Собор Альнеро Сент-ПрешессСобор Альнеро Сент-Прешесс – самый большое и поистине величественнейше строение столицы, построенное глубоко верующими людьми за всю историю Фомальгаута. Именно в нём патриарх служит каждый год праздничную мессу, во славу Единого. Но ввиду болезни, сия благодатная роль пала на плечи Альзаса, который не то, что не был готов, нет. Юноша превосходно знал и порядок и псалмы, но облачиться во всё белое на девять долгих дней, и каждую ночь ползать перед статуей бога, моля его о благосклонности к их стране, о великих милостях, на кои всесильный бог в последнее время стал на редкость скуп. Не урожайность этого года и несколько десятков вспышек разных болезней, часть и которых святому престолу пришлось выжигать все очищающим пламенем, всё это явно не сулило собой епископу приятного времяпрепровождения. А ведь на тот момент он только закончил лечить отца, и его порядком шатало, но… кому, какое дело до проблем мальчишки? Есть приказ Его Святейшества, которого подговорили приближённые. И теперь все, абсолютно все и каждый, обязаны его выполнить, чего бы это им ни стоило.
Но ладно бы всё ограничивалось двадцатью часами моленья, так нет же, если он отслужит без запинки, в чём к слову никто не сомневался, то и последующие восемь дней превратятся для юного епископа в сущий ад на земле. Хотя… мальчишка был готов к этому или… попросту смирился со своей участью. Что поделаешь ведь он – сын патриарха… и не важно, какие распри были между ним и его благодатным отцом. Потенциальному наследнику попросту не оставили выбора…
Разумеется, он не был слепым и прекрасно видел мышиную возню других эпископов, за право усадить свою задницу на престол Первосвятейшества. Да, его отец всё ещё был жив и Альзас прикладывал крайне много усилий, чтобы растянуть его время в мире живых, но отнюдь не из-за любви к родителю, нет, виной сему было банальное нежелание парня ввязываться в глупые человеческие распри. Так уж вышло, что рождённый от благородной леди и выращенный помойными улицами, он не ожесточился, скорее наоборот… мальчик тянулся к свету к добру, но многочисленные осаждения… все они привели к печальному итогу. Юноша предпочёл отгородиться от мира непроницаемой стеной из безразличия. Его больше ничего не волновало, только долг и честь вот всё, что ещё имело хоть какой-то смысл в жизни епископа Моравола.
Его сестра, Ерзария, ставшая капитаном личной охраны Патриарха, в тот день тоже блистала, словно первая звезда на опускающемся в сумрак небосводе. Начищенные до зеркального блеска доспехи и гордый взгляд, не оставляли ни у кого сомнений начёт её родословной. Рядом с ней Альзас всегда чувствовал себя не в своей тарелке, так и тогда…
Всё началось ещё за пару часов до церемонии, когда эта горделивая сучка без спроса… да что там спрос, она даже не соизволила банально постучать, ворвалась в его апартаменты и заявила, что он обязан снять все свои украшения. Что никому не положено выглядеть и сверкать серебром как рождественская ёлка, в канун первого дня восхождения красной луны. И на этом дело далеко не ограничилось. И, хотя епископ почти не обращал на её щебетание внимания, короткий и учтивый кивок, подтверждающий слова девушки, заставил Альзаса покориться.
«Забавно, насколько же мы все привязываемся к банальным человеческим мелочам. Вроде тех же серёжек, колец или медальончиков… насколько неуютно нам становится расставаться с привычными сердцу вещами, но… ничего не поделаешь…».
Церемония началась, как и подобает – точно по невидимому расписанию. Запах благовоний медленно заполнял собой высочайшие своды собора Альнеро Сент-Прешесс, одетые в праздные одеяния священнослужители кружились в своеобразном танце. Да, по-другому это и не назовёшь. Ритуал, в котором каждый знал своё место, порядок и ритм с которым он должен что-то подносить или делать. Двери центрального храма открывались для всех желающих. В этот день не существовало сословий и различий – все были равны перед ликом Единого и лишь патриарх, что служил мессу, не имел права останавливаться.
Так и произошло, когда в собор вошёл человек, одетый в обноски. От него пахло гнилью и смертью, но Альзас даже не дёрнулся, хотя все, абсолютно каждый его инстинкт, умоляли юношу обернуться.
Мужчина шёл по алому ковру, оставляя после себя мокрые, полные уличной грязи следы. За одно это его могли бы отхлестать розгами на площади, но не сегодня… не сегодня.
Он нёс на руках какой-то свёрток, замотанный в такие же тряпки и лохмотья, обрывки которых составляли большую часть одеяний незваного гостя.
- Шикуете? Радуетесь празднику? Разговляетесь и беситесь с жиру? – необычайно громко начал мужик и сам поначалу смутился от эха собственного голоса, прокатившегося по собору и многократно отразившегося от многочисленный узорчатых сводов и витражных окон. Но уже парой секунд позже смело продолжил:
- А вот я не могу праздновать! Мой единственный ребёнок мёртв! Убит некромантскими прихвостнями, что ваша хвалёная церковь зари поклялась вывести! – с этими словами мужчина кинул куль по направлению к патриарху. Свёрток со странным хрустом шлёпнулся на мягкий ворс ковра и прокатился пару метров.
