Повесть о Четырех Городах. ЗАМОРОЖЕНО. | ходы игроков | Punchinello

Ах, Республика Трех Городов! Гордое государство Драконьего Полуострова, что на окраине Материка, не склонившееся ни под кем! Выросшее из простого убежища беженцев древней Арлионской Империи, оно сейчас представляет собой одно из величайших государств на всем материке. Сейчас, увы, он находится на грани развала - на юге расположилось мятежное Королевство, с севера на полуостров наседают воинственные соседи, закулисная игра вновь уносит жизни, и нечто странное нависает над материком...

Но наша история не о правителях, вершащих судьбы тысяч людей, не о героях и магах, но о простых людях, что родились и чей путь только начинается.

Золотой регион не зря так прозвали – мягкий климат, отличная почва, и практически полное отсутствие холмов сделали этот район идеальным для сельскохозяйственной деятельности. Осенью, когда поспевает пшеница, эти луга действительно преображаются и выглядят, как золотые горы. Редкие перелески, здесь соседствуют бескрайними полями, а горизонт просматривает на многие мили.

Далеко на западе от Корваро, на берегу великого моря и на края кажется бескрайнего леса, находится Риччоне – город-крепость, в котором живут потомки Валдейского Княжетсва, пришедшие сюда в стародавние времена, когда у молодой Республики было слишком много врагов и слишком мало союзников. Тогда известная группа магов-наемников под названием Белая Компания, известная так же как Валдейская Компания, предложила свои услуги Дожам всем трех Городов. Как часть оплаты за их услуги им была дарована крепость на западном побережье драконьей Пасти. Долгое время этим местом управлял Джон Хоуквуд, капитан Компании. Впоследствии он женился на дочке одного из патрициев Корваро, стал знатным человеком и перебрался в Корваро, оставив Макбет под управлением своего квартирмейстера, Роберта Смита. Спустя некоторое время, Белая Компания окончательно распалась, и многие бывшие наемники пошли грабить и разбойничать, создав Макбет репутацию прибежища бандитов и чужаков. И пусть с тех пор прошло много лет и многих бандитов перевешали, подмоченную репутацию не так-то просто исправить.

Неподалеку от Риччоне, в поместье Оукхил, родился Умберто Уилсон, сын Тристана и Марии. Вы жили очень богато, в своем отдельном поместье близ Макбета. Твой отец был боевым магом на службе у барона Хоуквуда. Мария же была из небольшого города Нумани, чуть южнее Макбета.
Умберто был самым старшим. У него было еще два младших брата – почти грудничок Дио и Михаель, который младше тебя на два года.
Их семья жила душа в душу, несмотря на некоторые слабости каждого – Мария была милейшей женщиной на свете, которая ни к кому не обращалась не инае как по ласкательным именам, у которой все получалось в совершенстве. Особенно у нее получались традиционные для валдейской кухни свиные пироги с клюквой. Но у нее была величайшая слабость – религия. Она очень религиозной женщиной. Твой отец, Тристан, самый веселый и «живой» из всех, кого Умберто когда либо знал. Или, был, по крайней мере.

Ты помнишь, как к вам приходил какой-то человек с большим ларцом. Это был один из представителей барона Хоуквуда – он собирал людей и магов для борьбы с южанами еретиками и щедро платил за это. Отец согласился и вернулся только через год. Тристан Уилсон когда-то бывший веселым и безбашенным человеком, после войны Юга и Севера он стал сам не свой: ужасы войны сломили его. Стал замкнутым и подавленным, вечно в какой-то грусти и печали, как будто из него выжали все соки. Спустя несколько месяцев после окончания войны, он ушел в лес и так не вернулся. Его нашли спустя несколько дней – он покончил с собой, повесившись на холме, с которого открывался восхитительный вид на крепость Макбет. Мама еще не оправилась от такого шока. Она все так же мило всем улыбалась, называла всех уменьшительными именами, пекла свиные пироги. Все так же была идеальной. Но даже эта идеальная маска дала трещину. Михаель говорил даже, что она плачет по ночам. И если она и рыдала всю ночь, утром ничто не говорило об этом.

С тех пор прошел год. Полтора года с тех пор, как закончилась война.

