Nibelungen | ходы игроков | Secundus gradus "Еns in somnium"

Не персонажам, но игрокам.
Прошлое забыто и вычеркнуто. Лишь смутные обрывки, принимающие форму страхов и дежа вю могут тревожить сознание. Всё заново и всё вновь.
В новом цикле всем музыка тишины ссылка

Дана.
Ночь, холод, крыша, старый плед. Что она здесь делает?
Ветер свистит и рыщет. Страшный ночной хищник.
Черно-белый раритетный телевизор. Музейный экспонат. Вещает серые полосы. Трещит и щёлкает. Экран махонький, пыльный. Корпус деревянный, лакированный, стилизован под черное дерево.
Она сидит перед антикварной ценностью на (не менее антикварной ценности) стуле, по меньшей мере, столетней давности. Черный, спинка инкрустирована перламутром, мягкое, на пружинах, сидение, оббитое голубой гобеленной тканью. Стул скрепит, шатается. Лишние движения дрожащего тела угрожают его целостности поминутно.
Экран проясняется. В комнате спит мужчина, сидя на кресле. Голова запрокинута. Рот открыт. Он как будто мёртв.
Где-то внутри тела, в области солнечного сплетения, зародилась неведомая жизнь. Она возилась и скреблась, не давая сосредоточиться на изображение. Маленький, мохнатый зверёк. Уродливый в своей беззащитности и назойливости.
В трехэтажном доме напротив одно окно бессовестно горит, привлекая праздное любопытство.
Мужчина в экране проснулся, встал на ноги и упал.
Кто-то в окне напротив поднялся. Сразу же упал.
Картинки совпали.

Алексей.
«Умираю» -- не самая приятная мысль после пробуждения от душного сна. Он уже на полу, не может подняться. Сердце. Или что там ещё в груди может так болеть?
Опёрся правой рукой, в попытке приподняться с пола. Левая сдерживает грудь от окончательного распада.
Вонь от гниющих цветов забила ноздри. Жуткие хризантемы и во сне преследовали его своим разложением. Руки Кати в пепле от мёртвых растений. Жуткий образ, вытеснивший из сознания всё остальное.
И как его угораздило заснуть в кресле? Боль в спине и шее. Может всего лишь судорога из-за неудобной позы сна.
И сны эти липкие. Кати, кругом она в кошмарах. И мама. С ней рядом.

Ксюха.
Скорее домой, в тепло, уют.
Тем более ночь пришла так быстро, море пугает теперь.
Бегом по лестнице, Набережная. Метро. Улица её.
Надо бы ещё в магазин зайти, купить молока, хлеба, яиц и чего-то сладкого.
За прилавком знакомая продавщица. Будет что-то предлагать. Точно, предложила мандарины. Десятикилограммовую сетку. Взяла.
Магнитный ключ открыл парадную дверь. Два лестничных пролёта и она на своём третьем этаже.
Вот её дверь.
Грусть беспричинно комом подступилась к горлу.
Ключ в замке.
Практически нечем дышать.
За спиной открылась соседская дверь, она знала, что это Ирина.
Паника.

