\Пуд соли\ | ходы игроков | Вступление: на подступах к деревне

То был странный день. С ранних часов рассвета в воздухе царила тайна...
Птицы, эти крылатые вестники судьбы, сегодня как-то необычно рассекали воздух...
Волки завыли раньше. Завтра старухи у колодца будут шептаться, что луна была тёмная...
Всё было как-то не так. Кроны шумели громче, затихая скорее, чем следовало по законам природы. Сама природа, кажется, тоже была чем-то втайне (и это главное!) недовольна...
Казалось, весь мир вынашивает в своём чреве какую-то страшную, ужасную, неумолимо прекрасную тайну. Будто всё, что окружало человека, стало участником заговора, цель которого для человека была неприемлема...

Лошадь Мо вздыбилась, заржала, закричала и издохла. Всё. Обессиленное после долгих трёх дней езды тело мужчины, как расслабленная кукла в руках неумелого кукловода, нелепо и вяло упало на землю.
Когда Джек впервые в своей жизни увидел, как умирает лошадь, в глазах его что-то мелькнуло, а ноги инстинктивно поджали его лошади рёбра. Та вздохнула громче привычно тихого. Выдохнула. И мёртвая ме-е-едленно осела.

Лошади спали. По глазам их текли горячие лошадиные слёзы. Мёртвые. Их лошадиные души, если таковые когда-либо существовали, блаженствовали в покое. Мёртвые.
Мёртвые лошади...

Поднявшись с земли, я потянулся и отряхнулся. Шляпу подобрал, на голову нахлобучил. Тоскливо как-то, да и усталость берет свое.
Похлопав по щекам себя слегка, приводя хоть как-нибудь в чувство, я начал снимать сумки с упавшей лошади. Хорошо еще, что не так много с собой было, да и по большей части все хрупкое было в мешке за спиной.
Так что, покряхтывая от натуги, начал свое дело.
- Ты бы это, Джек, тоже не стоял. До деревни рукой подать, в общем-то, - сказал я, пытаясь снять седло с лошади. Седло - это дело такое. Полезное. Его и под голову положить можно, и покупать его не надо с новой лошадью, да и продать тоже. Мало ли, как дело обернется. Ну, а если дальше судьба положит пешком идти - можно и выкинуть.

Все, отъездились. Причем оба, сперва Мо, а за ним и сам Джек, без транспорта остались. Без транспорта, да. Но стоило только взглянуть в глаза мертвой лошади, темные и печальные, со слезами на них... Как ничего. Ни капли долбаных эмоций не испытал Хейз. Обиду, разве что, из-за того, что транспорт их накрылся. Ну да никак иначе не могло это быть, три дня гнали, тут даже полному идиоту ясно было, что не выдержит животное. Но была какая-то надежда на то, что сдохнут они все же чуть позднее. Чуть дальше унесут двоих беглецов. Но - не судьба, видимо.
- Вот же ж дрянь... - выдохнул сквозь зубы злобно. На ноги поднялся. Толкнул сапогом трупак свежий. Ну мало ли, вдруг просто упала, сможет отдохнуть чуток и дальше идти. Нет. Дохлая. Кто хочет дальше - тот пешком.
Подумал так. И понял тут же, что ни пешком, ни на лошади - нет у него желания куда-либо двигаться. Разве что до деревни, которая неподалеку виднеется. Пусть и не ждет их там никто, но может хоть получится на ночь упасть где-нибудь. Хоть в сарае каком на отшибе. Все не в лесу.
Посмотрел на товарища нового. Кивнул на деревню молча - сейчас пойдем, мол. А сам тоже с лошади седло стаскивать начал.
- А еще ногу ей отхреначить можно. Все мясо...

Ногу? Посмотрел на лошадь так, прикинул, задумался даже.
- Нет, не ногу. Свежее ведь. Давай лучше в деревеньке на постой попросимся, утрясем все по-быстрому, а потом вернемся сюда, распотрошим как следует. Воды в колодце наберем. Все дела такие. Мясо же. В шкуру вон завернем, а вечером подкоптим, что не съедим сразу. -
План был хорош. Но надо было действовать сразу.
- Слушай. Давай-ка вот как сделаем. Для начала с дороги отволокем туши. А потом один тут остается, потрошит. Другой в поселок, договариваться. Ну и воды там принести. Как тебе план? -

Пожал плечами в ответ только. План, как план, нормальный. Убрать трупы, мяса с них вырезать - единственное что слово "потрошить" касательно лошадей звучал странно. Мелочи, впрочем. Ну и "в поселок, договариваться"...
- Ага. Сомневаюсь, правда, что мы там кому-то нужны будем. Ну да чем черт не шутит...

