре нашего папочки. Я как-то видела их в трущобах. Пустой взгляд, оборванная одежда и полоумная улыбка. Их шепот: «Я не виноват. Это они виноваты, что не следуют правилам!». В нашей семьи с самого детства все было распланировано отцом. Обучение, личная жизнь, увлечения. От и до. Он жаждал вырастить из нас настоящих правителей. И у него это почти получилось. Пока не произошел… Определенный инцидент, по итогам которого меня отправили жить в Ганнехау. Ну и, разумеется, ему не удалось воспитать Иллирию, которая сбежала от отца на захваченном ей при помощи студентов броненосце.
    И вот, наконец, человек, доказавший отсутствие бога и души, человек, который разнес в пух и прах стереотипы и уравнял людей, человек, который превратил народ в свору волков, разрывающих друг друга на части, отдал Богу душу. И тогда и начала подниматься настоящая Буря. Разрушение сословного деления, разрушение веры, разрушение привычной жизни, доказательство, что люди продукт эволюции и ни один из них не может быть лучше просто из-за происхождения… На следующий же день огромные толпы народа собрались в столице, пытаясь сорвать коронацию Кассандры I фон Плантен, недовольные изменениями, рабскими условиями труда, ведомые популистами и народниками с красными флагами…
    В общем-то, вел эти толпы мой дорогой братец Вильгельм, который был совсем недоволен тем, что отец «назначил» в завещании наследницей Касси. По приказу императрицы, толпы были разогнаны выстрелами. Это стало катализатором для цепочки выступлений на окраинах империи, которые сплотились вокруг Вилли. Началась революция и я поняла, что это мой шанс. Быстро записалась в бронемеханические войска и получила своего «Шпиненгрифа» – шар на четырех ногах с двумя гаубицами.
    Впрочем, чего-то я сильно отвлеклась. Со стен, окружающих императорский центр, но нам били орудия императорских войск. Впрочем, вряд ли прицельно – руины были полностью задымлены, да еще и пар десятков механизмов скрывал нас. То прилетевшее ядро – случайность. Хотя я и сама с трудом тут ориентируюсь. Хм… Дым постепенно рассеивается. О, чудесно! Я вышла на одну из шести улиц, ведущих к дворцу. Мощеная дорога была завалена трупами, тут и там стояли баррикады из бочек, столов и карет. Вряд ли мой «паучок» тут пройдет…
    Неожиданно, я увидела свободное место. Я нажала одну из кнопок. Где-то в котельной засветился красный свет. Удивительная штука этот семафор. Позволяет передавать сигналы на расстоянии! Жаль, что с его помощью нельзя поговорить... Но хватит о грустном. Я направила на свободную часть улицы свой «Шпиненгриф» и едва успела повернуть корпус, как он застыл. Отлично! Это означает, что Эрик и Донна перестали подкидывать угля и уже заряжают орудия. Гаубицы как раз направлены на ворота. Жму кнопку… Теперь в котельной загорелся синий свет. Слышен грохот. Два ядра быстро летят в сторону врат. Впрочем, в нашу сторону уже выставили жерла орудий.
    Ого! Хорошо попало! Одно ядро сбило петлю, а другое проделало вмятину в железных вратах. Теперь их очередь… Хм? Странно. Почему-то они быстро начали покидать стены. Я нажала другую кнопку и передняя часть кабины медленно опустилась вниз. Наконец-то погляжу не сквозь это мыльное изогнутое стекло. Ого! Что-то взорвалось слева от врат, аж стена обрушилась! Я сняла слуховую защиту. Крики и людской гомон сначала оглушили. Только сейчас, чувствуя свежий ветерок, я понимаю, как запарилась в этом механизме. Стянула перчатки: руки совсем сопрели. Аккуратно спустилась на дорогу.
– Эй, Майя! – раздался подозрительно знакомый голос. Я отвлеклась от разглядывания своего грязного, со множеством царапин и повреждений «Шпиненгрифа». Да, так и есть. Кто мне приближался рыжий амбал с испачканным в саже лице. Его штаны на подтяжках и рубаха были изрядно замусолены.
– Привет, Кай. Гляжу, ты отвечаешь за этот участок? – широко улыбнулась я своему знакомому. Неплохой человек. Мы с ним познакомились дня четыре назад, во время штурма одного из городов.
– Что-то вроде этого. Гляжу, твоя дорога приключений вывела сюда? – гоготнул он, на что я сделала неопределенный жест рукой. Именно такой фразой я отшучиваюсь, когда меня спрашивают, почему я воюю тут, а не сижу в ставке Вильгельма. «Я иду дорогой приключений». – Ну, это даже хорошо. Мы позаимствуем твой механизм?
– Да, разумеется. Я намереваюсь участвовать в штурме дворца, – кивнула я и тут же спросила. – А что это был за взрыв? Твоих рук дело?
– А бесы его знают. Может, пороховой погреб в катакомбах рванул? – пожал он плечами. Прислонил свою винтовку к «Шпиненгрифу» и достал подозрительно дорогую табакерку. На мой откровенно обвиняющий взгляд он ухмыльнулся. – А что? Теперь это, так сказать, собственность народа. Чем я не народ?
– Неважно. Расскажи лучше, что за катакомбы? – перевела я тему разговора.