Холодно. Чертовски холодно. Сколько ни заворачивайся в плед – не поможет. А у дядечки на экране уютная комната, теплая даже на вид. Дана даже позавидовала на секунду – вот человек, спит, не парится, все у него хорошо. С мозгами уж точно хорошо – потому что он спит себе дома, пусть и на кресле, вместо того, чтобы попереться на ночь на продуваемую всеми ветрами крышу. Непонятно, кстати, зачем. Телевизор смотреть?
Почему-то Дана разозлилась – на себя, на всю эту идиосткую ситуацию. А еще – на мерзкое какое-то ощущение, что это уже где-то было и плохо закончилось. Бывает такое, да. Но обычно оно как-то быстро проходит, распадается под действием неизвестных законов сознания, у которого всегда есть в запасе пара-тройка отличий, способных разрушить любое, даже самое стойкое дежа-вю. Но только не это. Ощущение и не думало проходить – мерзкое, назойливое, оно вцепилось в Дану десятком когтей-крючочков. Не хотело ее отпускать. Мешало. Сосредоточиться. Подумать. Всему мешало.
Но одно она уловила – стоило человеку на экране встать и упасть, как дядечка, живущий за окном в доме на против, встал и упал. Интересное такое кино. И комната, вроде бы, та же самая. Даже не знаешь, куда смотреть – на экран или в окошко. Приехали. Сколько их было – старых строек, заброшенных больниц, погорелых домов. И ничего. А тут – просто телевизор на крыше, в котором крутят чужую жизнь. Смешно. Не смешно.
Чем дольше Дана находилась на крыше, тем сильнее она начинала нервничать. Нехорошее место такое. Какого черта она вообще заявилась сюда одна? Как за спасательный круг, девушка схватилась за мобильник. Позвонить друзьям, рассказать, где она, рассказать, что здесь за фигня твориться. Только надо сообразить: здесь – это где?

Ксюха зажмурилась и сжалась в комок, почти уткнувшись в дверь лбом. Сердце билось с каким-то отчаянием. Нет. Не с отчаянием — с горечью. С сожалением даже, наверное. Ей было жалко чего-то или кого-то. Или всего сразу. Типа, всё на свете — мимо неё. И ещё странное чувство, будто бы узнай она точнее, чего жалеет — тут же разревелась бы в голос.

Но секунды, одна за другой, проходили, а никакой конкретики в мыслях не возникало. Оставалось только вот это гнетуще-щемящее нечто. Ксюха прижала к себе сетку с мандаринами — крепко, как-то даже слишком. Словно кто-то намеревался их отобрать.

От звука открывшейся двери стало совсем плохо. Это было похоже, скорее, на «дежавю», но только было не совсем им, конечно. От дежавю не бывает страшно. Ну, по крайней мере, не так, чтобы хотелось с воем подорваться с места в поисках угла, где бы её никто не достал.

С усилием взяв себя в руки, Ксюха, не оглядываясь, провернула в замке ключ, вытащила его и торопливо протиснулась в приоткрывшуюся дверь. Дома, наверное, станет лучше.

Мерзость какая, черт возьми. Точно стоило напиться. И ведь хотел же. Эта мысль почему-то первой промелькнула в мозгу. Скривив губы, Алексей на некоторое время оставил попытки подняться, чтобы лучше осознать свое состояние. Почему-то казалось, что что-то такое уже было. Во сне? Этот сон чертов явно не от хорошей жизни. Точно стоило выпить. Цветы. Вонь от них настолько сильная, что ощущается едва не физически, даже кажется, что ее можно разглядеть — тошнотворная гнилостно-зеленая вуаль словно бы колышется перед глазами. Но он уже давно не покупал цветов, да и раньше не слишком часто — Катя их не слишком любила. Бред. Но вот она — увядающие, рассыпающиеся тленом в ее руках хризантемы, лицо... Алексей внезапно понял, что не может вспомнить, какое у нее было лицо во сне. Раньше он часто смотрел на него. Любовался. Сам слегка стыдясь этого, называя про себя слюнявым романтиком, но все же. Может быть, она не была красавицей с внешностью модели, но порой, поймав взглядом ее профиль — в кино, сосредоточенный, освещенный мерцающим светом от экрана или ночью, безмятежно-расслабленный, залитый неверным лунным сиянием — чувствовал, как екало сердце. Наверное, он действительно ее любил.