Отец стал иным. Непонятным Умберто и Михаелю. Отчуждение от родных и близких, в нём, нарастало с каждым днём. И Маленький Умберто чувствовал это. Не осознавал. Не понимал разумом, но ощущал всем чувством. Так зверь чувствует боль своего хозяина, но не способен уразуметь причины. И в попытках объяснить себе и брату, что происходит в их семье. ЧТО, неосязаемым, но тягостным духом, проникло в их дом? В поисках ответа, на неоформленные в юной голове вопросы, и появляется надуманный злейший друг Энигма. Всего лишь, детская фантазия. Реакция на необъяснимость мироздания. Причуда. Забава. Нарисуй - и забудь!

Более двух лет минуло, и детская забава - подражать красивому подчерку отца - превратилась в нечто большее. Мальчишка, не сразу, но понял, что линиями можно отобразить не только символ, букву, но и целых грифонов, башни, и даже лица. Всё это, Умберто, усмотрел в книгах. Где первые буквы, частенько, изображались диковинной помесью читаемого символа и рисунка.
Хотя, Михаель, говорил, что каракулю, как не рисуй, но она каракулей и останется. Позиция невежды и профана, конечно. Да и сам, Умберто, ловко выведет узор в несколько линий, в коем будут угадываться профиль лица, с характерными чертами его дорогого братца. А затем и подпишет изображение: "Каракуля!". После чего будет потасовка. Не всерьёз. В которой звонкого смеха будет больше, чем слёз и обид.
Михаель, хоть и считал занятие брата чепухой, но тоже был вовлечён в эти игры с Энигмой. Искал в книгах интересные гравюры и буквицы, подсовывал их Умберто с вопросом: "Она самая?!" Но получив отрицательный ответ, Михаель, бубнил: "Ну, и зануда, эта твоя Энигма. Как и ты сам!", дразнился и убегал. Чтобы снова вернуться к "работе архивариуса". Так и проходили их дни. Дио, он был слишком мал, чтобы "приспособить" его к охоте за Энигмой. А Умберто и Михаель, в няньки не нанимались!


С Энигмой, с этим символом-аллегорией тех чувств, что поселились в их доме. Отчуждение и замкнутость отца. Наигранное жизнелюбие и потаённая боль матери. И ещё смесь каких-то семейных тайн и фамильных загадок. С ней, у мальчика, сложилось особое отношение. Она не давала мальчику покоя, и никак не получалась на бумаге. Она будто дразнилась. Насмехалась над его неудачными попытками. Но вот сегодня, Энигма, будет схвачена. И навсегда замурована в плоскость рисунка!
Возможно, пройдут годы, и Умберто будет возвращаться к этой своей работе. Искать в ней успокоение и безмятежность. Лёгкость и наивность, так свойственную детскому рисунку. Возможно...
Но это будет потом. А пока, он, Умберто, заворожённо смотрит на белый простор бумаги, и видит! Только он, автор, уже сейчас видит готовое произведение. По памяти. Что-то, для образа, было взято из тех ранних набросков, что были признаны юным критиком "фублей" ("Фу, бля!") и безжалостно уничтожены - скомканы и выброшены. Что-то, Умберто, видел в глазах своей матери. Вообще, создание эскиза в голове. Визуализация того образа, что так и просится на бумагу - это, само по себе, отдельная история...

Умберто вновь аккуратно обвел очертания последней буквицы карандашом* и отодвинул лист чтобы оценить картину полностью. Похоже на Энигму? Пожалуй что нет. Мальчик поскреб в затылке, поморщившись от боли - челюсть все еще ныла, после того как на реке этот засранец Джон Митчел влепил по ней кулаком. Нет, Умберто конечно ответил ему тем же, но сейчас это мало утешало. Нашел к чему придраться дурила - пристал к тому что у него драконье** имя, а значит он забыл свои валдейские корни. И за что ему все это, чисто Ионе Многострадальной... тьфу ты, опять это в голову лезет!

Священные тексты Уилсон последнее время вспоминал и цитировал часто, иногда сам не понимая как это у него выходит. Но что поделать, если твоя мать невероятно религиозна, а тебе от рождения досталась феноменальная память, то даже если ты твердо уверен, что совершенно не собираешься связывать свое будущее с религией, все равно через некоторое время с удивлением узнаешь, что при желании мог бы свободно участвовать в богословских спорах. С другой стороны в десять лет богословские споры как раз не слишком интересуют. Особенно по сравнению с такими вечными вопросами, как например дурни из Риччоне неспособные оценить красоту имени "Умберто" пока им не заедут по уху. Или Энигма...