Усмехнулся только:
- Тебе было бы лучше, чтобы мы и там были кому-то нужны? - слово выделил интонацией, и глазами в сторону города указал, продолжая ухмыляться. - Да и хер бы с этими сиволапыми, мы у них ничего торговать-то не собираемся, только на ночь остановиться. Все свое, все при себе, сарай и нужен один. Ну что, кто пойдет, кто тут останется? Давай пока оттащим, - и, поплевав на руки, взялся за первую лошадь.

- Только на ночь... Говорю тебе, не нужны им такие рожи мутные даже на ночь, скажут в дупу идти и все... - буркнул мрачно. Этак рассуждать до утра можно и все без толку. Лошадь ухватил за ногу, готов с дороги ее утаскивать.
- А в деревню лучше ты сходи. Вид поприличней имеешь, вроде как. Только если пойдешь - топорик один оставь, одним ножом тут несподручно будет.

- Без проблем, - подытожил я и мы отволокли одну лошадь. Потом вторую. После чего я оставил топор в руках Джека.
- Топором кости руби и сухожилия. Большие куски тоже. Я пошел тогда. -

Вечерело. Две обессиленные человеческие фигуры принялись копошиться, будто надеясь таким образом выжить: ухватили мёртвую лошадь за ноги, взяли, потянули и... с большим трудом оттащили с дороги. Потом (так же) вторую. Запыхались.
Один из двух мужчин, тот, которого прозвали Мо, дал указание тому мужчине, которого звали Джек, и сам двинулся в сторону деревни. Налево по развилке.

Лихой.
Вверху снова кронами зашумел недовольный холодный ветер. Деревья будто нависли над бредущим по тропе одиноко беженцем, будто шепчутся...
... Кто такой?.. Человек?.. А почему здесь... человек?.. Мы его не знаем... Он нам не знаком... Он должен уйти... Ему сюда нельзя... Он должен уйти... Ему пора...
Дорогу путнику перебежала собака, за ней - вторая. Зоркий глаз Гиллермо отметил, что собаки изрядно отощали и шерсть у них облезла тут и там, будто они больны... Потом раздалось мычание коровы, и Мацоне с удивлением для себя понял, что прямо на него молча смотрят суровые, как бездна чёрные глаза коровьи.
Напряжение в воздухе повисло. Человек и корова друг на друга смотрят. Оценивают. Корова головой двинула влево. Корова головой двинула вправо...
Хвостом повела и, фыркнув лениво, отвернулась, мужчине бок показывая плешивый. Вокруг хвоста мухи вьются. Хвост нерадиво их утихомирить силится...

Через ещё три минуты спокойной пешей ходьбы Лихой вышел к тому, что можно было назвать центром деревни: площадь, посередине добротный, будто нездешний, колодец; друг напротив друга, примыкая к площади, стоят два дома, один двухэтажный со стойлом, двором небольшим - корчма, другой в один этаж, но явно длинней других домов; на площадь выходят три дороги, по одной из них и пришёл наш путник; одна из дорог, та, по которой наш путник не шёл, идёт от площади прямо и прямо - в даль, где виднеются холмы, в лучах заходящего солнца кажущиеся рыжими; исход другой дороги закрыт за толпящимися вокруг неё хатами, будто дворовые коты, замерзая, у костра мнутся.

У колодца люди толкутся: пять человек. Две деревенские бабы, издалека (да и вблизи) больше похожие на огромных истуканов, нежели на нежных женщин. Один старик седой, тощий и настолько нищий, что рёбра видны через лохмотья его грязные. Два увесистых мужика в простых крестьянских рубахах, один пошире, другой повыше другого: в полукруглом движении разминают кулаки, будто драться друг с другом намерены, лениво отталкивают от себя баб, деловито друг дружку подначивают.

Ублюдок.
Приказ получен - необходимо выполнять. Как? Деревья зашумели, хохоча будто. Снова ветер пронёсся холодный. Мысль мелькнула:
"Холодает. Скоро вообще холодно станет. В пути-то оно как-то попроще. А вот сейчас. Без лошадей. Не хотелось бы холода. Не хотелось бы холода..."
Грядущая ночная прохлада будто освежила движения Ублюдка. Покривившись лицом, руками помахав, он вдруг взял, размахнулся и - чоп! - нож вцепился в шкуру мёртвого животного, с ног - и вверх! - сдирая. Джек очень скоро ощутил во рту привкус желчи, будто желудок взбунтовался такой зверской расправе над несчастной лошадью. Сил хватило только на ноги. Потом уже - всё. Холодный пот. Мама всегда говорила: если холодно потеешь, быть беде. Беда, видимо, уже случилась.
Ударил топором по ноге. Ещё раз - ещё! - наполненное кровью мясо смачивает сталь бордовым. Плохо. Мышцы сводит от смеси страха к мёртвому и отвращения к себе, живому. Хейз вынужден рубить быстрее, чем хотел бы: ещё один подход, после перерыва, сделать просто не удастся, руки не поднимутся.
В конце концов, первая лошадь лишена ног. Джек глянул на вторую и... выпустив топор, повалился на землю, задыхаясь.
Джеку стало плохо. Здоровенный мужик. На исходе своих сил. Не выдержал.

