Славный рыцарь | ходы игроков | Сладкая Обитель Евы

Сладкая обитель Евы.

ссылка



- ЕВА! Ева! Где ты? Проклятая женщина! Принеси мой пистолет! Ева! Где ключи от машины? Я убью тебя, Е-е-ева!

Зачем так громко? Вот же где сморщенный, неугомонный урод! И в такое утро! Утро моего абсолютного довольства собой, утро переживания счастья и неги, утро, когда золотой свет ложится теплом на плечи и лицо, обольстительно щекочет кожу, и жизненная солярная сила разливается по мне и во мне.

Ева тянет одеяло на себя, прячась. Как будто это способно помочь! Она услышит его, где бы ни находилась. Она пережидает, ведь А'даму все равно не достать ее. Не найти. Умница-Ева переселила нерадивого муженька в соседний мирок. Бог войны властвует теперь там. Она также оставила ему трех наложниц, зачарованных своей младшей сестрицей, звенящей богиней радости, для того, чтобы вовек уже эти девушки не смогли сбежать, чтобы не было девицам дел до того, сколь некогда возлюбленный Евой красавец-мужчина ныне лютый алкоголик, растерявший все свои былые способности в постели, девушки зачарованы-обречены на безграничное, вечное счастье для того, чтобы не слишком волновал их тот факт, что этому мужчине, уставшему от смертей и разрушений (которые он, надо заметить, устраивает сам!), не сколько нужны женщины, сколько уши молчаливого собутыльника.

Впрочем, ублюдок все так же любит только Еву (эта пронзает навечно), сей факт доставляет богине некоторое удовольствие.
Сегодня же, сейчас, когда противный крик стихает, Еве доставляет удовольствие разлить себя по постели, откинув одеяло, и подставить солнышку каждую клеточку божественного тела. Она медленно и неторопливо позирует солнцу, насыщаясь солярной силой, прогреваясь теплом до самого нутра.


У Евы выходной.
На нижнем этаже сладенько спит нынешний ее сердечный друг. Ева любит его. Завтра станет другого, богиня - абсолютная шалунья в амурных делах! Обнаженный и опустошенный ею накануне счастливец видит волшебные сны.
Этот мужчина настолько вкусный, что Еве его жаль, ей рано (точно не поздно) придется сослать его в мир к муженьку, все равно от Джека, что спит сейчас внизу и ни о чем не догадывается, толку в мире Евы уже не будет (она пронзает навечно) - пропащая, одинокая душа, почти мертв. Такому лишь умирать теперь, Ева оставила ему "во имя любви", написала ножом по груди.


Выходной провозглашает ее свободу ото всего. Сегодня ей не нужна эфемерная испостась, ни к чему спускаться на грешную землю с небес, не нужно утешать и заботиться, поглаживать волосатых и лысых по голове, даруя крупицу счастья, даруя любовь, которая - Ева знает - ни к кому-то определенно (книги лгут!), которая в сердце, которая сродни милосердию по своей природе. Тихая и принимающая, настоящая, хоть и такая может обернуться огнем. Еве не нужно согревать дыханием очередной десяток замерзших сердец сегодня. Прямо сегодня и прямо сейчас она не торопится. Ей не нужно торопиться. Ни к чему. Выходной.

Она может все. Когда насыщается солнцем до самого своего донца, хмельная, в ощущении утра, встает. Ножки касаются пола, медленно бредут к окну, Ева потягивается на носочках и отворяет шторы еще глубже. Провозглашает утро. Провозглашает новую жизнь. Жизнь сейчас, здесь.

ссылка

Бар в комнате Евы таит в себе вина и коньяки, виски, бренди, абсент, джин и кальвадос, ром, бальзамы и ликеры. Все удовольствия мира здесь. Сейчас Еве есть дело только до самой заветной бутылочки. Крохотный сосуд с прозрачной жидкостью, цветочный нектар, нектар вечной жизни, дарующий ей сил. Ева бережно снимает пузырек с полки - слишком драгоценно для нее содержимое - неторопливо открывает и позволяет себе лишь одну каплю. Напиток этот Еве поставляют бесперебойно, но богиня знает губительность такого зелья во многих количествах, знает, насколько кроется дьявольское удовольствие в мелочах, в крупицах, в каплях. Смакует каплю, катая на языке сладкий вкус, прикасаясь к небу, благословляя саму себя.