Мальчик девочку любил, мальчик девочку убил. Или девочка мальчика? Попробуй теперь разбери. Черт. А что если, этот сон, ну, необычный? Во всякую чушь типа вещих снов и предсказаний будущего Алексей не верил, но когда увидев такое, просыпаешься с болью груди и мыслями о смерти, поневоле пересмотришь свои взгляды на подобные вещи. Мысль о том, что Кате может угрожать что-то плохое — увиденное явно не было добрым предзнаменованием — заставила его вздрогнуть. Да, она ушла от него и сейчас все его данные самому себе обещания заботиться о ней и защищать ее не должны уже его волновать. Но вот что-то есть же. Кроме боли в сердце. А значит, надо узнать, что с ней. Позвонить? Хороший же привет его ждет за звонок после всего случившегося, да еще и посреди ночи. если вообще возьмет трубку. Но попробовать надо. Номер он должен помнить.

Дана:
ссылка
"Здесь" сразу вспомнилось -- улица Мира. Вспомнилось потому что магазин рядом, в котором книгу она забрала, которую заказывала. Книжку-малышку, размером со спичечный коробок. Со странным названием "Парадигма, как пароксизм сюрреалистического пространства". И внизу, почти не читаемая надпись "Механика тела в альтернативных пространствах. Физика Клейтмана-Ротенберга".
Набрала номер друга, Геры Семёнова. Классный парень, всё детство вместе. Гера ответил сразу, как обычно. Весёлый и немножечко пьяный (с ним это часто случалось, особенно последнее время). Крикнул, что сейчас прибежит за ней, шум на заднем фоне оповестил, что Гера на сабантуй попал, или же сам организовал. А она, Дана, не успела толком даже сказать, где находится, как он, Гера, повесил трубку.
Несколько растерявшись, Дана всё же попробовала ещё раз позвонить другу, но голос в трубке сообщал, что данного номера не существует. Дела...
Кому позвонить следующему решать не пришлось, с соседней крыши спрыгнул Гера и бегом побежал в её направление, размахивая одной рукой. В другой он держал серенького кота-подростка.
-- Хорошо, что ты здесь оказалась. А мы там веселимся, -- махнул он в сторону, откуда пришёл -- пойдём? Там такой классный дядя с нами. Вот видишь, кота мне дал своего. Кот прикольный, да? -- На этих словах кот посмотрел на Геру, словно оценивая отпущенный в свой адрес комплимент, мяу.
-- Прикинь, его Кот зовут. Просто Кот, ага. Ну, чо? Пойдёшь? Или как?

Ксюха
ссылка
В спину услышала запоздалое приветствие с криком "Как дела, дорогуша?"
Наплевала на него и с силой захлопнула дверь. Торопливо открыла дверь свою, собственную. Вошла. А в доме темно и холодно. Словно зима. Словно нет солнца. Словно никогда не будет.

Алексей:
ссылка
-- Я здесь, рядом с твоим домом. Можно мне войти? -- ответила Катя, как ни в чём не бывало на телефонный звонок Алексея.
Чудеса.

На мгновение даже боль утихла. Удивление — самое сильное чувство, которое нам доступно. Или не чувство, Алексей точно не знал. Возможно, оно сильнее любых чувств, оно пробуждает в душе что-то, что сродни первобытной страсти к познанию и одновременно — страху перед неизведанным. А страх был. Боль, одиночество, теперь непонимание происходящего. Откуда здесь Катя, что она делает тут в такое время? Решила помириться внезапно? Или наоборот, она потомственная ведьма, которая напустила на него сглаз и порчу, а теперь хочет удостоверится, что заклинания сработали? Последняя мысль вызвала у Алексея улыбку, кривую и почти что злую, очень похожую на оскал. Как, однако, страх влияет на мозг, какую чушь начинаешь нести. Но что ей сказать? На секунду стало... неудобно. Она придет и что увидит? Его, корчащегося от боли и не способного нормально встать? От этой мысли появилась даже, хм, злость на самого себя, почти ненависть, вызванная своей беспомощностью. Закусив губу, Алексей ровным голосом ответил в трубку:
— Конечно можно. Квартиру ты знаешь. — Замолчав, он глубоко вдохнул, ощущая поселившуюся в груди боль. Надо будет открыть дверь. А значит — встать. Это главное. Напряжение мышц отозвалось новой болью, но без этого никак. Без боли ничего не бывает. Если не больно — значит, не считается. Закусив губу и на секунду вонзив ногти в ладони, Алексей попробовал подняться.