Вверху, громко каркая, длинной, беспокойной вереницей промчалась стая ворон.
Солнце медленно опускалось за горизонт...
Скоро будет ночь.

Посмотрел на мужиков у колодца и сразу в корчму пошел. Не нужно мне в чужие разборки ввязываться, пока они чужие. Так и ребра целы, и отношения хорошие соблюдены. Как-то так.
И чего тут происходит вообще? Голоса я решил игнорировать, это все воображение разыгравшееся. Пф, деревья разговаривают, глупости. А вот тощие собаки с плешивыми коровами как-то прямо. Н-да. В любом случае, остановиться на постой, отдохнуть, а там видно будет. И быстрее обратно, ну их, коней этих. Обойдемся тем, чем есть.

Не ожидал Джек, что так оно непросто. Вроде ж, чтоб им пусто было, просто две дохлых лошади. Мяса куски, как в мясной лавке. Ан нет, не так все просто, как кажется.
- Ну нахуй, - в пустоту проорал. Волшебные слова, в любой ситуации помогающие. Хватит. Достаточно тут на них двоих. На первое время точно, а потом будь что будет.
Отвернулся от лошади безногой, вылез на дорогу. Дрожащими пальцами трубку достал, набил ее табаком, пальцем, что почище остальных был, утрамбовал как мог. Огонек осталось запалить - и вот она, радость небольшая. Главное, не думать о туше этой окровавленной. И ладушки все будет.

Лихой.
Решив не вмешиваться в местные дела, Гиллермо, на всякий случай слегка пригнувшись, двинулся к питейному заведению.

Просторные сени, широкие достаточно для того, чтобы в них прошли две в повозку впряжённые лошади, уходя вглубь корчмы, делили собой помещение на три больших комнаты: одна, представлявшая собой просторную конюшню, соединялась с улицей прямым проходом через сени. Другая, предположительно делённая ещё на несколько комнат, скрывалась за дверью в левой стене сеней, вероятно, там располагались постояльцы.
Последняя, в которую и направился Мо (дверь была открыта), являла собой огромный зал, уставленный четырьмя длинными столами (каждый на добрую дюжину молодцев) со скамьями. Там же находились печь для обогрева гостей и дверь, предположительно ведшая на кухню.
Зал обдал заинтересовавшегося положением дел в деревне беглеца жаром горячих яств: в ноздри ударила будоражащая пустой желудок смесь запахов свежего хлеба, растительного масла, жареной говяжьей печени и чеснока.
В зале людей незначительно больше, чем на улице - семь деревенщин да хозяин корчмы и две девки-прислужницы. Деревенщины (все как на подбор суровые бородатые мужчины в возрасте) сидели за дальним от входа столом, три напротив четырёх, прихлёбывали медовуху и что-то размеренно обсуждали.
"Кушать хочется".

Ублюдок.
Да, это было тяжко. Крик помог выпустить напряжение, заменив его сочащейся безвременной грустью пустотой где-то в области грудной клетки. Всё ещё трясло. Но трубка, табак спасали положение. Огонёк долго не мог зажечь. Раз - сбился. Два - не туда. Три - рука трясётся. Четыре - наконец-то получилось.
Стоит Джек, от трупов, им же созданных, отвернувшись, будто жена обиженная, курит трубку да всё о лошадях усиленно не думает.
Как-то даже и полегче стало. Только вот, пока курил, время-то уже и к ночи подошло: последние лучи солнца исчезли за горизонтом. Темно так. Здесь темно. Там, откуда приехали, темно. В деревню тоже идти - темно. А уж там, где лошади лежат... В такой темноте...
Бррр! Страх берёт. Уже не панический, не безумный. А такой.
Простой.
Житейский.

Но идти к лошадям всё равно не хочется.