– А ты что, не знаешь? В общем-то, когда этот город строился, местный правитель был зело труслив и приказал построить тайные пути под землей. Город рос, а их все достраивали и расширяли, пока Его Величество не уселось на трон на тридцать годиков. За это время их облюбовала всякая шваль. Правда, когда в городе обрушилось одно из зданий, похоронив под собой банду грабителей, люди быстро повывелись оттуда.
– А что так? – полюбопытствовала я.
– Плохая кладка да общая старость, – пожал плечами Кай, после нюхнув табаку.
    Мы замолчали, глядя как раненых уносят с улиц, а прочие революционеры проверяют свои винтовки и просто отходят от боя. Я подошла к импровизированному арсеналу (на самом деле, это был первый этаж разрушенного дома, куда складывали оружие убитых) и взяла себе винтовку с пулями. Когда я вернулась, адъютант Кая (судя по красной ленте на его одежде) уже рапортовал о готовности наступать. Послышался гром лопастей дирижаблей. Я подняла голову. В вечернем небе летели десятки гигантов. Это то, что называют Воздушным Флотом Фолькрейха. Они несут на себе разрывные ядра, которыми бомбардируют города и врагов, не опасаясь получить ответа. Кажется, революции повезло, что Вилли был адмиралом ВФФ.
    Внезапно, землю затрясло. Раздались взрывы. Я услышала чьи-то дикие крики и стоны. Рядом со мной упал кусок черепицы. Дикий грохот и взрывы дезориентировали меня, заставив споткнуться и упасть на камни. Ай-яй-яй! Больно, черт возьми! Кажется, сторонники императрицы подрывают катакомбы! Земля подо мной начала проваливаться, унося в темноту. Хорошо хоть сознание меня не покидает.
– АААА! – мой испуганный голос вплелся в окружающую какофонию криков.
    Я скатилась по разрушающейся дороге прямо в какое-то подземелье (скорее всего, те самые катакомбы). Все тело болело, заставляя меня ругать на чем свет стоит осторожность дальних предков. С трудом встав, я оглянулась назад. Выбраться совершенно невозможно. Кажется, я стояла прямо над развилкой из дворца и чудом выжила, однако два выхода оказались замурованы. Любые же мысли о попытке взобраться по обрушенной дороге мгновенно исчезли, когда от «ската» раздались странные звуки скрежета камней. С печалью глянула на свой порванный кожаный жилет и поломанную винтовку. Тяжко вздохнув, бросила её и обернулась в сторону единственного свободного пути из подземелья, после чего пошла во дворец. Надеюсь, тайный ход у них в приличном месте.
    Я блуждала очень долго. Постоянный грохот, запутанные переходы… Пару раз я едва не попала под обвалы! Да еще и темнота, от которой спасал только странный светящийся мох на стенах. Ужас. Впрочем, чем ближе я подходила к дворцу, тем более надежными казались стены этих катакомб, а грохот взрывов стихал. Так или иначе, вскоре я наткнулась на древнюю винтовую лестницу… А я уже и забыла, что представляет собой наш дворец. Вообще, изначально, это была мрачная цитадель, однако отец отделал её различными украшениями, разбил сады, расширил район императорского центра и превратил в невероятный архитектурный комплекс. С башнями, да. В одной из таких башен мы, принцессы, спали, ха-ха… Путь вверх был долгий, но я все-таки прошла его и, наконец, очутилась перед… Тайной дверью, наверно? Я подошла поближе и уже хотела взяться за ручку, как вдруг услышала чей-то резкий и громкий приказ:
– Ваше Императорское Величество, мы будем эвакуироваться из Ромматы! Столица обречена, однако мы продолжим борьбу! Не беспокойтесь, мы с господами из Малого Императорского Совета подготовим план побега. А пока… Вы двое, заприте дверь! Императрице необходимо отдохнуть. А после отправляйтесь на свои посты!
    Послышался грохот. Кажется, мою бедненькую сестренку оставили одну, совсем одну! Как… Непредусмотрительно. Да еще и заперли снаружи… Интересно, а почему она не хотела бежать? Думает, сможет сдержать Вилли, который, между прочим, контролирует ключевые промышленные центры Фолькрейха? Странно… Она никогда не отличалась самоуверенностью. В памяти возникли воспоминания пятнадцатилетней давности. Её заплаканное лицо. Дорожки слез на её детском личике. Грусть в зеленых глазах… Тогда я тоже хотела плакать. Но Касси тогда так страдала, что я просто позволить не могла себе дрогнуть. Так я её и обнимала, держа успокаивающую улыбку, закрыв её от смрада и агонии окружающего… Старой становлюсь, что ли? В свои двадцать два года-то… Что-то слишком часто предаюсь сегодня воспоминаниям. Интересно, почему руки так дрожат?..
    Подождав пять минут и собравшись с духом, я наконец открыла дверь. Удивительно, но это было почти бесшумно. Кажется, эти петли часто смазывают… Перед собой я увидела какое-то полотно. Бумага или что-то в этом роде… Картина, скорее всего. Конечно, резать её не очень приятно, но… Когда я так близка к цели своего «приключения», не думаю, что это меня остановит. Я достала из украшенных серебряной тесьмой ножен кинжал. Присела на колено… Вонзила кинжал и резко встала, распоров картину, после чего двумя руками расширила проход и вышла в комнату. Я с первого взгляда поняла, что это за комната. Это была моя спальня, когда я еще тут жила. Знакомый туалетный столик, на котором все также стоят маленькие модельки механизмов. Ненавидимое мной полотно территорий империи с нашим гербом: черным двуглавым стервятником с металлическим серпом и песочными часами на белом фоне. Каждый раз, как вижу его, так дрожь берет.