Торопливо нырнув в свою квартиру, надёжно отгородившись дверью от всех возможных соседей и прочих неприятностей, Ксюха зажмурилась и замерла, приготовившись испытать облегчение.

...Ни облегчением, ни успокаивающим домашним уютом даже не пахло. Зато повеяло чем-то другим. Ксюха открыла глаза и, вся какая-то придавленная, слушала, как молчит и стынет квартира. Она стояла, как цапля, зябко поджав ногу, которую уже успела разуть, а рядом, так же приуныв, сползала, теряла форму и жалась к её щиколоткам мандариновая сетка.

Между прочим, он сейчас уже должен быть дома, — в внезапной обидой подумала Ксюха. Вынула мобильник из кармана и, почти сердито тыча в кнопки, набрала: «И где ты есть? Я тут с мандаринами», — она поколебалась с мгновение и добавила, — «Вообще-то».

Отправила и не спеша уже доразулась, поволокла продукты на кухню, щёлкая по дороге каждым выключателем. «Включатели. Они должны быть включателями — так позитивнее», — праздная мысль прошуршала и канула: додумывать её никто не собирался. Может, если зажечь везде свет и поставить хотя бы чайник, будет получше?

Как-то быстро Гера пришел, как будто из ниоткуда возник. Дане бы насторожиться, но она так рада была его видеть, что даже не подумала об этом. Это было атк прекрасно – не быть здесь одной, что просто дух захватывало.
- Класс, - подтвердила она, глядя на кота. – А у меня тут тоже кое-что интересное.
Девушка подвинулась, чтобы другу смог лучше увидеть телевизор, потом ткнула пальцем в экран, а после – в окно.
- Одно и то же, - резюмировала она вполне очевидную вещь. – Не так весело, как кот по имени Кот, но тоже забавно.

Дана.
ссылка
Не проявив ровным счетом никакого интереса к телевизору, Гера лишь мельком посмотрел на изображение, затем на окно несчастного. Буквально мгновение. Затем он взял под руку Дану и повёл её в том направлении, откуда пришёл, неустанно рассказывая какие-то бессмысленные истории.
Пройдя несколько крыш (Дана всё время отвлекалась и абсолютно не понимала, как долго и как много они уже прошли), ребята увидели нечто напоминающее навес. Под навесом весело шумела компания. Компания была довольно большой, человек около тридцати пяти: женщины и мужчины, старые и молодые, красивые и уродливые, в общем, всякие. Компания была самая разношёрстная.
Прямо на крыше они разожгли костер в каком-то старом тазу, вокруг была разложена еда и выпивка, в основном водка. Сидели кто на чем, но преимущественно на кусках картона; были также старые, изодранные подушки от кресел и диванов; одна маленькая деревянная табуреточка, пуф с кистями, а также огромное, темно бордовое кресло с глубокой посадкой. В кресле восседал старичок в шапке с этническим рисунком, телогрейке, под телогрейкой – белая рубашка, ещё на нём были джинсы и невысокие сапоги. Кот, по кличке Кот, прямиком направился к деду, и по-свойски запрыгнул ему на колено.
Глянув на девушку своими раскосыми, практически скифскими глазами, дед весело подмигнул.
-- Здравствуй, деточка. Присоединишься к нашему маленькому пиру? – Почесывая за ухом кота, почти что пропел дедуля, голосом простывшего ребёнка. И было совсем не ясно, то ли он обращается к коту, то ли к Дане.