Поправив картуз и отряхнув руки, я пошел на сближение с хозяином корчмы. Не забыл напялить на себя свою лучшую улыбку.
- Добрый день, любезнейший! Хотя и не скажу, что денек такой уж здоровский, однако вас и вашу корчму мне просто боги послали, - полушутя поднял очи горе и всплеснул руками, после чего улыбнулся еще шире. - Ваше прелестнейшее заведение просто райская обитель после стольких часов поездки, - страдальчески поморщился и похлопал по пояснице. - А уж запахи просто язык проглотишь, - насчет этого я нисколько не преувеличивал. Жрать хотелось дичайше.
Привалившись к стойке и подмигнув проходящей мимо служаночке, я серьезно глянул на хозяина заведения.
- В общем, если не рассусоливать зазря, то мне бы с моим другом, который там остался, пожитки караулить, - за спину неопределенно себе тыкнул, - у вас остановиться. На ночь, с питанием, все дела. В какую цену нам встанет эта прелестная возможность? -

Вылез из кустов на дорогу. Стоит, трубку посасывает, да мысли разные думает. Мутные такие мысли, нехорошие. И с лошадями полуразделанными ну совершенно никак не связанные. Никак, совсем никак.
Стемнело тем временем. Еще хуже стало. Прям до жути аж. А ну как мстительный лошадиный дух ему подгадить захочет? И встанет труп, оживет, подойдет сзади, мягко ступая по земле мертвыми копытами...
Брр. Отогнал мысли эти. Не подойдет никто, без ног особенно. Фу. Гадость.
И на кой бес он с ними остался? Не украдет никто. Нафиг это не нужно никому, кроме двух беглецов.
- Да ну нахуй, - уже тише гораздо повторил свое заклинание. Топор окровавленный подобрал, об какую-то траву придорожную вытер кое-как. И задумался, не съебать ли в деревню, пока совсем темно не стало.
И решил.
Съебать.

Лихой.
Хозяин корчмы представлял собой среднего роста лысого мужчину с ухоженной рыжей бородой и животом размером с пару арбузов. Одет мужчина был в тяжёлое, мехом обитое мужское платье, перепоясанное на манер халата заморского купца, на ногах увесистые сапоги, на шее золотой медальон с крупным (и явно дорогим) изумрудом в центре. Он был внешне умён, суров и производил впечатление делового человека.
Услышав речь беглеца, он расплылся в улыбке:
- Я возьму с Вас и Вашего друга, добрый человек, три серебреника за всё: два за спокойный постой, один за горячую снедь... Деньги вперёд, разумеется.

Ублюдок.
Джек, не решаясь прислушиваться, торопливо засеменил по направлению к деревне. В определённый момент голова мужчины закружилась: виски будто сжались от ощущения того, что тьма идёт за Хейзом по пятам. Бывало ли у Вас когда-нибудь такое: идёшь по улице, никого не трогаешь, а потом вдруг понимаешь, что будто бы есть что-то сзади тебя, что тебя не просто потрогать хочет, а очень даже так сложно потрогать, болезненно, со вкусом?.. То же самое случилось и с Ублюдком.
Ощутив панический страх, тот ускорил шаг, после чего так и вообще побежал, боясь оглядываться. Неудивительно то, что следующим событием в жизни беглеца стало неожиданное столкновение не с кем бы то ни было, а с Матрёной Афанасьевной, женщиной скверного нрава, острого ума и не ведающего жалости сердца. Неудивительно и то, что Матрёна Афанасьевна, уроженка Курьмы, в которой и происходило всё вышеописанное действие (чего Джек пока что не знает), вместо того, чтобы проявить дружелюбие (ей не свойственное) и понимание (так же не свойственное) к вынудившему (в силу внезапности своего появления) её выронить ведро с колодезной водой мужчине, проявила к Джеку всю силу своих злобы и раздражения, что непосредственно выразилось в грязном, вычурном и до удивления разнообразном потоке ругани.
Когда же Хейз миновал ракообразную (в связи с изменением цвета кожи лица) старушку, злоключения его не кончились, а только начались: на главной площади, которую какие-то несколько минут назад впервые в своей жизни увидел Гиллермо, уже разгоралась, петухом воинственным кукарекая, грандиозная драка...

- Бабуль, - Джек собрал в своем голосе все смирение и доброту. Поэтому неудивительно, что последующая фраза была вовсе даже не длинной матерной тирадой, а всего лишь пожеланием доброго пути:
- Нахуй иди.
Немного было у него смирения и доброты, особенно теперь, после пробежки по темной пустынной дороге. А если попросту - зол он был, как черт, причем зол в первую очередь на себя. Ну как же - привык, что он такой суровый и спокойный - и испугался не пойми чего. Так что даже удивительно, что эту бабку, как будто из-под земли вылезшую и ругающуюся как сапожник, он всего лишь послал. А не, допустим, ее же ведро ей на голову не надел.
Отвернулся от нее и дальше пошел.
Суровый и спокойный.
А там драка. Стенка на стенку прям. Ну и не влезать же в нее такому суровому и спокойному господину Хейзу. Дальше он пошел. Лихого искать.