    В центре комнаты стояла моя старая кровать с балдахином. Никогда не нравилось это императорское ложе. Ты в одиночестве лежишь под тяжелым одеялом... Слева и справа будто бесконечная мрачная равнина… Твою грудь что-то давит, ты в темноте, задыхаешься, некого позвать, тело словно падает вниз… Очередные неприятные воспоминания. Но сейчас было светло и на кровати сидела Её Императорское Величество Кассандра I фон Плантен, законная правительница Фолькрейха. Впрочем, у неё было еще множество званий, которые я на уроках наших гувернанток так и не смогла запомнить. Да и смысл? Я все равно не претендовала на трон. Зеленые глаза Касси были широко распахнуты, рот слегка приоткрыт в немом удивлении. Её длинная заплетенная коса цвета вороного крыла покоилась на коленях, пышное и явно неудобное платье было украшено бриллиантами. Тонкий прямой нос, аккуратные брови, маленькие губы… На всем это лежала непонятная мне печать усталости и боли. Очень странно рассматривать свое отражение. В конце концов, мы близнецы, разве что у меня глаза, скорее, карие. Хотя волосы у меня пострижены коротко. А иначе и нельзя... В памяти сами собой всплыли события семилетней давности…
– Спасибо, что ты сейчас со мной, Касси, – счастливо сказала девушка-подросток, держась за руки со своей точной копией. «Я не буду одинокой», – пролетела мысль в голове кариеглазой.
– Я… Тоже рада, Майя, – тихо ответила сестра и слабо улыбнулась. «Я не буду одинокой», – будто вторила ей мысль зеленоглазой.
– Надеюсь, отец об этом не узнает, иначе он опять отругает тебя, – продолжала болтать Майя, чувствуя какое-то странное тепло и даже легкий жар. «А, просто одеяло толстое», – легкомысленно решила девушка.
– Все в порядке, – слегка покраснела Кассандра. Кариеглазая продолжала на неё смотреть и, похоже, размышлять о чем-то. Спустя полминуты, она издала грустный вздох.
– Знаешь, мне становится грустно. Уже скоро шестнадцатилетие и отец нас отправит набираться опыта… Мне так не хочется расставаться с тобой, сестра, – пожаловалась она на действия императора.
– Мне тоже… – мягко согласилась зеленоглазка.
– Ууу… Придумала! Давай создадим какое-нибудь особо яркое воспоминание, чтобы всегда помнить о нем, – воскликнула Майя. Сестра лишь неуверенно кивнула. Кариеглазая начала думать. Активно думать. Настолько, что от её задумчивого вида Кассандра даже прыснула. Это вывело её из размышлений и, кажется, слегка раззадорило. Она с загадочно-ехидным выражением лица приблизилась к смутившейся от такого принцессе. – А кого ты любишь?
– Тебя, – без сомнений ответила тихая девушка. Майя казалась слегка разочарованной, явно ожидая другой реакции.
– Я не про это. Я про такую любовь… Ну, знаешь… Тебе хочется защищать, проводить время вместе, трогать этого человека, разговаривать с ним… – с каждым новым словом кариеглазая затихала, все больше погружаясь в себя. Последние слова она произнесла совсем едва слышно. – Как... Принц и принцесса из сказок…
– Я люблю тебя, Майя, – все также спокойно произнесла Кассандра. Сердце кариеглазой пропустило удар, поток мыслей оборвался. Она глупо посмотрела на «наследную» принцессу. Та вновь повторила свои странные слова. – Я люблю тебя, Майя.
    Она резко села. Глаза глядели в никуда. Руки слегка дрожали. В её голове шла круговерть мыслей. «Нет-нет-нет… Она, верно, не поняла. Мы же кровные сестры, в конце концов. Да еще и девушки. Нет-нет-нет», – как заведенная повторяла про себя Майя, старательно не замечая какую-то странную мысль, которую она обдумывала секунду назад: «А эта любовь не похожа на…».
– Нет-нет, Касси. Этого не может быть. Мы сестры… Еще и девушки. Это противоречит морали и законам… И логике! Этого не может быть! Ты ошиблась! – слегка истерично и несколько громко начала отрицать кариеглазая.
– Нет, не ошиблась. Я люблю тебя. А что до законов и морали… Отец сам говорил, что их можно менять как угодно, – приподнялась Кассандра, нежно глядя на сестру. Майя ухватилась за слова.
– Точно! А еще он говорил, что в нашем возрасте любят нарушать законы! Ты просто хочешь нарушить одним из самых тяжких законов, верно? – пыталась она найти какую-нибудь адекватную причину для подобных слов зеленоглазой.
    Касси лишь попыталась притронуться к ней, но та неожиданно начала отползать с ужасом в глазах. Её широко раскрытые глаза были прикованы к сестре и в них виднелся коктейль из отвращения, страха и еще каких-то эмоций… Внезапно, Майя упала с кровати. Кассандра беспокойно подползла к краю неожиданно маленького ложа. Упавшая быстро встала и они оказались слишком близко к друг другу. Зеленоглазка резко встала на колени и схватила в объятья откровенно парализованную и трусящую сестру. Посмотрела прямо на неё. Неожиданно ярко улыбнулась, увидев надежду на «шутку» и неверие в происходящее. А после… Неуклюже клюнула свою сестру-близнеца прямо в губы. Жар. Резко ослабшее тело. Гулко стучащее сердце. Румянец на щеках. Странный туман в глазах. Они обе чувствовали что-то… Необычное.