Речь Альзас так и не прервал, однако окружавшие его помощники замерли как вкопанные, и епископу ничего не оставалось, как остановиться вместе с ними. Вот только инстинкты взяли, наконец, верх над разумом и священник, по-старчески тяжело опираясь на свой посох, подошёл к странноватому «подношению». Куль дёрнулся пару раз и затих. Альзас почти сразу понял, что там, но боялся развернуть и увидеть это собственными глазами. Одно дело привыкнуть убивать взрослых, даже женщины иногда несли в себе истинную ересь, но дети…
«Как сейчас помню… я тогда судорожно сглотнул, не зная, что мне делать. Подобных ситуаций нигде не описывалось, мне неоткуда было почерпнуть такое знание, да и я не мой отец, что попросту объявил бы несчастных… нет, несчастного еретиком и некромантом, покусившемся на славное празднество и велел бы сжечь вместе с … этим».
И, действительно, епископ осторожно, нижним концом посоха развернул свёрток, освободив от лохмотьев тельце трёхмесячного малыша. Вонь, трупный запах и гниль, раздались во все стороны и скрутили ближайших гостей храма в рвотном позыве. Да и сам Альзас едва удержался, чтобы не последовать их примеру. Помогло ему лишь то, что он за весь день абсолютно ничего не ел, что, кстати, было одной из причин его крайне шаткого положения.
Уничтожающий холод изумрудного глаза юноши переместился на мужчину, а после обратно на источник вони, ибо назвать это нечто … человеческим дитя, он попросту бы не мог. Сделав глубокий вдох, Альзас с размаху вонзил посох в паре десятков сантиметров от трупа ребёнка и создал святой барьер, предотвративший дальнейшее смешение благовоний и запаха тлена.
- Он мёртв, я не смогу его ни вылечить, ни вернуть к жизни! Не знаю. Откуда ты и что там случилось, но мы разберёмся с э… - закончить епископу не дал всё тот же дурно пахнущий трупик, что внезапно ожил и кинулся прямиком на белые одеяний священнослужителя.
Молниеносная реакция воина припечатала трепыхающегося зомби к ковру, а короткое: - «Асумптио!» заставило нежить сгореть без следа.
Развернувшись и сделав короткий знак сестре, Альзас возобновил богослужение, словно ничего и не произошло только что, но о знает должно быть лишь один Единый чего ему это стоило и насколько тяжело ему было утром. Оставшаяся неделя пролетела как единый миг. В ней не было ничего примечательного. Всё повторялось по кругу. Сон, отнимавший у епископа около трёх часов, час на лечение отца и облачение в одеяние архиепископа и двадцать часов службы. И лишь сегодня всё было по-другому.
Утром Альзас оделся и велел слугам собрать его вещи. Разумеется, он всё проверит и перетрясёт, но, по крайней мере, ему не придётся бегать и искать большую часть из них. А в том, что собрано, будет далеко не всё, он практически не сомневался. Когда приготовления были завершены, он отправился к отцу. Патриарх встретил его в постели. Осенив себя знаменем и попросив у Всевышнего долгих лет жизни для своего родителя, Альзас произнёс с десяток поддерживающих молитв и только, когда самочувствие правителя значительно улучшилось и он, пусть и не без труда, но смог сесть, юноша высказал свою просьбу:
- Повелитель я хочу пойти с ними к озеру, - тихо произнёс епископ всё также стоя перед постелью на одном колене. Эта немного глуповатая привычка, вбитая в голову ему ещё двадцать лет назад, так и не покинула Альзаса.
- Нет! Ты никуда не поедешь! Твоя основная задача лечить меня! – полыхнул правитель и тут же зашёлся кровавым кашлем.
- Но повелитель у Вас же есть архонты, они куда мудрее и сильнее меня, а я хочу помочь людям. Моя сила должна нести добро, я дол… - но договорить мысль епископ не смог, так как был бесцеремонно перебит отцом.
- Нет! И это не обсуждается! Ты не хочешь нести мир, это всего лишь очередное позёрство, как и три зимы назад! Ты хочешь доказать им, - патриарх обвёл широким жестом комнату, в которой находилось три десятка человек, - что ты чего-то стоишь. Думаешь, я не знаю о твоих проблемах? Ты мой сын и ты должен быть здесь! Должен править столицей, а не шататься по болотам как обычный безродный солдат! – пафосные речи, кольнули удивительно больно, и дело было в том, что патриарх был прав. Абсолютно прав во всём! И в том, что Альзас пытался доказать, что он достоин, и что его тянуло к приключениям и то что…
- Я вылез из грязи! Я - не моя сестра! Тебе не сделать из меня ручного зверька! – Епископ встал и ушёл прочь, громко хлопнув дверьми. Те слова, что были пущены ему в дорогу, юноша пропустил мимо ушей, но видимо зря. Нет, его не сняли с поста – это не возможно! Ему не назначили наказание. Просто его отец сказал, что не проживёт больше двух-трёх дней и хочет в последние минуты своей жизни видеть сына рядом с собой.