Удивленно вскинул брови только:
- Три серебрянника! Любезный мой сударь, откуда бы такие деньги, где бы на них разгуляться, право даже неудобно. Может быть сойдемся, по крайней мере, на двух серебряниках? А, ладно, так и быть, можно потрясти мошной и добавить к ним десять медяков. Ну, что скажете? -
Радушно улыбаясь, я еще пододвинулся поближе к корчмарю:
- Безотносительно вашего мудрого решения, любезнейший, хотелось бы мне поинтересоваться, а нет ли тут едоков, которых можно было бы заинтересовать свежей парной кониной? Есть у меня на примете две очень жирненькие и здоровенькие лошадки, однако, почившие не более чем пять-десять минут назад. И если направить к ним пару умелых ребят с острыми ножами, можно взять несколько фунтов отличного мяса, вырезки, еще теплой! Что скажете на это, сударь? -

Лихой.
Услышав про конину, хозяин заметно напрягся:
- Лошадей, значит, забили?.. Кхм...- Мужчина наклонился к Мо поближе.- Ох, добрый человек, как бы беду Вы нам с Вашим другом не принесли... Слушайте, путник. Вы попали в Курьму, место некогда на многие мили известное своими промыслами, ныне же отчасти забытое, отчасти дикое... Люди суеверны... Вас здесь ни в один дом не впустят, коль узнают, что вы лошадок зарезали. Я согласен на два серебреника с десятью медяками, но... В связи с опасностью Вашего положения... Я вынужден взять еще сорок медяков за то, что никто не узнает про нашу маленькую тайну... Будьте моим гостем!- Повысив голос, заключил хозяин, явно желая, чтобы последние его слова услышала вся корчма.
Мужики за столом, как отметил про себя Мацоне, отчего-то пить стали меньше, а говорить - тише... Так же в помещении добавилось постояльцев: пара более городского, ремесленического вида мужиков, толкущихся в углу, три о чем-то щебечущие бабы да Джек Хейз, собственной персоной, только что ввалившийся в кабак... с неприкрытым и кровью олитым топором наперевес!

Ублюдок.
Действительно, деревенская традиция общности всех происходящих в деревне дел не была близка беглецу Хейзу, уроженцу Ардагара. Именно по этой причине он с удивительно спокойным лицом прошел мимо собравшейся у колодца толпы, заметив, впрочем, краем глаза, как притихли споры при его приближении.
Первой мыслью вошедшего в корчму и прошедшего в жаром пышущий зал Джека стало:
"Но я же даже не прикрыл лезвие долбанного топора!"

Настроение резко поменялось.
- Э-эм. Ну, вообще нельзя сказать, что мы их зарезали, любезнейший, - начал я вполголоса, глядя на крестьян. - Они, признаться, издохли сами, смертью хотя и тяжелой, но более чем естественной, без нашего прямого вмешательства. А уже потом, знаете ли, решили, кхм... - я замолчал, глядя на вошедшего Джека.
Без мяса и с моим топором в крови.
- Так, конина отменяется, похоже. Знаете что, я принимаю ваше донельзя щедрое предложение, - кинул я трактирщику чуть напряженно, потому что хотя и чуял опасность своей задницей, но не понимал пока, откуда конкретно ее ждать. И как ее избежать тоже. Потому, натянув на лицо свою самую ослепительную улыбку, щелчком пальцев подняв козырек кепки, я распахнул объятья навстречу компаньону:
- Дже-ек, старина ты мой! Вот и ты! Послушай, Джек, я же тебе сто раз говорил, не надо брить подмышки моим топором, он не настолько острый! И вот, посмотри к чему это привело, дружище, - приобняв за плечо компаньона, я разочарованно поцокал языком и поспешил прикрыть топор. - Надо отвыкать, я тебе говорю, от своих привычек дурных, надо! - ненавязчиво я уже уводил друга во внутренний двор корчмы. Шепнул на ухо:
- Ну ты и болван, брат, что ж ты делаешь-то! Ты мог хотя бы его вытереть нормально, а? Или спрятать куда-нибудь? - когда мы вышли во двор, я сноровисто вытащил топор и начал вытирать его какой-то ветошью и соломой, смачивая из бочки. Черт с ней, со ржой, оселком сниму потом, главное убрать доказательства.
- У них тут творится какая-то херня, я хотел конину загнать, а трактирщик на меня глянул, будто я ему предложил переспать с этой лошадью! А крестьяне? Короче, ни про каких лошадей ты и слышать не слышал, пришли пешком, два бродячих... блять... -
Я задумался. На ум не шло ничего.
- Два бродячих артиста! Ты споешь, я спляшу. Или наоборот. А пешком и в таком виде, потому что голоса у тебя нет, а я танцую кривовато. -

