Hryllingurinn | ходы игроков | Liar doesn't smoke.

Где-то в Центральной Европе. Ноябрь. Вторник, 16 число.
Ветер - северный. Осадков не наблюдается, 5°С.

- - -




Чёрными реками по унылому осеннему небу стекают со всех краёв города стаи ворон. Как символ холода. Зимой, отодвигая тяжелые шторы, взглядом гуляя по мёрзлым улочкам за окном, видишь их на голых вязах, на маленьких рябинах в миг опустелых и всеми забытых детских садах. Оседают на ветвях спелыми волчьими ягодами. Идешь по дороге, разрывая пустоту окружающего тебя холодного пространства, кутаешься в куртку, вдоль не утеплённых стен, ржавых гаражей и высоких заборов, за которыми прячутся покинутые жизнью школы с взрыхлённой землей вместо ярких клумб и палисадников. Их крики ввинчиваются в голову. Их вопли – прикосновение холодного ножа к коже. Вороны зовут зиму. Зовут пустоту на улицы городов. Призывают людей закрыться в комнатах и сидеть на кухне с включёнными конфорками, поджав ноги к тёплой батарее. Зачем? Чтобы единолично править миром. Однажды, выйдя из дома в снегопад, ты удивишься. Он будет угольно-чёрным. Точь-в-точь, как вороньи перья.

Ему снились вороны. Много-много ворон на сером, хмуром небе. Работа. Семья. Люди всю жизнь ищут свою цель и призвание, а глянешь на ворон – сукины дети всё летят и летят, летят и летят… Вся их жизнь – полёт. И никто его не отнимет. Зависть берёт. Он проснулся в затемнённой и тесной гостиной, укрытый шерстяным пледом и наволочкой. На белом кожаном диване, свесив ноги с перил. Зелёное табло на электронных часах отсвечивает противным неоном – «8:44». За окном ещё темно. Середина ноября, и солнце с каждым днём встаёт позднее и позднее. Вороны улетают. Последняя птица бьётся в форточку, поднимая ужасный шум, и уноситься на улицу. Белый потолок. Чёрный прямоугольник телевизора висит на стене.

В голове у N: числа, имена. Дж. Р. Райкем. «Hryllingur klubbur». В октябре, в 14-тых числах, на его временный адрес приходит письмо, где частная светская организация из Центральной Европы приглашает его посетить их в качестве дружеского визита. Любезный Райкем в своём письме уверяет, что пребывание N будет полностью оплачено за счет клуба, и повода для волнений нет. N помнит строки: «…Мы не беремся утверждать, но со всей искренностью и бескорыстностью заверяем Вас, Эн, что готовы поделиться и рассказать Вам страшную Правду, которой обладают лишь те немногие члены нашего скромного, маленького клуба, призванного изучать и расширять границы человеческого мышления и представления о мире. В силу…». Письмо лежит у него в кармане. Дата, место встречи – всё на том клочке бумаги. Два дня назад приехал в полупустой город на поезде. Зажатый между высоких гор и густых лесов, он оказал впечатление медленно вымирающего посёлка. Нелепые квадратные многоэтажки, дырявые шоссе, виды грязных гаражей и высоких заборов, коими кто-то отчаянно пытается отгородить свой дом. Пустые парки, в которых никто не гуляет. Мрачные, невесёлые дети. И вороны. Целый день они летят по небу в сторону городской свалки. По крайней мере, N догадывается, что где-то за городской зоной есть мусорные прерии. В другом случае, вопрос о целях и намерениях глупых птиц неясен, расплывчат. Страшен. Мужчина снимает квартиру в отеле "Biðstofunni" – место древнее, с облезшими обоями в цветочек и потрескавшимся кафелем, где прислуга еле-еле волочит свои ноги. На третьем этаже, на самом углу дома, он нашел себе вполне сносный номер. Окна с балконом выходят на пустующий парк со скамейками и прудом, где всех уток, вероятно, перестреляли.


Сегодня 16 ноября. В преддверии зимы, на улицах народу ничтожно мало. По дорогам катят одинокие автобусы. В письме вы условились встретиться на перекрёстке двух главных улиц – Мэхеник и Глайзера. В каком-то итальянском ресторанчике, о котором Райкем Дж.Р. писал: «...Старая вывеска на которой седеющий итальяшка держит над головой пиццу-папперони, полную тараканов и мух. Не пропустите её, даже если пожелаете...».

В дверь кто-то робко постучал.
– Обсулеживание намеров, – раздался старый женский голос, – Сэр?
Мерцает блевотно зелёный циферблат – «8:51». Холод крадётся по квартире. Не охота вставать.
– Мне заити попоже?
Встреча с Райкемом будет в десять утра. Что-то вроде "теста". «Hryllingur klubbur» - знакомое название. N уже где-то читал или слышал о нём. Но расспросы знакомых ничего не дали.