С Энигмой дело продвигалось туго. Мать не любила говорить об отце и особенно вспоминать о том, что с ним происходило после того как он вернулся с войны - все же душевные раны были слишком свежи. Потому приходилось надеяться вновь на свою абсолютную память - ну и попутно осваивать нелегкое искусство выяснять то что тебе нужно окольными путями, поскольку от памяти тоже проку было немного. Умберто помнил что руки отца всегда украшали странные ожоги, на внутренней стороне ладони и помнил что после того как он вернулся, ожоги стали больше, они словно разрослись выше по телу и змеясь покрывали теперь руки до локтей. Неудивительно, учитывая что Тристан был магом огня. Он говорил что большая часть боевых магов является "элементалистами", поскольку всю свою историю человечество мечтает покорить мощь стихии. Помнил что до войны с южанами папа только смеялся, когда его сын говорил что хочет пойти по его стопам, но после возвращения с войны накричал на него и даже ударил, стоило ему только заикнуться об этом. Помнил что спустя всего пару месяцев после смерти Тристана, к ним в особняк приходила странная женщина в белом плаще, сказавшая что она от барона Хоуквуда - но мама, всегда спокойная и вежливая, прогнала её из дома, не дав больше и слова сказать. Негусто вообщем-то. Однако из воспоминаний и осторожных расспросов матери удалось воссоздать следующую картину.
Отец уходил воевать на юг, с еретиками из Латунного региона. Судя по всему причиной побудившей его к этому были не столько деньги Хоуквуда, а полное одобрение супруги, считавшей войну на юге богоугодным и правильным делом, что теперь и мучило Марию. Еще хуже было то, что когда Тристан был жив, между ним и супругой не было никаких конфликтов. Мать и отец жили душа в душу, потому-то смерть супруга так и подкосила Марию.
А вот что конкретно случилось на Юге, что так сломало отца изнутри, этого Умберто не знал. Но знал что война Севера и Юга, перемолов тысячи жизней с обоих сторон, окончилась ничем. Еретиков сломить не удалось.

Умберто взял новый чистый лист и положил перед собой. Ну что, хватит этих знаний чтобы нарисовать Энигму?

Богословие, Умберто давалось легко, и даже поощрялось матушкой. Магия же, была под запретом его отца. Который, после возвращения с Войны, куда-то запрятал книги на подобные темы, а может и просто избавился от них. Так что, мальчишке, пришлось довольствоваться текстами на другие темы - благо, в отцовской библиотеке их было превеликое множество.

"Не всегда те, кого мы любим - отвечают нам тем же..." - прочитанное в одной мудрой книге, это нехитрое правило запало Умберто в душу, как та оплеуха полученная от отца, лишь за то, что мальчишка во всём хотел походить на него. Быть таким же храбрым, умным, всезнающим.
Чего маленький Умберто никак не мог понять, так это - применение людьми грубой силы, чтобы навязать кому-то свою правду, и заставить поступиться собственной. Ну как, можно заставить тебя отречься от своего имени, данного при рождении любящими тебя родителями? Или залепив пощёчину, настоять на том, чтобы ты избрал другой путь? Не бывает так. Не получится. Но вот, уметь отстоять своё право быть тем, кем ты являешься в настоящем и каким хочешь быть в будущем - надо.


А Энигма, так и не получилась. Ни тогда, ни позже. Но Умберто увлёкся другим занятием - он нашёл себе первую свою модель - Дурнушку Сэнди. Девчонка была ровесницей Михаеля, но выглядела старше. Была нескладёхой и дылдой. А ещё рыжей и с веснушками. За то, получила обидное прозвище - всё от того же Джона Смита.
Умберто рисовал её и для неё - это был первый посторонний человек, которому Умберто открыл своё хобби. А Энигма, затаила на него за это обиду. Спряталась. И как ни старался мальчик отразить на бумаге, эти свои детские переживания и фантазии - не получалось.