- Дык... - Джек мало что понимал, поэтому вытащить его на улицу оказалось не так уж и сложно. Ну да, топор так просто несет. Так вроде и не размахивает им над головой, почти у обуха прихватил. Мало ли зачем человеку топор таскать, может он плотник? Или столяр, хрен их разберет этих спецов по дереву. А эти чего-то нервничают. Зато Мо тут как тут, только какую-то хероту зачем-то порет.
- Чо? - на топор только теперь взглянул. Охуел мальца, на всякий случай одежду свою оглядел - а ну как и сам в крови по самые уши, то-то смеху теперь будет... - Бля, вытирал же вроде... Там в этих лошадях мяса - с гулькин хер, в общем, тут проще уж не конину загонять, а сразу все - и то на мыловарню.
Задумался над тем, что ему сказали. Осмыслил. Уставился удивленно.
- Погодь, - херня творится, конина никому не сдалась... Непонятно ни черта, зато Мо про артистов какую-то речь задвинул, - каких артистов? Ты рожу-то свою... А, да, твоя рожа как раз пристойная будет. Мою рожу видел? В одном ты прав - ни голоса, ни способности к танцам нету у нас. Может... - оглядел товарища придирчиво, - Ты там что успел наплести? Можно тебя представить как торговца какого. Меня - как охранника. А добро... Добро какие-нибудь лихие люди отобрали, прям толпой вылезли - мы едва сами ускакать смогли.

- На чем ускакать? А лошади где? Ах, загнали их, вот как! Так мы пойдем глянем, может их отволочь надо. Ах, так вы их освежевали! Навлекли на деревню проклятие Зарезанного Мерина! Геть их! И в колодец, они еще и из городских. -
Замолчал, посмотрел красноречиво.
- Не было лошадей, не мы, не знаем, порезался, когда брил зад, показывать не буду, срам-то какой! -

- Какого мерина, ты что несешь? Заеб что ли какой местный? Тогда - где оставили не знаем, далеко, дорогу не запомнили, дым увидали, сюда пришли. Ну а порезался... Ну порезался... - руками развел, - ну или похуй, артисты, так артисты. Выкрутимся.

Вы когда-нибудь хотели стать кошкой, чтобы свободно и вольно блуждать по крышам на пружинистых лапах, легко изгибаясь, пролезать в любую щель и падать всегда на четыре лапы?.. Хотели, ведь правда?..
Тогда Вы прекрасно понимаете Джека и Гиллермо, двух путников-беглецов, неожиданно для себя самих осознавших (кажется, мы повторяемся) всю подвешенность своего положения... В буквальном смысле.
Толпа деревенских жителей, обуянная то ли алкоголическим безумием, то ли чем иным, буквально смела, с ног сбила наших героев, столь неудачно оказавшихся прямо в дверном проходе. Люди с горящими красными глазами шумели, топтались, то начиная расходиться, то снова собираясь возле входа, будто не имели они никакой уверенности в собственных коллективных решениях...
Довольно скоро господа Хейз и Мацоне поняли, что причиной столь внезапного подъёма посещаемости корчмы стало не обострение алкогольной зависимости жителей деревни, а нечто гораздо более страшное, опасное и сулящее большие неприятности беглецам...
- Коня загнали и ноги оторвали, твари!
- Жирная мымра!
- Не пожалели животинку...
- Звери буйные! Черти!
- Плешивый бок!
- Кто это сделал, ребята, кто!?
- Забить их, как они лошадей забили, гады!
- Да я тебе не о том говорю, жалко лошадь-то!
- Да это всё Ладин, сука, я всегда говорил, что от этой колдовской рожи добра не жди! Падлюка бесовская!
- Сам такой!
- Заткнулся бы ты, Володя, чья бы корова мычала, живодёрина.
- Мясник недорезанный!
- Это всё лешего проделки, попомните моё слово, остолопы! Сам нас и дурит, старый хрыч!
- Ах ты коза драная!
- Молчи, городской, городовым слово не давали!
- Да! В колодец этих бесов!
И вот тогда, когда нутра двух "бесов" уже сжались до предела, случилось нечто, подобное явлению божества в забытый верующими храм. Эхо командного, тяжёлого мужского голоса смело шум и утихомирило раскрасневшиеся глотки. Возможно, впрочем, причиной массового онемения стала и обладателем голоса в толпу брошенная... лошадиная нога (Хейз сразу признал свою работёнку). Люди, взвизгнув, разошлись, а "успокоитель", не дурак, ногу бросил прицельно - прямо к на пол заваленным Джеку да Мо.
- Ти-и-и-и-и-и-ихо-о-о-о-о-о!..- Говорил старик, единственный из всех присутствующих походивший на деревенского старосту, коим он и являлся.- Тихо!.. Мы разозлены на убийц?.. Да, разозлены. Мы желаем возмездия?.. Да, желаем. Мы ли свершим это возмездие?..- Произнёс он и замолк. И каждому было слышно, как сосед едва не захлёбывается наполнившими рот словами ярости.- Нет.- Заключил староста на выдохе.- Нет, не мы... Мы уже пытались вершить суд своими умами, и к чему это привело нас?.. К чему!? - Многие в толпе потупили взгляды.- Мы не повторим собственных ошибок... Не повторим... Лошади мертвы, кровь в их телах теряет тепло... Это уже данность, свершённая нашими... гостями... Их своей смертью...- В зале послышались нотки возмущения.- Своей!..- Едва не вскрикнул староста, и возмущение мигом сошло на нет.- Смертью... погибшие тела... осквернены ножами... путников...- Покачал головой.- Леший. Будет. Недоволен... Что же нам делать? Плодить новую мертвечину на своей земле?! А!?.. Думали ли мы об этом?.. Нет... А думали ли они об этом?..- Мацоне шкурой почувствовал, как в него вперились горячие иглы тройки десятков глаз.- Думали ли!?- Неожиданно громко и зычно воскликнул старик, явственно призывая героев нашей истории к ответу.