– Что. Это. Значит? – окатило их ледяным голосом. Сестры быстро разорвали контакт и глянули в темноту, из которой сверкали холодные изумрудные бусинки глаз Его Императорского Величества.
    Я вынырнула из воспоминаний. Да, тогда я будто на рефлексах среагировала и созналась во всех грехах своему отцу. Удивительно, что он меня пощадил и всего лишь в ту же ночь отправил после часовых сборов на север, в Ганнехау. Я озорно и дерзко улыбнулась свой грешно любимой сестре, что была все также прекрасна. Это могло походить на самолюбование, однако мое лицо из-за частых повреждений несколько изменилось. Касси продолжала смотреть на меня, ничего не говоря. В уголках её чудесных глаз начали скапливаться слезы. Она встала и быстро подошла ко мне, даже не обращая внимания на оружие. Подошла… И ударила по щеке.
– Зачем? – один-единственный вопрос.
– Потому что я тоже тебя люблю, – с яркой улыбкой ответила я.
    Цель моего приключения была достигнута. Я долго планировала, что буду делать, если Кассандра все еще меня любит. В конце концов, с самого начала было очевидно, что она не хочет править. Даже отец знал это. Ну, пусть «советники» сами разбираются с кашей, которую они заварили. А мы… А мы просто трусливо исчезнем. Нам придется скрываться, ведь наша любовь будет призрачным топором висеть над головами. Мы будем хаотичным элементом, разрушающим порядок, преступлением, нарушающим закон, регрессом духа, обращающий вспять прогресс морали и гуманизма. Язва на мире и обществе. Но нам наплевать. Пока мы вдвоем – все хорошо. Мы легко затеряемся в буре меняющегося мира. Даже если кому-то что-то будет нужно – тяжело найти темное пятно на закопченном и задымленном дне. Порядок, закон, прогресс? Оставьте это нашему отцу или брату. Пусть этот мир застынет в своих правильный, действительно правильных и нормальных построениях постоянного развития. А мы лишь унесем порок и извращение с собой и очистимся через нашу искреннюю, незамутненную любовь. Такое моё решение. А что до Кассандры… Она никогда не заморачивалась чем-то подобным, витая в облаках. И пока я семь лет пыталась оправдываться, отрицать, отказываться, признавать, каяться и вновь оправдываться, отрицать, отказываться, признавать и каяться, она просто верила, надеялась и любила.

«Каждый из нас – беспонтовый пирожок» Neko no Boie

    Ледяной, моросящий дождик пакостливо бежал по асфальту. Серые, мрачные, рассеянные тучи затянули небо туманной пеленой. По испещренному шрамами асфальту медленно шел мокрый полосатый кот с опущенной головой, уныло шлепая лапками по встречающимся тут и там лужам и выбоинам в асфальте. В воздухе витал мерзкий запах отходов, улица слева и справа была изуродована цветистыми надписями и трещинами, хрущевки мертво глядели пустыми окнами на мирную, безлюдную дорогу.
     Вслед за печальным зверем шла притихшая кошка, в чьих золотых глазах была смешана печаль и жалость. Она мягко ступала и обходила выбоины в асфальте. Её шерстка была будто даже не затронута дождем. Усы нервно дрожали, а нос тревожно дергался из стороны в сторону, словно хозяйка пыталась понять, откуда сейчас нанесут удар. Время от времени когти самопроизвольно и пугливо вырывались и скрежетали о полотно дороги.
    Неожиданно, девушка вздрогнула, встала на месте и издала тихий «Мяу!». Хвост трусливо заметался из стороны в сторону. Искра пробежала в воздухе. Неслышно, словно Смерть, из подворотен начали выходить мяучалы. Рыжие, словно ржавый клинок, серые, словно прах на ветру, грязно-белые, словно упавший флаг, черные, словно стервятники. Они окружали двух путников, напоминая петлю, стягивавшую шею пилигрима.
    Серый полосатый хищник остановился, когда перед ним встал угольно-черный котик, чья шерсть своеобразными «иглами» ограждала его от окружающих. Безмятежно-голубые, жестокие и равнодушные глаза насмешливо глянули на остановившегося бродягу. Тот глянул в ответ своими блекло-зелеными опустевшими зеркалами, на которых остались уродливые отпечатки неожиданно едкой и прилипчивой надежды.
– Ярре-ярре, кто тут у нас? Это же наш домашний любимец Шика! Ну, как там твой хозяин? Хорошо кор-рмит? Ты пр-ришел с нами попр-рощаться? – самодовольно-сердобольно, с нескрываемым сарказмом и сладким ядом спросил вожак стаи.
– Баку, мы бы хотели… – заискивающе попыталась что-то сказать кошечка, но её перебил хриплый тонущий голос уставшего от лжи существа.
– Хватит, Баку. Ты прекрасно все понимаешь, – совершенно равнодушный тон и отсутствие хоть какой-нибудь реакции, кажется, слегка разозлили черного.
– Ярре-ярре. Вот это мне в тебе и не нр-равится. Но зачем ты сюда пр-ришел? Думаешь, тебя кто-то пустит сюда? – терпкая злость Баку быстро прошла, а его ироничное замечание было встречено мерзким полусмехом-полувоем стаи. Вразнобой эти голоса шакалов звучали еще хуже…
– Я не настолько глуп, Баку… Я пришел сюда, чтобы ты забрал Аю, – одиноким голосом ответил серый мокрый кот.