Наступает время Веры. Ева тихо ступает босыми пяточками по дому, достигая ванны. Наполняет купальню-купель водой и только, погрузившись, берет с полочки здесь же шприц. Внутри - вера в любовь - ее наркотик, который собирает она из глаз абсолютно влюбленных, средство против морщин, адреналиновый коктейль глубочайших эмоций.

Небо становится небом. По-настоящему.

Блаженство, счастье, суть всех удовольствий. Умиротворение и покой. Любовь. Бесконечность и абсолют. Ева стонет. Утробно.

ссылка

Когда Ева покидает ванну, солнце почти достигло середины неба. Она сейчас божественная женщина, желающая лишь одного...

Желающая.
Чувства и чувственности. Сладкий спит. Ева обнаруживает его спящим. Просачивается близко, отворачивая одеяло, будит его губами, прикосновением тела, естества и языка.
Смотрит в глаза Джеку, ее взгляд испепеляет, воспламеняет его сейчас и обрекает на медленное умирание потом, разламывание в жизни без нее, пустой, никчемной, потерянной жизни без любви. Она коснулась взглядом (как можно коснуться иначе, когда отдаешься), а не погладила по голове нематериальностью - обрекла на смерть вместо возрождения. Роковая. Не святая.

Она сегодня такая ему. Она может стать такой для женщины. Она может быть такой даже многим. Ева многогранна, как и любовь.

Раздвигает ноги, принимая мужчину в себя. Позволяет. Музыкой ей его звучание, томное, рыкастое, нежное. Грубый и ласковый, торопливо-ненасытный и протяжный - Ева выжимает из него его самого, опустошает здесь же и, возможно, красавчик не переживет такой глубины. Такое уже случалось.
Властвует сама и позволяет властвовать. Абсолютное зеркало объекта страсти. Идеальна в том, насколько податлива, насколько улавливает желания и подыгрывает движениям.
"Бойся меня!" - говорят глаза, уверенные, сильные, могущественные. Глаза уже сожгли его ко всем чертям!
"Не бойся меня!" - шепчет тело, нежное, струящееся и обволакивающее.
И на излете страсти Ева позволяет мужчине быть сзади, глубоко прогибаясь в спине, прикусывает от удовольствия губу и, слыша крик-рычание-стон мужчины, рассыпается в прах, оборачиваясь своей божественной, нематериальной сутью, которая может даже спасти этого мужчину, только коснувшись головы, но...
Кому это нужно?

ссылка

Славная богиня Ева и дааа...
Поражает своим телом, даа...
Раздвигает ноги смело ммм...
И испепеляет взглядом, уууоооммм...
Служит славным утешеньем, да...
Любит всех, местами - глубже, о дааа...
Пьет цветочные нектары, ммм...
Заедает людской верой. дааа...!

Крик-рычание-стон мужчины сзади. Он внутри. Руки, крепко сжимающие ягодицы. Шикарный, неумолимо наступающий, мощнейший оргазм.

— Ммм... хммм... оуу... ууу... Стоп. Чт... Как... Где... А?! Ааа.... аахххх...

Дон Родриго раньше сталкивался с иллюзиями, наведенными магами мавров. Чаще всего это были простые чары, заставлявшие солдата видеть в своих товарищах жутких тварей, которых всенепременно хотелось тут же покромсать мечом. Иногда чары были куда сложнее, и очутившийся в пылу боя солдат неожиданно расплывался в улыбке, когда ему чудилось, что он попал в райские кущи, и соответственно, пытаясь обнять какого-нибудь мавра, насаживающего его на копье, или василиска, только что отгрызшего ему руку.
В общем случае рекомендация для попавших во власть иллюзии была только одна — замереть и не двигаться, по возможности закрывшись щитом и ожидая, пока не прозвонит ближайший антимагический колокол и не сшибет наведенные чары. Любые другие действия могли привести к травмам окружающих, панике, потере боеспособности, а также смерти.
Дон Родриго тысячу раз повторял эти простые наставления для рядовых солдат, и не раз показывал своим примером, как нужно пережидать иллюзию, когда сам попадал под действие чар. Однако с такой мощью чар — дарящих не только образы и звуки, но и ощущения, и мысли, и чувства — он сталкивался впервые, и поэтому инстинктивно попытался сопротивляться накатывающей волне блаженства.
Впрочем, сопротивление, по всей видимости, было бесполезно.