Я поглядел на старика. Сел неторопливо, на ногу поглядел. Затем рывком поднялся.
- Вы уж простите за такой разговор, но я вот что скажу. Сами мы не местные, законов здешних не знаем, специфики не ведаем, - заумное слово сорвалось само. - Только вы, как можете поглядеть на нас, не особо богатые люди. Потому, когда лошади наши издохли, подчеркиваю, своей смертью, - даже палец поднял для обозначения важности слов. - Мы решили, что им уже все равно. Дух лошадиный отлетел, а это не более, чем оболочка пустая. Ну, а так как кушать что-то надо, а дорога у нас длинная и долгая, то их мясо поддержит наши силы. Вот. Кто же знал, что это может разгневать вашего... мнэ-э-э... Лешего! У нас в городе такие не живут. -

При виде ноги, отрубленной им же, нутро Джека сжалось, пожалуй, даже сильней, чем от предложения кинуть "этих бесов" в колодец. И как-то ведь нашли, селюки проклятые, чуть ли не ночью, в стороне от дороги... А главное - на удивление быстро. Сверх-люди прямо. Про Лешего какого-то что-то говорят, крови жаждут. Ужас!
- Да. Нет. Не думали, в общем. Кто ж знал-то, - замотал головой, слова Гиллермо подтверждая. Без особой надежды, правда. Знал - не знал, сдохла - убили, можно подумать есть им какая-то разница. Если б не старик - порвали бы нафиг и в лес выкинули, по глазам же видно.