– Ярре-ярре. Ты меня удивил, – после небольшой паузы произнес вожак.
– Ч-что? Ш-шика? – неверяще спросила его влюбленная кошка.
– Совесть мне лишь помешает, – жестоко бросил странную фразу Шика, после чего двинулся дальше. Ая осталась на месте. Баку лишь в последний момент сдвинулся, дабы уступить дорогу словно побитому, все также не обращающему внимание на окружающий мир, серому мокрому коту. Кольцо разомкнулось и выпустило его, после чего стая начала разбредаться. Вслед бредущему вдаль Шике осталось смотреть двое пар глаз: понимающая синь и разлитое золото.
    Я отвернулся от окна, переведя взгляд на свою старую подругу, с которой мы уже вот лет десять раз в год встречаемся в этом кафе. Удивительно, на самом деле, что она придерживается этой традиции. Впрочем, не мне говорить о других людях. Надеюсь, девочка не имеет проблем с мужем от этих встреч. Хотя он человек, вроде как, хороший. Сам помогал им сойтись и не распасться, ха-ха… Я поднял чашку кофе и сделал еще один глоток.
– Каждый раз как мы встречаемся, ты пьешь кофе и смотришь в окно, – ухмыльнулась красавица, тряхнув копной своих каштановых волос.
– Щито поделать, десу, – пожал я плечами, не намереваясь отвечать на её провокативные попытки вновь поболтать по душам.
– Какой злой! Ужас-ужас! И почему я вообще дружу с таким жестоким человеком? – притворно возмутилась бывшая одноклассница.
– Жестоко – вот так вот ездить к влюбленному в тебя человеку и разговаривать с ним о своей семье, – невозмутимо ответил я, опустив взгляд в чашку кофе. Подняв глаза, я увидел её недовольно-извиняющееся лицо. «И все-таки она слишком добрая», – отстраненно отметил я. – Да ладно, просто шучу. Рад, что могу хотя бы дружить с тобой.
– Каждый раз, как ты напоминаешь мне… Я начинаю нервничать и чувствовать себя виноватой, – слегка неловко ответила девушка и отвел взгляд.
– Ты выглядишь милой, – добавил я масла в огонь. Кажется, её это разозлило. Я вновь перевел взгляд на улицу. Дождь продолжал идти, навевая меланхолию и заставляя задумываться о смысле жизни и прочей философской чепухе.
– Слушай… Почему ты не найдешь себе кого-нибудь? – неуверенно, словно не зная, стоит ли развивать тему, спросила подруга.
– Если встречаться – то серьезно и, скорее всего, на всю жизнь. Посмотри на меня. Панк, анимешник, лентяй и извращенец. Да еще и сдавшийся неудачник. Я уже говорил тебе: я могу сколько угодно гробить свою жизнь, но не жизнь других людей. Тем более, близких мне, – не поворачивая головы, выдал я свои стандартные оправдания.
– Но… – попыталась она мне что-то возразить.
– Не стоит, – прервал её. Я и так невероятно тщеславен, а её похвальбы лишь усугубляют положение. Я ведь её это уже говорил… Но, в общем-то, неважно.
    Мы мило посидели и поболтали еще с час или около того. Я действительно расслабляюсь в компании с моей любимой. Кажется, она тоже, пусть и время от времени она чувствует себя не в своей тарелке. Думаю, это вполне нормально для нормальных людей. В конце концов, не всем же мимикрировать под пирожки печального образа, верно?
    В памяти всплыл «разговор» котов, мяукающих друг на друга. Понятия не имею, о чем они болтали, однако в голове от этого начали формироваться странные мысли и шутки. «Каждый из нас беспонтовый пирожок», – вдруг вспомнилось из классики. Тут же возникла непрошенная мысль: «Этот кошачий разговор словно отразил мою душу!». Впрочем, все это ерунда и никак не связано с объективной реальностью. Вот такие пирожки с котятами.

«Не было, нет и не будет на свете силы такой, чтобы нас победить!»

Вдох.
Выдох.
Сигарета.
Зажигалка.
Легкое пламя.
Первая затяжка.
Кроваво-красный восход.
Свежий мертвый воздух лета.
На темные улицы выходят живые мертвецы.
Остовы новостроек угрожающе скалятся вдали.
Старые многоэтажки стыдливо прячутся в тенях новых гигантов.
Яркие билборды отвратительно часто попадаются на глаза, выбиваясь из серого каскада.
На стенах развешаны сморщенные плакаты новых пророков, что успешно распяли старых вождей.
Там, где когда-то реяли красные флаги и гордо свешивались алеющие полотнища громких лозунгов, теперь лишь уродливые рисунки.
Руины промышленных гигантов выглядели отвратительными осколками тирании, а ржавеющие карусели казались выпавшими зубами древнего гиганта.
Нога сама делает шаг вперед; грубая поверхность крыши «брежневки» внезапно исчезает; тело само наклоняется вперед, в пугающую пустоту свободного полета.
Раскрываю руки вольной птицей, наслаждаясь бьющим в лицо потоком воздуха, расправляя обещанные освободителями народов белоснежные ангельские крылья.