Алексей.
ссылка
Пронзительно зазвонил домофон. Преодолевая боль, Алексей добрался до входной двери.
-- Открываю. – Тихо прошептал он в трубку. Заодно открыв и общую дверь, Алексей вернулся в квартиру. Устроился в любимом кресле, напротив окна.
Ожидание. Мучительное, липкое, волнующее. Вот уже стали слышны каблучки на лестничной площадке. Закрылась первая, общая дверь. Зашуршал плащ, Катя в его прихожей. Она осторожно прикрыла вторую, его собственную дверь в квартиру. Алексей ощутил аромат её парфюма. Легкий и приятный, такой знакомый. Неслышно, как кошка, она вошла в его комнату. Помедлив секунду, Катя сказал «Привет» своим волшебным голосом. Вот она прошла к его единственному окну, легкая и даже нереальная. В своем восхитительном плащике, снимая на ходу перчатки. Облокотившись на подоконник, Катя ткнулась лбом в стекло. Секунда, вторая. Напряжение, как обычно это описывают, ощущалось физически. Все эти «электричеством бегущее», «током прошибающее» и «чувствующееся кожей» были как раз про них. Про эту бессмысленную ситуацию.
Алексей напряженно ждал, сам не понимая чего. Боль иногда напоминала о себе. Катя молчала и тоже чего-то ждала. Или собиралась с силами. По крайней мере, так казалось.
Она с шумом выдохнула и развернулась лицом к Алексею. Он ещё не смог толком разглядеть её. А сейчас смотрел во все глаза. Сегодня Катя прекрасна как никогда. Или он просто уже стал забывать её лицо? Не имеет смысла. Она тут и она совершенна.
Девушка устало улыбнулась:
-- Ничего что я пришла?

Ксюха.
ссылка
Через мгновение мобильник запрыгал в руке. «Я скору буро». Ага, понятно… Что? «Я скоро бубу»? Да что за ерунда такая? «Я сбору куро». Какое «куро»? Глаза почему-то совершенно не концентрировались на буквах. Ну да ладно, главное суть «меседжа» Ксюха вразумела: муж скоро будет.
Чайник призывно зашумел, сообщая о прибытии уюта в ярко освещённую квартиру. От этого свиста даже стало теплее в помещении. Ксюха нашла свои любимые тапочки, закуталась в теплющий халат (сейчас очень хотелось) и стала заваривать чай. Себе и мужу. Решила ещё третью маленькую чашечку заварить, так, просто.
На полке завалялось два печенька, их Аксинья положила в красивую фарфоровую вазу для сладостей. В молочник налила молока. В розетку для варенья налила варенья, которое летом кто-то из друзей привёз то ли от мамы, то ли от бабушки из деревни. На стол поставила маслёнку с маслом. И вдруг в голову пришла занятная мысль – какая же она всё-таки последовательная: масло в масленке, молоко в молочнике, варенье в розетке и так далее и тому подобное.
«Смешно всё это, не правда ли?» -- В голос спросила она саму себя. «И правда занятно» -- самой же себе она и ответила.
Ксюха долго смеялась, затем поняла, что ей хорошо и свободно. Теперь ей казалось, что всё совершенно правильно. И для полноты не хватает лишь прессы. Порывшись в мужнином шкафу для инструментов, Аксинья нашла обрывок прошлогоднего выпуска какой-то газеты. Местные новости. Интересно, и что же произошло в этот день год назад? Итак, передовица:
«78. Нидзя в искусстве»
(Часть текса была заляпана краской, поэтому Аксинья читала обрывки.)
… «Диалектический /краска/ поистине эпический вопрос о статусе реальности в /краска, и уже больше/. Условность игрового пространства с исторической реальностью, запечатлённой на фото, приближая /кого-то там/ и к навсегда отчуждённому изображению, и к самой реальности, постоянно ускользающей, исчезающей. Не на пустом же месте возник пресловутый кризис репрезентации? Так реальность, показанная сначала в форме обмана или поучительной притчи, превращается в сверхреальность, где подлинные жертвы обретают бессмертие». /Дальше огромная клякса скрыла текст. И потом/: «Во время многочисленных манифестаций футуристического искусства в театрах наиболее крупных городов рабочие защищали футуристов против молодых людей – полуаристократии и буржуазии, -- которые вступали против футуристов в драку. /Нет, нет, нет. И снова./ Можно сказать, что после заключения мира футуристическое движение совершенно потеряло свой характерный образ и расплылось в различных течениях, созданных и оформившихся в результате сдвига эпохи войны. Молодая интеллигенция стала сплошь реакционной. Рабочие, которые в футуризме видели…» /Тут текст обрывался, и дальше следовало некое интервью, из которого внятно разобрать можно было лишь часть/:
«…Ты как ассенизатор, как говночист! Это невероятной интенсивности труд, вообще не связанный с самовыражением. Это функция такая – говночистка. Это и есть подлинный педагог…»
/Последнее, что поддавалось прочтению, было/:
«… В современонм искустсве не осталось табу, сегодня нет ничего, что могло бы вызвать по-настояещму шоковую реацкию. Но парадоксальным образом вонзикло новое фуднаметнальоне табу – на всё красивое, чувственное, человечное».
В двери повернулся ключ. Муж вернулся домой.