Сладость захлестнула, ударила в голову удовольствием и блаженством. Казалось, разверзлись небеса над головой, впустив наконец дона к себе. Чарующий путь стоял перед глазами. Его ждали. И приветствовали, что короля - гремели фанфары, радовалось и сотрясалось могучими спазмами тело.
Упоительный, пронзительный миг.
Это было... Божественно!
Мужчина обессиленно лег сверху, дон ощутил на себе его вес, а под собой... Грудь. Свою.
- О, Ева...
Прошептал мужчина, и дон почувствовал затылком нос, жадно впитывающий запах божественной женщины.
Расслабленный, опустошенный и обессилевший дон лежал. Он радовался. Он наслаждался.
Никакого дискомфорта. Абсолютный покой.
И в следующее мгновение земля уплыла испод ног, мир оказался внизу.
Дон стал драконом. Он летел. Парил. Ощущал безграничную свободу самого себя.
Он стал всем. Летел надо всем и во всем, струился по земле, стал огромен, необъят, пронизывал теперь собой все естество. Он пел. Он стал всемогущ. Непобедим.
Он решил, что мир невероятно прекрасен, каждый человек, каждая тварь, каждая травинка, песчинка и капля воды. Дон полюбил все.
Он жил. Впервые.
Хотелось дарить себя, отдавать, распахнуться улыбкой каждому встречному.

- ЕВА! Будь ты проклята! Я нашел пистолет и убью тебя, Е-е-ева!
Дон познал себя Евой и узнал голос Адама, вспомнился волевой профиль, запах волос, младенческая нежность кожи на шее и в паху. Муж. Ева любит. Адам навсегда. Ева улыбается. Ева счастлива.

Дон пришел в себя. Сложно сказать, сколько истинного смысла было в этой фразе, поскольку дон в процессе божественного причащения (а как-то иначе это назвать язык не поворачивался) осознал нынешнее призвание, и потому ощутил некоторые перемены в личности. И вдобавок, вернулся в тело Евы.
Богини, да.
Любви, да.
Дон Родриго Эскобар Веласкес, зовите меня просто Ева. Хм.
Это было бы сложно осознать, оформить в какие-то логические концепции, которых требовала вся суровая солдатская сущность дона, если бы дон Любовь сейчас нуждался в оформлении чего либо.
Да черта с два. Одним мановением божественной воли неразрешенные вопросы отправились куда подальше по крайней мере на ближайшие пять минут.
Ева сладко потянулась, ощущая угасающие вибрации в каждой клеточке, и, сбросив с себя Джека, встряхнула волосами, глядя на него. А потом неожиданно впилась в него губами, укусив коротким и острым поцелуем.
— Спасибо, мальчик, и проваливай.
Нежный шепот, преисполненный благодарности, щелчок пальцев — и Джек проваливается из ее дома.
Куда — дону Любовь не интересно. Потом найдется, если понадобится. А пока — муж пришел, объясняться надо.
— Я в спальне, дорогой! Иди сюда и убей меня! А если сможешь сделать это дважды, я приготовлю тебе завтрак!

Он предназначен ей свыше. И она ему. Добрый друг отца. Единственный, которому нипочем испепеляющий взгляд. Бог войны, бессмертный сын Смерти, бесконечный сеятель воли собственной матери.
Она. Ева. Она нужна Адаму, необходима. Только с ней он познал свою истинную силу, ощутил себя целым.
Божественная, обреченная на бесконечность - такая любовь владеет этими двумя. Где бы ни был один из двух, второй умеет услышать. Чувствует.