Серое небо надо мной безразлично продолжает затягиваться мрачными серыми клубнями, не показывая обещанной спасителями чистоты и благодати.
Лечу в окружении немигающих глаз уже давно мертвых домов, чьи разбитые и треснутые стекла словно спрашивают меня, куда я стремлюсь.
Ярко-красное рассветное солнце больше не слепит мои глаза, позволяя мне широко и ясно смотреть на окружающее меня кладбище.
Что странно, асфальт становится все ближе, твердя мне, что я недостаточно освобожден от багровых оков.
Вспоминается слабое, хрупкое, улыбающееся лицо жены и мои кровавые отпечатки пальцев на нем.
На спину как раньше садится Сашка, не мешая парить своим тощим синюшным телом.
Вдруг понимаю, что мешает мне лететь в новом вольном мире.
Из памяти стирается все лишнее, оставляя лишь меня.
Чувствую обновление и легкость.
Закрываю глаза.
Открываю их.
Почему я?..
Падение.
Крик.

    Никто никогда не задумывался, на что похож парк осенью? Глядя на эти голые деревья, побеленные снизу, словно могилы. Глядя на этих людей, что с улыбками то в одиночестве, то вместе с кем-то идут, улыбаются, расходятся и сходятся. Глядя на эти лавочки для обессиленных, измученных окружающим людей. Глядя на эти лживые, фальшивые лица, за которыми пустота. Мне это напоминает кладбище. Такие же острые, холодные, недосягаемые шпили ограды. Парк осенью – это кладбище.
    Шаг. Шаг. Шаг. Неслышно, словно призрак. Идя по растрескавшейся асфальтированной дорожке, я вижу в ней историю. Каждая трещина, каждый кусок битума, каждая гудроновая жвачка. Все они видели людей. Много людей. Они смотрели, как мимо них проходила жизнь. Им другого и не нужно – они же неживые. Не люди. Только людям нужно действие. Только живым нужны события. Ведь мертвые… Они остались в прошлом. Застыли в моменте. Наверное, это не так уж и плохо. Для них так точно.
    Ледяной ветер заставил поежиться. Пальцы совсем не чувствуются. Как у трупа. Мимо пролетел лист, поднятый с земли. Ему ведь тоже не нужны события? Его просто заставили жить, радоваться, танцевать. Пока ветру не надоест истязать мертвый, печальный, усталый лист. Впрочем, не думаю, что это как-то повлияет на него. Он даже не был живым. С самого начала он был мертв. И кто знает, что он чувствует? Да и может ли?
    Шаг. Шаг. Шаг. Идет старик. Пытается. Разрывает оковы гравитации, поднимает клюку. И идет. Я мельком вижу его глаза. Яркие, словно солнце, зеленые, словно трава, пустые, словно его жизнь. Он устал жить. Отчасти, я понимаю его – слишком много событий, действий, потрясений. Вся его жизнь обрушилась в единый момент. Все планы, мечты, стремления. Все это исчезло в единый миг и было закопано в грязь, на которую уложили дешевые треснутые плитки и пластиком облагородили фасад уютной, маленькой, всеми забытой могилки.
    Так почему он должен считать себя живым? Зачем ему бороться? Он думает также и садится на лавочку. Смотрит в небо. Безжизненно, как и положено убитому. Все встало на места. Мертвые не должны бродить. Это противоестественно. И бессмысленно. Годится только для дешевых ужастиков. Бояться мертвых? Что за бред. Им абсолютно н-а-п-л-е-в-а-т-ь. Все это лишь фантазии. Хотя… Фантазии – и есть жизнь? Планы, мечты, стремления. Все это то, что воспаленный разум неисправимых романтиков пытается реализовать, а трезвый расчет отчаявшихся циников – продать.
    Шаг. Шаг. Шаг. Хором, но в разнобой идут подростки. Они о чем-то говорят. Дорого одеты. Кажется, чувствуют себя хозяевами жизни. Проходят, не замечая. Смеются. Ха-ха. Безжизненно. Лживо. Смотрят куда угодно, но не друг на друга. Прячутся от солнца, закрытого облаками? Да, действительно. Все четверо понимают друг друга и неумело отворачивают взгляды. Ничего. Научатся. Найдут себе маски, которые не жмут. Найдут себе таких же «масочников». Надеюсь, тогда они хотя бы не будут чувствовать себя неловко.
    Зачем они имитируют жизнь? Кто знает? Молодость. Прекрасная пора. Они стараются исполнить все эти детские мыслишки о трепещущем сердце, которого у них все равно нет? Или наивно полагают, что их попытку казаться живыми никто не заметит? А, может, действительно искренне верят, что их окружает яркий, честный, живой мир? В любом случае... Реальность легко развеет их иллюзии. Быстро и жестко. Как и должно быть.
    Шаг. Шаг. Шаг. Быстрый, легкий, невесомый. Так не ходят по кладбищу. Живым не место в обители скорби. Я оборачиваюсь. Да, это она. Улыбка спадает с её лица. Кажется, даже локоны её волос, что только что вольно игрались на ветру, печально опадают. «Орфей не должен поворачиваться!», – грозно, недовольно скажет она. Эта сцена повторяется из раза в раз и всегда, всегда я лишь безвольно улыбаюсь. Это самый яркий, самый светлый, самый чистый человек, которого я знаю. Пожалуй, если бы не она, я бы действительно верила во все эти бредни, что только что бродили в моей голове.