- Простите?..- Старик страшно выпучил глаза.- Простите!? Не думали!? В городе!? Я не ослышался? Мы не ослышались!?- Уже откровенно рявкнул он, обращаясь к собравшимся. Помолчал, взгляд свой сверляще-суровый с одного на другого беглеца переводя. Вздохнул. Выдохнул. Закрыл глаза. Поднял левую руку, большой, указательный и средний пальцы соединив в троеперстии.- Глупые. Городские. Жители.- Медленно, с паузой произносил он слова, рукой левой будто отмеривая что-то.- Бросили город. Загнали лошадей. Бежали от кого-то? Ждали чего-то?..- Говорил он, принявшись теперь и шагами пол мерить, под ноги себе глядя.- Наказания?.. Преступники?.. Преступники... Бег-ле-цы!- Заключил староста, остановившись прямо напротив Гиллермо, взгляд глаза в глаза.- Беглецы!- Объявил мужчина во всеуслышание, руки подняв, триумф свой отмечая.
- Вернуть их в город! Пускай их там судят!- Раздалось вдруг из толпы тоненьким голосом совершённое предложение, мигом развеявшее всю тишину в помещении.
- Да заткнись ты наконец, Авдотья, кошка плешивая!
- А что,- первый голос неожиданно оказался женским и продолжил,- городским городское наказание!
- Они пришли на нашу землю и осквернили её! Наша земля будет судить их!- Вмешался в перепалку хриплый мужской баритон.
- Мешкалов, тебе сказать нечего - молчал бы, стулья свои стругал. Ты вообще хрен ли пришёл, криворучка, кто мне дверь будет запиливать, ленивая твоя рожа!?
- Эй-эй, а ну не гони на моего мужа, Нароныч, тебе ли, пьяница, его учить! Вон иди жену свою поучи, видала я, как она к Кольке Дмитровому шастает!
- Лес их рассудит, окаянных!- Вошёл в "беседу" очередной заунывный бабский голос, и вдруг всё смолкло.
В повисшей в воздухе тишине староста, ухмыльнувшись, повторил следом за женщиной:
- Лес рассудит... Точно так! Решено!- Воскликнул он и притопнул.- Вы, путники,- сказал он и пальцем ткнул в грудь Джека,- дел наделали. Вам же их и расхлёбывать, верно?! Авдотья, тащи пуд соли! Грузить наших хлопчиков будем!- Авдотья, расплывшись в улыбке, стремительно куда-то ускакала, герои истории нашей почувствовали вдруг, как спадает среди окружающих напряжение, как расцветают физиономии деревенские лыбами. Вроде и легче дышать стало (на части здесь же не разорвут), а вроде и напряжения больше стало - будто судьбу без их участия решали здесь. Впрочем, в этом наши герои не ошиблись: так оно и было.- Вы лесу насолили мертвечиной своей? Вы! Вы лошадей загнали несчастных, беглецы?! Вы! Вы путниками представлялись?! Представлялись! Вот вы в лес и пойдёте! Правда...- Вдруг приостановил сам себя старик, и деревенщины заметно посуровели.- Как же вы пройдёте с гостинцем... Вам не должно в чаще сгинуть...- Огляделся.- А!.. Мы пошлём с вами проводника. Да, проводника. Он вас проведёт... Ну? Мы вам приют и хлеб, припасы в дорогу. А вы лешему пуд соли отнесёте, чтоб он лес задобрил, успокоил. А? По рукам?- Будто совсем уже ситуация разрешилась, сказал дед, ещё шаг к Мацоне сделал и протянул руку.

Я посмотрел на старика странным взглядом.
Вся ситуация в таверне мне не нравилась, это понятно. Толпа безумных нечесаных крестьян, переругивавшихся между собой хотели непонятно чего. То в колодец бросить, то на части разорвать, но в одном были едины - надо с нами что-то сделать и желательно так, чтобы нас извести. Но тут выходит дедушка-старейшина, насколько я понял, и предлагает нам уйти из деревни с кучей соли на горбу. "Задобрить Лешего". Покосившись на старика чуть недоуменно, я взялся за его руку своей рукой, а другой еще сверху накрыл, чтобы покрепче сжать:
- Да никаких проблем, уважаемый! С превеликим удовольствием! - не удержался даже, подтянул себя за наши стиснутые руки вплотную, обнял его порывисто, старикана. - Очень милосердный поступок, это верно! Зачем кровь проливать, да? - отпустил старика, на остальных посмотрел. - Отнесем, поболтаем, перетрем о делах наших бренных, все будет нормально, не сомневайтесь, - палец большой левой руки за пояс заложил, а на правой руке указательный с большим с кольцо соединил. - Вообще нормально все будет, - покивал даже, не удержался.
А сам думал, что это просто бред какой-то. Они же нас отпускают, по сути. И ни до кого это не доходит! Да нам какая разница, в какую сторону идти-то? Возьмем соль эту, по башке провожатому стукнем легонько, через лес пройдем и на тракт выйдем, но уже дальше от деревни. Ну и лапти, просто слов нет.

Да какая тебе разница, от кого мы бежали, пень ты трухлявый?! - чуть было не возмутился Хейз. Но все же промолчал. Сдержался. Решил послушать, куда же заведут старика эти его рассуждения. Послушал, да. Эх, предлагал же он сказать, что от разбойников ускакали. А то ж сейчас действительно в город отправят и неизвестно, что лучше будет, это или "в колодец".
Помолчал, ожидая, что же дальше старик им расскажет. Послушал с интересом даже. Они, значит, нам приют, хлеб, припасы, проводника и пуд соли. А мы - к лешему пойдем. Да на таких условиях Джек был согласен не то, чтобы к лешему, к самому дьяволу убираться! Лишь бы только подальше из этой деревни ненормальной.
Да и Мо, кажется, был такого же мнения.
- Отнесем, как не отнести!
Согласился, а сам все равно какой-то подвох пытался найти. Ведь нет же здесь никакого лешего, это же правда все сказки бабкины... Но, чтоб ему пусто было, что тогда его так напугало на совершенно пустой дороге?