А вот жить в одном мире эти двое не научились. Ева благословляет любить. Адам обрекает на смерть. Под ее ногами возрождаются из самых недр мира цветы, там, где идет он, мертвая, выжженная земля.
Картины пляшущих от счастья, охваченных любовью друг к другу, воинов и воюющих супругов - вот что творили двое, существуя вместе, в общем мире. Они пробовали делить территории, договариваться, но война и любовь - свободные сущности. Безграничные. Ненасытные. Оба рушили границы совместных договоренностей.
Любовь становилась безумна, а война слепа.

Ева стала баловаться Верой, Адам пристрастился к бутылке.
Это длилось бы целую вечность. Возможно.
Это могло продолжаться и продолжаться, если бы не сила женщины. Созидательная сила, проснувшаяся внутри Евы.
Она всего лишь сослала его.
Она всего лишь навек обозначила ему территорию другого мира.
Она всего лишь отправила вместе с ним троих красавиц.

Сахарозаменитель! Пресные женщины, в сравнении с Евой эти трое казались тряпками. Он искал, он пил, он страдал, он кричал ей. Всегда.
Ева слышала, но...

Никогда до нынешнего утра не пригласила обратно. Никогда она не разрешала себе даже пробовать вернуть былое. Пригласить - значит обналичиться, обнаружиться ему, даже помысла хватит для того, чтобы...

Черно-синий Bugatti Veyron бесшумно затормозил у Обители.


С недельной щетиной, босой, в распахнутой рубахе, впивающийся взглядом воспаленных красных глаз - безумен, невыносим, он наступает. Ева слышит его шаги внизу, возбуждение уже плещется в ее теле, заставляя течь, истекать похотью и желанием.
Шприц Веры, бутылочка с нектаром в руке - никто не знает ее лучше Адама, он единственный способен и готов подарить ей высочайшее из наслаждений. Он идет убивать, убивать ее. Он не умеет быть нежным, он фундаментально тяжел, невыносим, он основателен во всем, даже в желаниях.

И совершенен.

- Проклятая женщина...
Шепчет ядовито, настигая ее коридорами дома.
И только:
- Детка...
В спальне.
Слово преисполнено всего: ненависти, страсти, обожания.

У него больше нет слов для нее. Есть только звериная жажда. Он слишком долго был вдали, его мозг пылает. Он пылает сам.

ссылка

Нос касается ее ножки и, с шумом и жадностью втягивая запах, ведет выше, внутри бедер, по животику, груди, к шее, к лицу.
Он
уже
настиг
ее.
Расслабляется ладонь, оставляя на подушке рядом заветные шприц и бутылек. Фундаментальный и основательный Адам охватывает хрупкое в сравнении с его тело Евы, с легкостью машины поднимает вверх. Держа женщину одной рукой на себе, избавляется от штанов.
Прижимает к стене.
Без прелюдий.
Без поцелуев.
Без лишнего.
Проникает, настырно глядя в лицо. Каждая ее эмоция важна - он жаден, он заберет все. Дыхание, стон, крик и дрожь - она его без остатка. Всегда.
Хозяйничает внутри, словно желает разрушить ее, заставляет танцевать на стене, на нем, ускоряясь и замирая, дразня ее невыносимой медлительностью, а в следующее мгновение заставляя сходить с ума от скорости. Требует рваными, путанными движениями служить себе. Владеет. Берет.

Дон Любовь ждет.
Воспоминания об Адаме будоражат голову, тело, мозг, душу, всю божественную сущность. Перед ними чуть отступает, чуть стыдливо пятится назад даже то ощущение полета, которое только что дарил Еве Джек.
Слегка увлекшись мыслями, дон Любовь нечаянно получает оргазм, с удивлением — и удовольствием — обнаруживая в себе эту способность. И немедленно получает еще один.
Столько нового. Столько необычного.
С трудом удержавшись от следующего, Ева берет себя в руки. Ты ведь солдат, дон, хоть и теперь твой фронт — любовь.
Адам врывается в дом гигантским хищным зверем, подкрадывается к Еве, не скрываясь и не прячась, идет взять свое.
И берет — резко, сильно, властно. Так, как должен.
Не подозревая правда, что Ева — теперь уже не совсем Ева. Не только Ева. Ее телом завладел другой, забрав от Евы почти все, и привнеся свое.
Потому что Ева улыбается, обездвиженная в его руках.
Дон привык воевать. И теперь он был готов к войне, к нападению и к защите. Пусть в его армии теперь всего один солдат — он сам, а врага нельзя убить. Для хорошего командира это не значит ровным счетом ничего, как и то, что Ева сейчас прижата к стене, зажата в угол.
Ведь дон и не собирается бежать.
Бедра сжимаются вокруг торса Адама, резко и сильно, сдавливая их и лишая дыхания. Острые пяточки упираются под его коленки, подгибая их. Тонкие руки сжимаются на бицепсе, заставляя сдавливающую горло руку расслабиться, согнуться в локте. И все это одновременно, и только ради того, чтобы спина, упиравшаяся в стену, финальным прогибом оттолкнула оба тела от стены, заваливая Адама назад, а жадные губки дорвались до его рта.
Кто сверху — тот верховодит?