– Спасибо, – тихо говорю ей я. Ловлю в объятья. Теплая. Как всегда. Она молчит. Дуется. Искренне. И это только к лучшему. Ведь именно из-за её чистоты все эти мысли растаяли без следа. Может, я слишком критично отношусь к мертвым? Да, мертвым все равно. Но, пожалуй, только такие равнодушные мертвецы могут жить, не взирая на окружающих. Наша пьеса… Это не античная трагедия. Ведь я – не Орфей. Она – не Эвридика. Ведь это она ведет мертвеца из владений Аида. Ведь мы… Просто две глупые девушки, что капризно верят в любовь. Я так люблю эту жизнь!

    Серая, скучная пятница. Всё как всегда. Глоток кофе. Нет, «кофе». Нельзя звать эту синтетическую гадость таким благородным словом. Что забавно: я знаю, каков на вкус настоящий кофе, но все равно зачем-то пью эту мерзость. Знаете, так часто бывает. Возможно, именно этим называют зависимость… Или же привычка? Наверное, все-таки зависимость. Почему? Потому, что я нахожу этот гадкий вкус… Хорошим. Приятным.
    Это странно. Люди вообще странные. Люди не понимают друг друга, не понимают себя, но все лезут, лезут, лезут. Лезут, как будто спасаются от чего-то. Переступая через себя, переступая через других. Причиняя боль себе, другим. Даже если стремятся к хорошему. Где-то я слышала фразу «Если я чувствую боль, значит я живой». Глупый человек это сказал. Боль – совершенно невыносима. Та тянущая боль в сердце, в груди, в душе.
    Смотрю сквозь мутное окно на улицу. Идут фигуру, полностью завернутые в костюмы, меха, зимние куртки. Окуклившиеся и осунувшиеся. Жесткие, усталые лица. Идут, глядя себе под ноги, стараясь не наступить на скользкие, окончательно скованные ледяной коркой лужи, прекрасно понимая, что на самом деле они могут спокойно пройтись по ним. Прохожие слишком, слишком осторожны. Как и все нормальные люди, в общем-то.
    Еще один глоток уже совершенно остывшего кофе. Зачем я смотрю в окно? Вспоминаю: чтобы не смотреть назад. Во многих смыслах. Вспоминаю, почему я сижу сегодня дома. Точно. Это… Тяжелое воспоминание. Люди любят причинять себе боль. Как, например, я сейчас. Зачем вспоминать ту записку? «Я ушла». Вчера мы крепко поссорились. Мне так кажется. Она весь вечер ходила задумчивой.
    Наверное, это моя вина. Девушки… Пугливы. Я это прекрасно знаю и все же… Те слова были лишние. «Я хочу стать ближе к тебе». Да, это именно то, что я хочу. Но… Вновь накатывают воспоминания, подобно хмурым облакам за окном. Мы… Были в очень сложных отношениях. Дождь не идет. Пускай и мои воспоминания держатся. Мой разум в тумане. Таком же сером и густом, как окружающая меня реальность. Это… Тяжело.
    И почему я беспокоюсь из-за этой ерунды? «Ерунды». Даже в мыслях я чувствую, насколько много фальши и лицемерия было вложено в это слова. От лжи воротит изнутри. Я опять вру себе. Зачем, почему? Люди действительно не могут жить без боли. Словно это естественная потребность нашей низкой, отвратительной сущности. Люди – неотъемлемый элемент страданий. Даже сейчас, говоря эти вещи, я погружаюсь в эту пучину отчаяния.
    Еще один глоток все такого же холодного кофе. И правильно – если что-то уже остыло, угасло, то больше оно не станет таким же… Теплым. Я слишком много об этом думаю. Кофе больше не станет горячим. Знаете, мои мысли могут казаться глупыми даже мне. Но… Слишком свежи шрамы на душе. Слишком, слишком свежи. Раны вновь разбередились и начали жечь и дальше раздвигаться, обнажая беззащитное нутро.
    Что это? Слеза? Да, верно. Без проблем смахиваю. Слезы – очевиднейшая защитная реакция. Слезы бывают… Разные. Жгучие, горькие, ледяные, соленые. Я знаю, что существуют «слезы радости». Они… Они действительно прекрасны. Они теплые, сладкие. И, самое главное – они редкие и… Искренние. Правдивые. Всего один раз – и они начисто врезались в мою мрачную память. Да. Тогда они действительно попытались друг друга понять.
    До сих пор вспоминается со смехом… Смехом и теплотой. Как она неумело попыталась сказать на моём родном языке. Как попыталась поцеловать. Впрочем… Наверняка она точно также думает обо мне. Ха-ха. Легкая, меланхоличная улыбка. Это был наш первый поцелуй. Именно. Наш. Моё почти вновь умершее сердце затрепетало. Кажется, теперь я и буду жить этими чудесными воспоминаниями.
    Внезапно, меня обхватывают чьи-то руки. Я рефлекторно напрягаюсь. Быстрый взгляд на эти тонкие ладошки… Она меня обнимает… Но зачем? Ведь мы вновь… Вновь разделены. Я понимаю, почему её чистая душа не выдерживает нашей любви. Моя вина в том, что её яркая, чистая душа оказалась запятнана черными красками. Почему же она меня обнимает? Сжимает крепче. Я чувствую тепло. Невероятное тепло от её холодных рук.
– Ты опять думаешь о глупостях? – немножко грустно спрашивает Ия. – Ты ведь помнишь, что было вчера? Я помню.