Кажется, что дождь и сны о воронах продолжались всю ночь, часами, долгими черными часами. Вероятнее всего, все было совсем не так - во всем был виноват этот город, эти улицы, эта гостиница. Спи, бодрствуй, закрывай глаза, открывай глаза - все здесь было едино. Безнадежность прокрадывалась в голову. Как образованный человек, N прекрасно понимал, что его сны и фантазии просто видоизменяются, подстраиваются под эмоции и настроение. Но ему все равно неминуемо казалось, что в происходящем с ним был какой-то злой умысел, черный, как вороновы перья, злой рок. Кстати, почему именно вороны? N не отличил бы ворона, ворону и грача.

Если бы такое утро застало его на родине, в N-ске, в столице, в Ленинграде или каком-нибудь другом городе - он надолго остался бы прикован к постели. Встал бы только под вечер, чтобы в случайном питейном заведении вытравить алкоголем из вен и артерий черную желчь. Но здесь - все было не так. Нужно было идти на треклятую встречу с неизвестностью. И, что еще хуже, N боялся, что в местных питейных даже алкоголь вызывает тоску. Да и завязывать надо было с алкоголем.

Прислуга, не дождавшись ответа, похоже что ушла. В иное время такие вещи вызывали у N сильные и яркие, внезапные приступы угрызений совести. Поэтому он не любил рынки - проходя мимо зазывал-торговцев, стыдился, что проходит мимо. Но сегодня утром N был слишком депрессивен, чтобы быть совестливым.
Все - постель, одежда, сам он - казалось помятым. Было помятым. И холодным. Холодные руки, холодная ткань. Сражаясь с холодом и тоской, N все-таки встал, все-таки умыл лицо. Лучше не стало. Таблетки не казались хорошей идеей. Облегчиться в уборной тоже не тянуло. Хотя было бы неплохо, наверное. Есть, пить и справлять естественные потребности всегда приятно. Такова человеческая природа.

В результате, из номера и из гостиницы он вышел словно бы просто ради того, чтобы выйти.

Закрыв номер на ключ, N ощутил острое чувство паранойи, сочащееся из-под тёмных дубовых дверей. Оно смотрело на него сквозь стёкла дверных глазков и выглядывало из щелей зубастых замочных скважин. Лишь минуя коридор с безвкусными обоями в клетку и стоящими в горшках фикусами, и дойдя до скрипучей лестницы, удалось частично избавиться от жутких и молчаливых наблюдателей, таящихся в дневное время по чуланам и тесным комнатушкам, опустив все засовы на двери, которые, казалось, никогда не открывали и вовсе. С первых минут, когда N сошел с поезда на пустынное плато платформы, он осознал, что это за город. Есть такие особые типы поселений – «древние». Здесь не было молодых людей, не было свежего дыхания модерна, современности, чего-то дикого, бегущего вперед, сломя голову. Не было громогласных воплей жизни, а все крики, если и случалось кому-нибудь случайно бросить их вслед плывущим по небосводу воронам, заглушали невидимые шторы, прячущие под своей старинной материей целые городские районы. Безлюдные тротуары и мощеные каменной кладкой мостовые, по которым с грохотом, иногда, проносились старые авто. Это место для заблудших писак, самоубийц и стариков, чьи кости приросли к креслу-качалке и всё, чем они жили, было мерное тиканье взад-вперёд часовой стрелки и отсчет времени до Судного дня. Он понял это, стоило соскочить с поезда и очутится на пустынном плато платформы. Увидеть катящиеся по асфальту недельной давности газеты, которые ветер тащил из бог знает каких побуждений. Охапки листьев, небрежными горстями раскиданные у бордюров.
Графы без имён и родовых фамилий, в молчаливой гордости, высокомерно глядели на N со стены, пока тот спускался по ступеням, опасаясь, как бы не проломилась под каблуком старая дощечка. Он прошел мимо засохшей герани. Миновал портрет усатого барона в распахнутой шубе на широких плечах. Эхо шагов улетало вверх. С уверенность можно было сказать, что всё обветшалое здание прислушалась сейчас к его ходьбе. А если отбросить лукавство, то хотя бы те нелюдимые отшельники, являющиеся его соседями. Уж они-то явно припали ухом к своей двери. И слушают, слушают…
Лестница упёрлась в пол, и мужчина спустился на первый этаж – некий аналог местного музея, под стенами которого были собраны старинные мушкеты и охотничьи трофеи якобы прошлых хозяев этого старинного, ведущего своё летосчисление из седой древности, отеля. Черепа оленей. Чучела из сов. Набитые тырсой тела анорексичных лисиц. Среди этой мёртвой швали, затесавшись в укромном углу, обитал противной наружности человек, которые заведовал ценнейшим – ключами и денежными расчётами. Он был похож на енота – неряшлив, седоват, с густо растущими бакенбардами, словно вынырнул сюда из старых картин, когда они ещё были в моде. В сером пиджаке, он сидел за небольшим столом, и над его головой замерли, в послушании, летящие куда-то утки. Наверно, даже сам Енот не знал, куда они летят. Просто летели. Так и не поняв, что стали чучелом в дешевом отеле.
Мужчина окинул N недобросовестным взглядом. Кажется, он что-то читал, и когда русский вошел в чертоги его королевства, положил перед собой на стол книжку, загнув верхний край листа чтобы не потерять страницу. Какой-то местный фольклор.
– На прогулку? – обратился он к N. Опытный наблюдатель мог заметить, что из его звериных ноздрей торчало несколько особо длинных волосков. Вообще, он был довольно небритым енотом, и противные масляные глазки не вызывали в нём ни малейшей симпатии. – Чудесная погода для прогулки, – подытожил он, поднимая книжку и переключая своё внимание на вереницу запутанных слов, представших взору, – хорошо Вам отдохнуть, сэр.