ссылка

Он знает ее разную. Уступчивую, мягкую, такую, которая будто истаивает от любых прикосновений, просачиваясь оргазм за оргазмом постепенно вне, к своей нематериальной всемилосердной сущности. Ускользает. Он знает ее гибкую, пляшущую, изгибающуюся, струящуюся вокруг него змеей. Он знает ее огненную, горячую и горящую страстью, изнывающую от похоти и желания, умоляющую только о пляске на острие ножа, его ножа, его члена. Он знает ее властную.
Она сводит его с ума.
Он позволит ей все
и больше.
И сейчас уступает, ложится-падает на мягкий ворс шкуры белого тигра. Отпускает руки блудить, блуждать по ее телу, божественному, величественному телу истинной женщины. Родинка над грудью, россыпь мелких на плечах, пятнышко на животе - Адам знает это тело, пожалуй, вернее хозяйки. И никогда, никогда такие роскошь и богатство не перестанут манить его.
Она - удавка, которая однажды сдавила шею - так близко между им и ею.

Касается бедер, будто перебирает пальцами невидимые струны, сжимает ягодицы, замирая от удовольствия, которым она награждает его с каждым движением - до того своим, а теперь он тоже участвует, управляет, задает ей темп, который устроит обоих, они возьмут самое крутое пике, дойдут до высоких оборотов. И еще глубже. Вместе.
Дело не только в божественном теле. Только с Евой Адам чувствует любовь и свою истинную силу. Он ощущает себя целым сейчас. Он закрывает глаза, когда меж двух тел течет эта ее великая энергия, теплая, удовольственная волна.
Он уже парит.
- Детка...
Адам не знает других слов, Адам тотально глуп сейчас.

- Какая же ты сука, Ева, как ты могла?! Проклятая женщина. Виновна!
Вердикт.
Приговор.
Закон.
Он хочет всех удовольствий для нее, он держит в руках шприц с заветным снадобьем, таким, которое растекаясь по венам, приносит абсолютное блаженство.
- Проси прощения, детка.
Он встает, чтобы ей удобно расположиться перед ним на коленях.

Танец, битва, единение, борьба, соитие, сражение — все зависит лишь от точки зрения.
Дон снова стал драконом ненадолго, снова увидел весь мир, стал этим миром, ощутил его.
Полюбил. Ненадолго.
Назад, быстрее назад, в тело, потому что сейчас Ева видит в руке Адама шприц. Ева знает, что в этом шприце, Ева хочет эту иглу. Ничуть не меньше, чем Адама. В себя. И если придется выбирать — Ева не будет выбирать.
Просто возьмет все.

Адам перед ней. Вынес вердикт, подписал приговор, провозгласил свой закон.
Ева готова подчиниться.
А дон Любовь — нет.

Адам перед ней, Ева на коленях, покорная. Она берет Адама, всего без остатка, скользит по нему губами, отпускает на свободу руки, чтобы нежно-острыми прикосновениями попросить прощения.
А дон Любовь — ждет.

Адам тяжело дышит, блуждая по грани, по которой водит его Ева, рычит, хватает ее за плечи, за волосы, рвется бедрами вперед, чтобы задать свой ритм, истребовать свое, вырвать извинения из Евы.
А дон Любовь...