Немного ошалелая от собственных перепадов в настроении, Ксюха притихла с газетой в руках. Её совершенно очевидным образом, как говорят в народе, колбасило. Но вот отчего именно? «ПМС?.. — задалась про себя вопросом Аксинья, что-то подсчитывая в уме, — Может, просто усталость? Авитаминоз и всё такое. Точно». Она тут же предприняла решительный шаг, растеребив сетку и вытащив из неё большой мандарин. Просвещаться и бороться с недостатком витаминов в организме вполне можно было параллельно.

С просвещением, однако, вышел затык. Сперва Ксюха честно старалась вникнуть в смысл заляпанного краской текста. Частично написанное напоминало ей то, что им читали ещё на первых курсах на теории искусства. Понятия и фразы были знакомыми, но вот о чём конкретно шла речь в статье, осознать никак не удавалось. Дальше стали цитировать что-то про театр и футуризм, и Ксюха сдалась: о театре столетней давности она знала, пожалуй, чуть меньше, чем ничего. Уже собираясь отложить газету, она скользнула взглядом дальше и вытаращилась, забыв прожевать очередную сочную дольку. Очень внезапное продолжение. Для газеты особенно (тут Ксюха повертела в руках обрывок в поисках её, газеты, названия). Потом пробежала глазами оставшееся. И ещё раз. И ещё. Нет, это ей не показалось. Хм... Пьяные они статью печатали, что ли?
— Ну, знаете... — отчего-то вслух возмутилась Аксинья, но, заслышав шум, тут же отложила странную газетку, поднялась и заспешила в прихожую.

Телевизор Геру не заинтересовал, что было дофига странно, потому что обычно его за уши не оттащишь от таких вещей. Дане стало неуютно, но она все равно позволила ему увлечь себя в путешествие по крышам. Ну мало ли что, всякое бывает, даже с самим хорошими знакомыми и друзьями. Да и вдруг там, куда он ее ведет, действительно интересно?
Впрочем, когда они пришли, данино предложение ни разу не подтвердилось. Непонятное, неопрятное скопление самых разных людей, старик с детским голосом, явно предпочитающий беседовать с котами, а не людьми. От всего этого захотелось сбежать. Что-то нерпиятное было в этом месте, что-то скребло, царапало, говорило – беги, что-то неявное, будто второй слой в веселой песне, еле различимые крики ужаса, спрятанные в веселых напевах.
- А по какому поводу веселье? - спросила она, прикидывая, как бы лучше удрать. Герку место, видимо, не настораживало, напротив, ему-то тут нравилось. Пожалуй, будет непросто уговорить его уйти.