Есть все же один огромный плюс в прекрасной памяти для Умберто – это то что, прочитав один раз, он легко это запоминал и потом мог в любой момент вспомнить. А вспомнить много чего можно было бы – особенно учитывая довольно большую библиотеку. Пусть это и не были знаменитая библиотека университета Оксбриджа, но тут было что прочесть. Тут была и De Arte Gymnastica, посвященная физическим упражнениям и диете атлетов времен золотого века Арлионской Империи, и Il Millione, мемуары путешествий в Империю Хин, и много других манускриптов известных авторов по самым разным темам. Почти их все Умберто знал наизусть. Михаель даже шутки ради будил иногда братца среди ночи и задавал какой-нибудь дурацкий вопрос или цитату из какой-нибудь книги, чтобы сначала получить оплеуху, потом ворчание по поводу того что прервали хороший сон, и лишь в конце концов правильный ответ. Вот только все эти познания и эта прекрасная память очень мало помогали, когда дело шло к рисованию. В голове у Умберто рисовались прекрасные картины, и он знал, как выводить красивые знаки, вот только рука очень сильно болела, да и это оказалось трудным делом – но как писал древний автор, Non est ad asrta mollis e terris via, не гладок путь от земли к звездам. В конце концов, у него почти получилось нарисовать Дурнушку. Как ему казалось. Сама Сэнди просто покивала, посмотрела, и осторожно спросила, у нее и вправду такая длинная шея и раскосые глаза. Но она не обижалась на Умберто и его попытки нарисовать ее, считая это странным. Она больше предпочитала другие занятия с ним.

-Эй, Дракон, бросай малевание, давай наперегонки до холмов!
В Риччоне все знали – никто не умеет так быстро бегать, как Уилсон. И если кто-то думал сказать, от кого он убегает, тот сразу получал, хоть палкой, хоть кулаками. Единственный человек, который мог состязаться с ним, была Дурнушка Сэнди, и то только из-за своих длинных ног. Умберто мог бежать долго, быстро и почти не уставая. На деле это касалось многих вещей, включая плавание и скалолазание, но сильнее всего это выделялось во время бега.

И хоть частично Умберто и забыл (насколько это вообще возможно для его памяти) про Энигму, но Энигма не забыла про него. Один раз ему приснился странный сон.

В какой-то момент своего сна он осознал, что находится не в своей постели посреди леса, а на небольшой лежанке в землянке. Над входом висела странная табличка «Налево – Угол Смертников, направо – Крысиный бульвар» и какой-то шутки приписал «Прямо – Площадь Смерти». Умберто был одет не в свою одежду, а какие-то коричневые, унылые лохмотья, поношенные и дурно пахнущие. Возле лежанки лежало ружье, но оно было какое-то странное: оно было слишком коротким, и кто-то решил присоединить нож к дулу. Поверх ружья лежал какой-то неполный шлем, также выкрашенный в убогий коричневый цвет. Рядом с тобой на другой лежанке находился некто, накрытый грязновато-белой простыней. Где-то снаружи что-то громко бухало и слышался жуткий металлический стрекот. В какой-то момент времени что-то совсем рядом оглушительно взорвалось и часть земли посыпалось с крыши землянки. В землянке еще находился человек, одетый в такие же лохмотья, как и на Умберто, но почти вся его голова и руки были покрыты бинтами. Он забился в угол, обхватив свои колени и тихо плакал. С каждым взрывом человек все сильнее вздрагивал и пытался слиться с углом землянки. Затем влетел свинорылый человек в лохмотьях чуть получше, и громко проорал что-то неразборчивое, указывая на выход. Еще раз громко раздался взрыв, на этот раз подозрительно близко, угрожая полностью обвалить несчастную землянку. Увидев забившегося в угол несчастного солдата, свинорылый указал Умберто на него, затем, мол, на выход. После этого он исчез.

Подойдя чуть ближе, ту сумел различить, что в тихом плаче этот человек возносит осипшим и глухим голосом молитвы Матери, чтобы та защитила его и сына его. Присмотревшись, Умберто узнал в нем своего отца! Это был точно он, но не совсем он. Или это когда-то было им. И он узнал своего сына. Крепко схватив Умберто за запястье, Тристан посмотрел в глаза своему сыну. На него смотрели две бесцветные стекляшки, в которых была лишь только боль и страх.

-Умберто! Сын, бойсяААААААААААААААААААААААААААААААААААААА
Он не успел договорить – потому что начали дымиться бинты, а затем он загорелся. Первыми сгорели бинты на голове, и показался уродливый горящий угольно черный череп, истошно кричащий от боли. Затем огонь перекинулся на лохмотья Диего и поглотил тебя всего, оставив лишь только холодный пот. Рядом с Умберто стояла его мать, которая была очень обеспокоена, потому что он истошно кричал во сне. Кожа была неестественно горячей, но ему было самому ужасно, и это ощущение прошло лишь только под утро…