На самом пике Ева останавливается. Резко, неожиданно, без предупреждения. Дон Любовь, опытный стратег, заманивший врага в окружение, затмивший его взор предчувствием близкой и полной победы, встает с колен. В руках — шприц, наполненный Верой до краев. Адам не мог заметить, как лишился его.
Острая игла пронзает его грудь, добираясь до сердца.
Можно ли убить бога? Вряд ли. Боги вечны, пока есть Вера. Но истинная всепоглощающая Вера очень легко может свести с ума.
— Пожалуй, сначала тебе следует извиниться самому, — шепчет дон Любовь, нажимая на поршень и закачивая Веру до краев в сердце бога. Легким толчком опрокидывает Адама на спину, на мягкий ковер.
И уходит.
Завтрак... что-то было про завтрак... ах да, завтрак Адаму. Технически, он его заслужил.

Вера обжигает.
Сердце, легкие, душу. Адам рвется на части, разлетается на куски от такого удара. Поддых. Запрещенный прием.
Эта женщина...
Как она опасна!
И как она прекрасна в своей опасности
в своей страсти
в своем желании
в своей мести
и даже в своей непонятной пожалуй даже ей самой обиде.
Адам растерялся, неудовлетворенность плясала и плескалась, но Адам метался по комнате, будучи не в силах даже выдохнуть.
Это все Она. Ева.
Даже Вера по сравнению с этой женщиной меркнет. Внутри Адама только одна вера - Еве и в Еву.
Адам упал на колени. Адам думал. Пытался думать.
Адам решил, что вновь потерял ее.

Снизу донесся перезвон посуды.
Сердце вспорхнуло, готовое улететь. Она не ушла! Остальное - несущественно.
Адам поднялся, облокотился о стену, чтобы прийти в себя.
Видеть ее вновь, ощущать ее дыхание на своей спине, ее когтистые ручки на собственных ягодицах - счастье.
И он простит ей тысячу любовников, простит то, что никогда не будет она принадлежать только ему одному, оставаясь верна самой себе. Он позволит ей все
и больше,
и глубже.

Он спустился по ступеням, все еще будучи немного растерян. Фартук с вишенками на ее обнаженном теле.
Он снова сошел с ума.
Он готов просить прощения на коленях.
Что и делает. Профессиональное прощение, ведь Адам знает тело Евы, знает, порхающие движения придутся ей по вкусу. Адам заново учится быть нежным. Медленно и верно возносит свою женщину к небесам.
И не прерывается на самом интересном.
Пусть Ева считает, что победила.
Пусть он просит прощения.
Пусть просит еще и завтра, всю жизнь.
Только бы не потерять ее вновь. Адам сейчас не прогибается и не сдается, Адам слишком хорошо знает суть войны, и сейчас Адам не воюет, он любит - ему нравится каждый ее оргазм и улыбка, всякое ее движение.
- Сладкая, прости.
Адам не знает, за что просит прощения сейчас, но уступает. Поднимается, обнимает, прижимая к себе. Берет ее теплую здесь же на столе. Лучший завтрак.

Сгребает ее тяжело дышащую в охапку и тащит в машину.
Он заберет ее. Украдет. Увезет к себе. Он как всякий нормальный мужик притащит ее к себе. Словно медведь, Адам тащит Еву в свою берлогу.
Тем более, они оба виноваты в том, что...

Короткая полоса тумана, в которой они едут или, может, летят, и глазам Евы предстает мир. Некогда красивый мир, в который она сослала мужа, теперь...
Выжженая земля.
Мертвое место.

Когда-то здесь жили люди и царствовала красота.
Война уничтожила все.
Теперь здесь нет людей. Иногда Ева ссылает сюда своих сладких, и те убивают друг друга. Все умирают здесь. Всё умирает. Нет жизни.
До нынешнего утра Адам защищал трех зачарованных женщин, оставленных ему в попечение и ради развлечения Евой, теперь же во время их ласк там
здесь последний ее любовник убил троих женщин и, не справившись с горем отчаяния неразделенной любви, повесился.

Эта земля была мертва.
И как всякая мертвая земля, этот мир хотел жить.

Победа. По всем правилам, по всем учебникам стратегии и тактики, выполненная в лучших традициях военного искусства.
Любовь — это война, не так ли?