    Она убирает руки. Неужели… Она дразнит меня? Похоже, это судьба. Рок. Совершенно неуместно улыбаюсь. Эти два слова обозначают две вещи, но при этом одну. Сложно думать в рамках двух языков одновременно. Хотя… В последнее время я все чаще думаю на языке Ийи. Вновь вижу её руки. Она держит простую цепочку с простым кольцом. Аккуратно подносит к горлу. Нежно застегивает, стараясь не задеть мои волосы. Я разворачиваюсь.
    Она едва успевает убрать руки и отскочить. Невыносимо ярко улыбается. На её шее тот же кулон. Я беру своё кольцо и смотрю на него. На нем выгравировано её имя. Усмехаюсь, читая это «да». Меня парализует, когда я понимаю, что это имя-согласие значит. Ия подходит и обнимает меня. Тихо, тепло шепчет на ухо, сжимая меня крепче, будто не желая терять:
– Мы должны стать ближе. Я не зря попросила записать моё имя именно этими иероглифами, Хикари, – за окном светлеет. Теперь даже мне понятно: светит Солнце.

    Пальцы быстро, почти самостоятельно, летали над клавишами ноутбука. Несмотря на окружающую тьму, человеку за компьютером это не мешало – свет от экрана вполне удовлетворительно освещал кнопки… По крайней мере, на поиск нужных символов уходило всего мгновение. Время от времени, скрытая в тенях фигура брала стоящую рядом кружку и отпивала из неё непонятную жидкость темного цвета. Теоретически, это было кофе… Впрочем, лучше не развивать эту болезненную тему.
    Черные буквы на белом фоне в экране сливались в ровные, четкие, непонятные непосвященным строчки кода. Громкий стук бил прямо в мозг, отвлекая от основной задачи. У Хикари (а именно так звали это сонное, раздраженное и усталое существо за столом) вообще были сложные отношения с различными раздражающими мелочами, вроде теплых воспоминаний, любви или интересными вещами. Они… Мешали. В конце концов, в жизни нет места подобным пустым фантазиям – нужно работать, работать и еще раз работать.
    Нет, очевидно, Хикари были известны удивительные истории о людях, которые были счастливы и занимались своими делами, не особо заморачиваясь обществом и тем, что по мнению этого самого общества было необходимо. Однако подобных личностей в окружении этой «совы» (а как иначе программисту?) не было что на родине, в Японии, что тут, в России, из-за чего эти истории подвергались внутренней критике.
    Наконец, последние команды были дописаны и программа окончательно завершена. Нет, разумеется, придется все это проверять, править, снова проверять, снова править, оптимизировать и заниматься прочей ерундой, за которую Хикари платят, но основа уже готова. Она едва заметно повернулась влево, в сторону окна. Снежинки танцевали в раздражающе-белом свете фонаря. Все было слишком белым, слишком чистым.
– Ненавижу зиму, – раздались тихие слова в тишине, которую нарушали лишь шумы работающего компьютера. Вскоре и он был выключен, оставив Хикари и мысли наедине. Мысли эти были не самые радостные, однако кто в наше время счастлив? Девушка едва ухмыльнулась. Не то, чтобы ей действительно было безрадостно. Ей просто… Серо. Уныло. Душно. Слишком, слишком долго. Особенную серость придают все эти странные слова и чувства, которые невозможно понять опосредовано.
    Знаете, она любит играть. Слишком любит играть. Её с детства приучили таким невероятно важны вещам, как правильное создание и ношение масок, правильному голосу, правильным движениям и действиям… Правильная девочка – не так уж и плохо, верно? Наоборот, людям нравятся правильные люди. Да, возможно, они вызывают странное чувство дежа вю, особенно когда их много в одном месте, однако они создают то, что называется гармония.
    Хикари не нравится слово гармония в данном аспекте. Гораздо лучше назвать это картиной. Такой чудный, прекрасный пейзаж, который по какому-то недоразумению хотят назвать портретом. Возвращаясь к искусству игры… Все эти лишние чувства вызывали странное ощущение: вроде и бесполезны, а вроде и часть искусства. Что отнюдь не повышало к ним интерес, а еще больше ухудшало мнение. Разумеется, коллекционеры не согласятся – нужно попробовать все чувства, узнать все эмоции, однако, только между нами, игроки и коллекционеры не любят друг друга: первые разражены скупостью вторых, а вторые равнодушием первых.
    Легким движением убирает выбившиеся волосы назад и встаёт. На её губах играет улыбка. Все-таки, она действительно любит играть. Жаль, что в последнее время ей удается это все хуже и хуже. Оборачивается и смотрит на стол… В ту его часть, где стоит рамка с фото. В одиночестве она часто смотрит на него. Неважно, что она не видит изображения. Ведь Хикари прекрасно знает, с кем она там. Именно из-за этого она стала так плохо играть. Белая маска с черными слезами стала слишком чуждой.
    Жаль, что больше нет этих прекрасных масок из слоновой кости. Хикару перестала быть правильной девочкой. Вместо идеальной, белейшей маски она обнажила свое серое, не такое уж совершенное лицо. Точнее сказать, маску помогли снять. Эта девушка любила играть и до сих пор любит. Жаль, что сейчас она совершенно разучилась это делать. Все, что она только что сказала… Все было настолько натянутым, фальшивым, что её отец бы плакал. Это её маленькая ночная ложь.