N вышел на улицу, и дверь позади него тихо щелкнула, оставив одинокого енота в своей клетке. Его лицо, впрочем, кого-то напомнило… На свежем воздухе было прохладно, и руки машинально потянулись к тёплым карманам. Соседний дом через дорогу хмуро смотрел на мужчину ещё сонными, серыми окнами, за которыми не было ничего, кроме отражения улицы. Ничего и никого. Тротуар был пуст. Лишь на углу дома стоял припаркованный белый корвет. Небо, увитое тучами, простёрлось над крышами, нагоняя тоску. Или задумчивость? Для кого-то это одно и то же. Он готов был пойти дальше, но отчего-то глазами вновь пробежался по кирпичной махине напротив, и на какую-то долю времени ему почудилось, будто одно из век дома приоткрылось. Из окна на N глядели пустые чёрные глазницы. Незнакомец улыбался, растянувшись в неестественной и жуткой ухмылке желтоватых зубов. Он был полностью выбрит, и его натёртая лобная доля тускло блестела. Его худые руки, лишенные кожи и мышечной ткани, были скрещены над белым цветком грудной клетки. С такими незнакомцами встречаются на уроке анатомии, рассматривая строение человеческого скелета. Чаще всего они молчаливы, и имеют флегматичный склад характера. N присмотрелся, но глаз уже сомкнулся. Выставленный напоказ скелет исчез, и окно вновь было пустым.

Неожиданно для себя, в памяти N всплыл старый парк с каменным фонтаном, мрачными беседками и пожелтевшим газоном. Возник из ниоткуда старый вокзал с каменными беззубыми горгульями на отсыревшей крыше. Он вспомнил целые улицы из серо-кирпичных построек. Заброшенных и никому не нужных. Куда он желал пойти? Времени было предостаточно.

Утро было солнечное и холодное, остро напоминающее утренние прогулки в парке в раннем детстве. N отчетливо помнил, как зябко он ежился от мороза, как сонно он щурился на солнце и каким странным и враждебным казалось ему все вокруг. Или странное и враждебное все было сейчас - но не тогда? Мысли N путались, воспоминания, даже самые яркие, перемешивались между собой - и очень хотелось курить, даже несмотря на то, что N не курил. Зато его герои курили. "Х поднес к сигарете зажигалку, папиросная бумага со сладким хрустом затлела и X с наслаждением вдохнул в себя горький дым..." От таких вот цитат во рту у N скапливалась слюна и появлялось стойкое, невероятно сильное желание курить. Курить, пить, говорить о любви и политике, говорить о судьбах и течениях - забивать свою душу и свою организм мусором, за грудами которого солнечный свет и кусающийся мороз почти что и незаметны.

Спрятав руки в карманы, N, щурясь, всматривался в подмигнувший ему дом. Мираж анатомического препарата даже не успел его напугать - слишком быстро и слишком ожидаемо в этом депрессивном городишке. Да и в делирии после обильных возлияний N видал и не такое. Ему снились черные кошки и черные люди, за ним охотились черти, из-за дверей тянулись руки и черви изнутри проедали мозг. Бывало. Редко, но бывало. Пугало. Потому что пугало и пришлось завязывать и лечиться. Странно было только одно - N давно не пил, и видеть живые анатомические манекены не должен был. Хотя, возможно, это просто воображение играет с ним, истерзанное жизнью и взбудораженное новизной.
Какая, собственно, разница?
Было мальчишеское искушение сделать шаг и нанести дому напротив визит. Постучаться в закрытые двери, по-христиански, войти в пасть кита. Почему бы и нет? Развеять свои страхи, заглянув под кровать. Но это было бы слишком храбро - или слишком малодушно. Слишком небезразлично. И бессмысленно. Зачем-то сам себе пожав плечами, N отвернулся от страшного дома и окинул взглядом дом-гостиницу. Воспоминание о лицах с портретов и уродливом страже ключей еще жило в нем. Гостиница казалась ему не гостиницей, а приютом для лишенных ума, местом, где деменция свила себе гнездо. Это было уже слишком параноидально, и N криво усмехнулся сам над собой.

Лучше было бы двигаться, и двигаться к какой-нибудь цели. Примерную дорогу N знал, и время у него было. Не хватало ему разве что чуточки тепла и спокойствия в этом мрачном городе. Словно тонущий, он ухватился за печальные рыдания скрипки - и пошел на звук.