Дон Любовь готовит завтрак. Оказание чести побежденному, в этом нельзя отказать. Тело что-то помнит само, например то, что нужно одеть фартук. С вишенками.
И пока руки заняты, дон наконец позволяет себе задуматься. Нет, не о том, что только что было, иначе можно опять скатиться в циклическое самоудовлетворение и улететь... не пойми куда.
Нет, время задуматься о том, что вообще происходит.

Ведь он дон Родриго, как ни крути. И каким-то образом он оказался в теле богини, но не то, чтобы заменил ее, а скорее слился с ней. В экстазе, мда. Экстаза, в отличие от нормальной жизни дона, здесь было — ложкой ешь.
А ведь там, в нормальной жизни, осталась Неопределенность, и вверенные дону бойцы, которые отдавали свои жизни. А дон теперь воюет здесь, на поприще любви. И никаких идей, как вернуть все обратно, несмотря на то, что он теперь обладает силами бога. Точнее, богини.
Кстати, о божественности. Кофе получился именно такой.

Адам, кажется, отошел от Веры. Спустился, признавая свое поражение. Кто-нибудь на месте дона мог бы самодовольно усмехнуться. Но не дон, он питает уважение к противнику. И не Ева, она его вообще любит.
А Адам признает свое поражение. Очень нежно, очень внимательно, очень заботливо. Очень глубоко и изысканно. Очень восхитительно.
Перед тем как отправиться в окончательный полет, Ева понимает, что Адам решил признать свое поражение дважды, потому что перешел к завтраку, оставив нетронутыми и кофе, и бутерброды.
И полет на этот раз — не дракона. Колибри. Маленькая птица порхает внутри гигантского цветка. И нектара уже полный зоб...

Кофе дон берет с собой в дорогу, не спрашивая и не сопротивляясь. Адам теперь его гид в этом мире, пусть ведет.
А мир тем временем стремительно меняется.
— Боже, ну и бардак, — резюмирует дон Любовь. Весело резюмирует, потому что земля, истерзанная смертью и войной, ему близка и знакома. Хоть и взирает на нее он теперь не глазами профессионального солдата, а, скажем так, совсем с другой стороны.
Кофе оказывается очень кстати, как и невесть откуда взявшаяся дымящаяся бумажная палочка. "Сигарета", — подсказывает Ева.

"Развестись с тобой, что ли?" — мелькает смешная мысль.
— Веди меня к людям, — льются слова.
Ведь раздуть тлеющую жизнь проще, чем создать новую из пепла. Даже богине.

Адам отстает. Смертоносец отстает на каких-нибудь три шага, достаточные, чтобы любоваться ей: ее манящей походкой, что неизменно манит и возрождает под собой цветы. Адам уходит чуть в бок, чтобы цветы не оборачивались пеплом - ведь ноги сына Смерти сеют вокруг себя только смерть.
Она возрождает мир, медленно, но верно, сама не зная об этом, сама-собой - она не умеет иначе, она соткана из жизни, пронизана жизнью, она - жизнь.
И Адам впервые за всю свою бесконечную божественную жизнь ценит это в собственной супруге, ему нравится. Усталые от крови глаза отдыхают, любуясь цветами и голыми стопами.
Развязная, расхлябанная, с сигаретой, с вызывающим смешком - эта женщина сегодня чуть другая, и Адаму нравится видеть ее такой. Любой. Он тоже меняется. Что-то меняется.
Эгрегор. Рост. Развитие. Нечто, абсолютно недоступное смерти без любви, но и недоступное любви без смерти. Если нет конечности, нет неизбежной боли, нет утраты - как выискать в том, что происходит, жизнь, как определить жизнь, как осознать. И есть ли она такая?
Адам ведет Еву к своей берлоге, одинокое бунгало в горах, где, как он думает, его ожидают женщины. Те самые трое. Те самые тряпки.
Нет. Их ожидают трупы. Первая истерзана ножом, вторая задушена, тело третьей можно видеть внизу, если смотреть с самого утеса. Мужчина - Ева знает его, они трахались, неплохо трахались - теперь повешенный.
Мертвые и цветы, что плетутся вокруг богини, оплетают цветущим плющом даже тела, оплетают сами собой, ведь мир...
Всякий мир хочет жить. Еве для этого достаточно лишь быть.